В отличие от большинства супружеских пар, чета Роули проводила ночь в раздельных спальнях, нарушая покой друг друга лишь время от времени с известной всем целью. И несмотря на то, что это происходило достаточно часто, потому как Фастбьёрн был ненасытен, Марго была не в восторге от подобных порядков.  Ей была необходима близость, которую она, увы, не могла получить, засыпая в пустой и холодной постели. Ночное одиночество тяготило, но муж был непреклонен в своём стремлении владеть максимумом личного пространства.  И для молодой жены однажды стало откровением, что отдельные покои существуют лишь потому, что не она одна обладает Фастбьёрном. Ей пришлось смириться с волей супруга, и только спустя много лет она перестала чувствовать себя обманутой, когда чужие женщины перестали будто бы невзначай попадаться ей на глаза.  Успокоившись, Маргарет вновь стала ощущать желание подарить супругу ещё одного наследника; более того - она чувствовала, что способна родить Фастбьёрну ещё не одно сильное дитя, и потому всё чаще и чаще она заглядывала в его спальню.
   То был тёплый майский вечер. Из окна доносились пьянящие ароматы задуманного госпожой Роули сада, а на пол сквозь полупрозрачный тюль ложились мягкие блики алеющего заката.  Невысокая женщина с копной роскошных золотых волос только что закончила принимать ванну, и от её лоснящейся кожи исходил пряный аромат цветочных масел. Не волшебница - гордая ведьма отражалась в большом зеркале с резной рамой, пленяющая красотой женственных форм. Замерев нагой, она не отводила взгляда от своей искажённой копии. Она разглядывала своё тело внимательно и будто бы спрашивала его - пышную грудь, аккуратный мягкий живот,  широкие бёдра - "почему вы подводите меня?" Природа отказывала ей в поддержке, и её стремление вновь обрести дитя в своём чреве оставалось неутолённым. То было не печалью - большой трагедией в глазах Марго, и ей мерещилось, что супруг уже не отвечает ей с былым пылом.
   Одевшись в длинное платье-пеньюар из светлого шёлка и взяв свечу, Марго отправилась к спальню Фастбьёрна, который уже давно был должен спать крепким сном. Она бесшумно ступала по дому мягкими туфлями, не желая никого разбудить. Тихо приотворив дверь в спальню мужа, она застыла, прикрыв ладонью губы, распахнувшиеся в безмолвном возгласе. Меж резных столбов массивной дубовой кровати в ритмичном движении покачивалась узкая спина, то и дело взметая гриву тёмных волос, струящихся меж точёных лопаток. Ещё с полминуты Маргарет смотрела на это постыдное зрелище, будто не в силах сдвинуться с места. Её взгляд, в котором отражалась боль и пляшущие огоньки горящих свечей, был прикован к этому дикому танцу страсти, которым упивался её супруг. Наконец, женщина так же тихо закрыла дверь и ринулась в свою комнату, судорожно облачилась в длинное платье и, как была, с влажными волосами, распаренными щеками, воспользовалась каминной сетью, чтобы переместиться в известное ей место,  наиболее близко к намеченному.
   Быстро прошествовав через всё помещение "Белой Виверны", игнорируя свист ночных гостей,  Марго вышла на улицу и достаточно быстро оказалась перед дверьми похоронного бюро, которое принадлежало её близкому другу. Взмахнув волшебной палочкой, она постучала в дверь.
   Должно быть, Роланд сильно удивится, обнаружив её в чрезвычайно опасном месте одну в столь поздний час. Признаться, ей вовсе не было страшно теперь: было слишком много других эмоций, которыми была полна её чаша. Застарелая рана вновь кровоточила: её вера в священность брачных уз, трепетно собранная по кусочкам, вновь разлетелась вдребезги. И тех чувств было бы достаточно, чтобы спокойно перенести обиду, но к ним примешивалось нечто совсем иное. Весь путь ей не давали покоя мысли о том, что, будь на месте Фастбьёрна Роланд, всё было бы совсем иначе. И она жаждала этого, отважно признаваясь себе в чувствах к своему близкому другу, который об этом даже не подозревает, хотя, быть может, в её нежности он и мог разглядеть зачатки нежных чувств, не приставших верной жене. Впрочем, она никогда не предпринимала попыток пойти против морали и словом единым выдать своё душевное смятение, одними разговорами утоляя голод человеческой близости и понимания.
