| 7 лет Я люблю тебя, правда, но ты ведь не знаешь об этом или знаешь? Поэтому ласково берешь мою руку, когда я сплю. Не открываю глаз, предпочитаю притворяться, чувствую, что это самые счастливые твои минуты за прошедший день – наш ритуал. Со мной ты тихий, нет, знаю, что не боишься, вернее не меня, а то, что я могу исчезнуть, что я призрачная. Мой маленький взрослый мальчик. Больно ли мне, что ты его практически совершенная копия – да, но сейчас меньше. Ты ненавидишь его, хотя я никогда не отзывалась[float=left][/float] о нем плохо, ты знаешь, что он нас оставил, ты знаешь, что он покончил с собой, ты считаешь его слабым. Тебе семь, но ты мой сын, поэтому ты можешь судить, можешь делать выводы, пугая прочих взрослых резонирующим холодом в твоих словах, что никак не перекликается и не вяжется с непослушными кудрями на твоей макушке, которые от малейшего дуновения перестраиваются в новый хаос. Ты считаешь меня совершенной и одновременно хрустальной, раненной, хочешь защитить и злишься, что слишком мал для этого. Тебе нравится, что в нашей жизни есть только мы друг у друга, несмотря на мои попытки тебя избегать - держать от себя дальше. Знаешь, я просто боюсь ранить твое чистое и невинное представление о том, кто я, я не хочу тебя задеть собственной гнилью, что с каждым моим прикосновением оставляет на тебе следы. Ты бежишь ко мне, рисуешь для меня, несмотря на то, что ненавидишь это, показываешь, ты так хочешь моего внимания, что готов сделать себе больно, прости, кажется, я все же сломала в тебе правильную детскую привязанность, не хочу ставить диагнозы – не тебе. 21 год Кем ты стал? Ты все еще считаешь меня совершенной несмотря на то, что видел, несмотря на то, что мы перестали существовать в нашем мире лишь вдвоем. Ты говоришь, что видишь меня той – прежней, мальчик с нарушенным временем и восприятием. Скажи, так ли странно повторять дни, что канули в Лету еще лет десять назад, но видеть себя уже не тем беспомощным мальчиком? то, что затерялось на подкорке В семь в наш дом врывается Девин, и ты, кто никогда не подпускал никого ко мне, впервые усомнился, что сможешь отстоять, ты недолюбливал его за взгляд хищный, он был тем самым великаном из твоих кошмаров, что оставлял за собой лишь разруху. Куда больше тебя злит то, что со временем ты будто начинаешь испытывать к нему симпатию, и почти грустишь, когда он оказался не лучше остальных, и мне приходится собирать наши вещи, чтобы покинуть Новый Орлеан. В шестнадцать лет на твой День Рождения мы ездили в наш родовой замок в Шотландии, одни, только ты и я, злился поначалу, жалил вопросами, взглядом, лишь под конец только позволил себе испытать радость того забытого ощущения, что мы вдвоем принадлежим только друг другу. from Moony Sinead Енох солнечный и искрящийся в лучах, словно не настоящий /а был ли когда-нибудь/, дотронься – рассыплется на осколки /снежный Кай/. Муни боится зацепиться пальцами в его волосах и остаться надолго. Ей никогда не сидится на месте, кометы взрываются, превращаясь в черные дыры космического пространства /луна и солнце не сочетаемы, когда восходит одно, заходит другое/. Муни боится подвести, пройтись разрухой по городам, выстроенным песчаным замкам на берегу тёплого моря. Так она поступила однажды, клянется, второй раз не согрешит. Не писала письма и не звонила, в сердцах хотелось узнать: как ты, мой солнечный мальчик? Но руки чужие были не его вовсе. Не знала, что происходило за это время. Скучал ли, вспоминал ли, помнил ли, заглядывал ли в окна соседской девочки, перепрыгивая через забор. Ее не было, она растворилась, и мама не отвечала сквозь длительные гудки в телефонной трубке. Провода разрывались, сочились фиолетовым электричеством. Оператор вне зоны действия сети, оповещал металлический, роботизированный голос. В их судьбах с самого начала было все плохо. Иногда больше любила она, иногда больше любил он, иногда наступало длительное равновесие, балансировали на краю. С самого детства целовали разбитые в кровь колени друг друга, пыли на свет лампады. Обещали на сцепленных мизинцах: пока не рухнет этот мир. Он не звал ее на школьные танцы, не приносил полевые цветы. Она смотрела сквозь грязные стекла на него, отдаленного, потом решила уехать, потому что с тем, другим, одичалым, все было иначе. Муни молила в подушку простить, но слова превращались в горячий пар, оставляя влажные следы на поверхности. Муни надеялась, что Енох услышит, но чертовы километры делили полюса их взаимных надежд. А потом ей пришлось вернуться /или сбежать/, но он ее предпочел не узнать, глотая комья обиды. Они оба – глупцы, стайка прожорливых птиц. Переплетены и потеряны, заражены острым вирусом. Голова Еноха на коленях Муни. Она врет, что наладится. Она врет, что починится. Но время несет сбой механизмов во внутренних их часах. Wolf Alice – Silk Slowdive – Richard |