паркинсон — несвятое семейство.
теперь об этом мордред знает абсолютно всё. он не питал иллюзий о благочестивости, однако прежде не воображал, насколько глубоко греховность пустила корни в душах: пропитала их ядом насквозь и обратила в невесомый липкий тлен — болото, поглотившее их мать, укрыв трясиной словно мрачным саваном. мордреду чужды, в своём привычном понимании, любовь и сострадание, но даже для него увиденное — слишком, и его мозг отказывался принимать реальность.
а все попытки осознать случившееся хоть и вели витиеватыми тропинками по лабиринту размышлений, все неизменно резко обрывались в шаге от странного, бессмысленного вывода — что это всё не просто так. мордреду девятнадцать лет, он ещё слишком молод, чтобы рассуждать о философии — и уж особенно, самоубийств, — но логика упрямо возвращала его к мысли, что мать его бы никогда не бросила. но сделать следующий вывод — страшно. сознание мордреда блокировало мост к мысли, что если фрейя не сводила счёты с жизнью, то её убили.
сестре же смелости хватило первой.
глядя на дафну, мордред щурился, пытаясь разглядеть, откуда в ней взялась такая сила. сестра росла в тени его блистательности, и, разумеется, он никогда не обращал внимание на то, с чем ей приходится справляться: он просто не воспринимал это всёрьёз, искренне полагая, что дафне жаловаться не на что: одна из паркинсонов — разве мало? ей просто нужно было хорошо себя вести: быть правильной, удобной — и она была. а мордред не задумывался, чего ей стоит — соответствовать стандартам.
тем более, стандартам, в соответствии с которыми, она не очень-то нужна в семье, где уже был наследник.
дафна же, в сущности, была случайной паркинсон.
слова «не может быть» почти срывались с языка: мордреда раздражало внешнее спокойствие сестры, с которым она это говорила. такое чувство, будто бы дафна даже не особенно удивлена. ему хотелось малодушно отмахнуться от неё, ведь куда проще рефлекторно стать на сторону отца, но мордред слишком сильно на него похож, чтобы обманываться, будто рохан никогда бы на такое не решился.
их с дафной подозрения — не повод, но жить в неведении быстро становится невыносимым, и мордред паркинсон решает броситься в омут с головой. он же не хочет быть трусливее сестры, и потому в конце концов находит в себе прежде неведомую храбрость — ещё немного, так и хватило бы на гриффиндор, где наравне с отвагой в чести, должно быть, слабоумие.
рохан не должен ни о чём подозревать — и кто кого переиграет в их змеюшнике? у младших паркинсонов зубы поострее, яда больше, но у отца он, очевидно, многолетней выдержки — и причиняющий мучительную смерть. и всё же, если он правда думал, что дети просто согласятся с официальной версией произошедшего, то — зря. один бы мордред, может быть, и попытался, но дафна задавала слишком неудобные вопросы, и он не мог обманывать себя. и хотя у него спектр эмоций опасно невелик, мордред знал, что фрейя любила его — а он из тех, кто ценит это едва ли не превыше остального.
она не променяла бы его на смерть.
но если за этим правда стоял рохан, почему сейчас? мордред и раньше не замечал между родителями ни понимания, ни особенного уважения, ни любви — с самого детства он чувствовал пронизывающий холод, царивший между роханом и фреей, и для него это было чем-то естественным, привычным — аксиомой.
а разрушение её могло случиться в результате искривления реальности. мордред предполагал, что если проследить за роханом, можно найти ответ: раз он решил, что хочет знать — и это оказалось легче, чем он думал, ведь рохан паркинсон наслаждался своей безнаказанностью.
будто не знал, кого он породил.
— hildegarde marie pelletier. это какая-то французская аристократка, — отчеканил он ровным голосом, глядя на то, как плещется вино в бокале — передал его дафне.
— я их сегодня видел, — берёт ещё один бокал себе, — и знаешь, что? они не прячутся, — не глядя на сестру, он будто бы видел что-то интересное в воронке, образовавшейся на винной глади от того, что он крутил бокал за ножку, но потом — резко перестал и встретился глазами с дафной.
— а это значит, и она могла их видеть, — он не считал нужным продолжать, прекрасно зная, что сестра поймёт: это признание её правоты, потому что ему — нечем крыть. и мордреду вдруг сделалось не по себе.
вот так они с сестрой и стали взрослыми.