   На стук никто не ответил, и Марго повторила действие. Она пребывала будто бы в состоянии аффекта, не чувствуя ни своего тела, ни ночного холода, пробирающегося сквозь её тонкое платье, а руки предательски дрожали, выдавая подноготную её состояния. Нет, она вовсе не была шокирована увиденным, но обрушившееся на неё унижение её супружеского статуса, её женской сущности было выше её сил.

Медленно и осторожно, переступая лапами словно нашкодивший низзл, ведьма проскользнула в холл. Перед глазами еще плясали мошки после трансгресии, но не это ее беспокоило. Где-то, в самой глубине своей черепной коробки, Эвелин понимала, что поступает если не «неправильно», то «неосмотрительно». То, что у нее ноги, а не лапы, ведьма тоже отлично понимала, но предчувствие того, что ее в любой момент могут поймать и отчитать заставляло втягивать голову в плечи и короткими перебежками пробираться в относительную безопасность собственной комнаты.
К сожалению, в отличие от среднестатистического котенка низзла, ее собственные поступки не ограничивались испорченным ковром или изодранной обивкой дивана.
- Это безнадежно…
О, конечно же, ее вздох не должен был быть таким безнадежным, но чем дальше, тем тяжелее Эвелин было возвращаться домой после работы. Она задерживалась за шатким «стажерским» столом, с головой зарывалась в пергаменты, отыскивая аргументы и создавая перекрестные ссылки по архивным делам для очередного заседания. Она бы по памяти редких школьных наказаний и кубки готова была полировать безо всякой магии, лишь бы избежать того момента, когда стены родного дома наваливались на нее всем весом камней и истории поколений Мальсиберов здесь живших. Плохо становилось как-то сразу, накатывало это отвратительное ощущение, которое бывает в самом начале болезни: слабость, ломота в костях, даже подташнивание, словно пирожное, съеденное за пятичасовым чаем, было с испорченным, перестоявшим в тепле кремом, но организм понял это только сейчас. Эвелин понимала, что несчастные сладости тут совсем не причем, ее изнутри отравляло совсем другое – секрет. И сколько бы она себя не утешала тем, что почти ничего и не скрывает, даже совсем не врет, эта мучительная, какая-то аллергическая реакция на родной дом доказывала обратное.
И скрывает (от родных). И врет (самой себе).
Словом, ничего хорошего из этой затеи не выходило.

Ее день начался привычно рано, в пятом часу пополуночи, когда солнце выплыло из-за горизонта. Иногда Эвелин казалось, что в ее генеалогическом древе затесалась ошибка или попросту выпало одно, но самое настоящее, дерево. Словом, ведьма вертелась за солнцем как тот еще подсолнух. Радовалась каждому рассвету, хмурилась, когда облака его скрывали, и тяжело переживала каждую зиму с ее коротким днем и долгой, почти беспросветной темнотой сумерек, вечера и ночи. Но впереди Эвелин ждал остаток весны, целое лето и ранняя осень, одна мысль об этом наполняла ее энергией. Ее хватало на то, чтобы проводить утро в маленькой оранжерее, почти не скучая по огромным теплицам Хогвартса, на ходу запихивать завтрак и лететь на службу, чтобы к приходу первого из постоянных сотрудников уже не просто быть на рабочем месте, а работать.
В пять часов пополудни Эвелин Гестия Мальсибер была искренне и абсолютно счастлива. Ну, самую малость пустоголова, словно к шее у нее крепился огромный пузырь «Друбблс», но так с влюбленными девушками обычно и бывает, в особенности, если в это время говорить им неуклюжие комплименты. Так уж вышло, что Эвелин с детства привыкла быть «очаровательной юной леди», прекрасно чувствуя, когда эти слова говорятся в рамках этикета, того, как вести себя благовоспитанным магам положено. О нет, девушка вовсе не была переборчива, она улыбалась вежливо, чаще всего даже искренне, выдавала все положенные с ее стороны участливые комментарии и восхищенные замечания. Но ничто и никогда не трогало ее сердце так, как признание, что от ее собственных волос всегда пахнет медовыми ирисками. Такое не принято было говорить в их среде, но у Тревора светились глаза, он широко, совсем не вежливо улыбался, солнечные лучи путались в его волосах, а Эвелин медленно таяла.
В восьмом часу ей пришлось слишком многое вспомнить.
Например, что у ее любимого Тревора очень даже чистокровные родители. В смысле – чистокровные магглы. Это было очень, очень странно и даже немного недостойно, что ее система ценностей вертелась, как флюгер в урагане. Эвелин всегда знала, что она «воспитана не так» чтобы позволять панибратские отношения с тем, кто ниже ее в пищевой цепи. Но собственная самооценка не позволяла задирать нос, компенсировать ее за счет чужого унижения она так и не научилось. Природная же доброжелательность хронически вырывалась, приводя к попыткам  если не подружиться, то хотя бы наладить приятные отношения со всем окружением. Ну а клуб профессора Слагхорна добил и без того шаткое нагромождение из «можно» и «нельзя». Они все были как-то равны там, понимаете? Яркие, молодые, с перспективами. Эвелин понимала, что плохо вписывается в их число, что дальний родственник пригрел ее по большей части из жалости, но все равно не могла отказаться от этой компании.
Так же, как не могла отказаться от Тревора сейчас, как бы укоризненно не сжимался вокруг дом ее детства. Эвелин не любила конфликтов, мучительно их переживала даже в тех случаях, когда умудрялась отстоять свои интересы в них.
«Если ты меня любишь…»
Она так и не сказала этого вслух.
«Если ты меня любишь, то пойдешь к отцу со мной».
Для чистокровной ведьмы она совсем не умела ставить условия и – как там говорится? – занимать принципиальную позицию. Но и отступать, продолжая мучить саму себя тайнами было невыносимо. В душе Эвелин разрастался страх – мерзкий, липкий, унизительный. Она боялась, что отец узнает о ее отношениях, того, что не одобрит их, но больше всего – что отец узнает обо всем не от нее. Каждый вечер она с затаенным ужасом ждала ультимативного приглашения в кабинет отца для беседы. Каждый же вечер испытывала еще более унизительное облегчение, когда ничего подобного не случалось, лишь для того, чтобы назавтра обмирать от страха.
Что ж, некоторые вещи приходится вырывать с корнем. Тайны, например. Они как маленький, на первый взгляд хрупкий росток. Его так и тянет пожалеть, как же, такой нежный, а гнездится на этих камнях. Вот только Эвелин знала, как такие «невинные» росточки способны пробивать вековые камни, отращивать зубы и щупальца, а на десерт закусывать пролетающими мимо сниджетами, наплевав на их редкость и охраняемость. Позволять подобному паразиту разрастаться в ее семье ведьма не собиралась.
Недрогнувшей рукой Эвелин уцепила домовика за ухо, от чего бедное существо пискнуло и едва не выронило серебряный молочник, чистой которого занималось. Большинство эльфов в доме уже давно научились держаться подальше от зубов Матильды и цепких пальцев юной леди (Эвелин свято веровала, что понятливость у надежно зафиксированного домовика существенно возрастает), менее же расторопные щеголяли свежими укусами и оттопыренными, выкрученными ушами. Вот и сейчас, ей практически мгновенно выдали ценную информацию о том, что отец уже успел вернуться с работы и изволит заниматься своими делами в кабинете. Эвелин тяжело вздохнула, забыв отпустить выкрученное ухо, несмотря на тихое поскуливание эльфа. Она бы предпочла застать отца в гостиной, столовой или библиотеке, на одной из общих территорий, в то время как кабинет был папиной. Ей всегда приходилось стучать, а потом ждать за темными, массивными дверями разрешения войти. Так было в детстве, таковым осталось и сейчас. Да, пожалуй, и сама Эвелин не желала менять установленных правил ни после совершеннолетия, ни после окончания школы.
То, что бедный эльф продолжает семенить за ней, точнее за своим зажатым намертво ухом, Эвелин поняла, пройдя почти весь коридор. Недовольно фыркнула, но руку все-таки разжала, хотя бы для того, чтобы поправить платье и убедиться в том, что на подоле не осталось следов пыли или частей перьев. Представать перед отцом в неряшливом виде сейчас было более чем некстати.
- Папа?
Наверное, стоило бы заслать эльфа, ее стук вышел слишком резким, требовательным. Совсем не та нота, с которой она бы предпочла начинать этот разговор.