вэнь нин. юноша, которого превратили в оружие убийств и на которого возложили всю вину за множественные смерти людей. тот, кого боялся весь мир заклинателей не меньше его хозяина, старейшины илин. тот, кто при жизни был объектом насмешек не только внутри своего ордена, но и за его пределами. тот, кто боялся людей настолько, что даже не мог выстрелить ровно и попасть в мишень.

но я-то видел, что ты не самом деле не такой.

вэнь нин, когда мы впервые увиделись, ты был робким юношей, но весьма способным лучником. я увидел в тебе потенциал, и если бы ты был всего лишь немного чуточку смелее, ты бы наверняка утер всем нос. может, в следующий раз?

кто же мог знать, что именно ты окажешься тем, кто спасет мне жизнь в момент, когда я в этом больше всего нуждался. только человек, обладающий недюжинной храбростью, посмеет пойти против своего ордена — особенно когда это орден цишань вэнь — и помочь сбежать двум разыскиваемым им ребятам. если бы не ты, вряд ли бы мы с цзян чэном тогда выжили. я буду обязан тебе за это всю жизнь.

но не поэтому я помог тебе вернуться из загробного мира. разве мог я подвести твою сестру, для которой ты важнее всего на свете? разве мог позволить хорошему человеку пасть в результате жестокой несправедливости?

но мне правда жаль, что в итоге весь мир заклинателей узнал тебя как призрачного генерала, что убивает по приказу старейшины илин, а не как вэнь цюнлиня, самого талантливого лучника своего поколения.

давай начнем все сначала? прошлое осталось в прошлом, и нечего лишний раз о нем вспоминать. вот он я, живой и здоровый. вот он ты, не живой и не совсем здоровый, но вполне себе функционирующий. давай вместе исправим все ошибки и будем идти в будущее, как и раньше, рука об руку? только в этот раз не как старейшина илин и призрачный генерал, а как вэй усянь и вэнь нин.

---

а вы знали, что у нас здесь еще есть вэнь цин, которая тоже очень-очень ждет своего брата? нет? так вот, теперь знаете. и она тоже готова утащить вас в игру, так что не отвертитесь!
да и куда же старейшина илин без призрачного генерала, верно? приходите, очень хочу поиграть как, возможно, что-то легкое и беззаботное в прошлом, так и не совсем уж радужное в настоящем. я бы поиграл и что-нибудь из быта во время проживания на горе луаньцзан, и что-то из постканона. а еще было бы интересно ввязаться в какую-нибудь битву вместе. а еще поговорить! потому что мне кажется, что все переживания после якобы уничтожения вэнь нина и смерти вэй усяня вряд ли были нормально озвучены вслух.
вообще, вижу их как близких друзей, а не только слугу и хозяина. когда можно поговорить по душам, порадоваться и поплакать вместе. главное, любите этого чудесного мальчика и развивайте, а большего я от вас требовать и не буду.
посты пишу в третьем лице, скорость варьируется, но дольше 3-4 недель стараюсь не тянуть. по размеру от 3к символов и там как пойдет.
вэнь нин, приходи, пожалуйста, поскорее! только в этот раз чур без гвоздей в голове ;)

Пример моего поста

одиночество смотрит тебе вслед,
обнимая,
провожая,
но отчего-то не отпуская.

На горе Луаньцзан посторонний.

Сообщение дошло до Вэй Усяня мгновенно — чтобы обеспечить безопасность места, которое он теперь называл «домом», по всему периметру круглосуточно находились мертвецы, которые передавали всю информацию, стоило кому-то появиться на горизонте. Когда весь мир заклинателей отвернулся от него и тех людей, что теперь стали Вэй Усяню второй семьей, у него не осталось выбора, кроме как озаботиться их безопасностью. Кто посмеет пойти против Старейшины Илин? Кто на всем белом свете сможет противостоять ему? Никто бы не смог. Но он не всегда может быть рядом. Не всегда может вовремя среагировать.

В ночных кошмарах Вэй Ин видел не только близких людей из прошлого, которое теперь казалось совсем другой жизнью. Он видел, как чужой холодный меч пронзает тело Вэнь Цин. Он видел, как окончательно гаснет свет в глазах Вэнь Нина. Он видел, как плачет А-Юань, напуганный, одинокий. И никто не может прийти к нему на помощь. Он видел, как все их посевы оказываются истоптанными, а постройки — разрушенными до основания. Весь их быт, жизнь, все, за что они держались, просто оказывается уничтожено. Вэй Ин не мог этого допустить.

Посторонний... Кто это мог быть?

Цзян Чэн? Вэй Усянь был бы рад, будь это он. Их проблема была в том, что один был упрямее другого, и ни разу они не нашли время, чтобы спокойно сесть и поговорить. Цзян Чэн слишком зависим от чужого мнения, он никогда не сможет пойти против всех, как это сделал Вэй Усянь. Но, возможно, он мог бы хотя бы понять его? Если бы он пришел с миром, если бы они просто спокойно во всем разобрались... Сердцем он хотел, чтобы брат пришел к нему. Но умом понимал, что вряд ли это будет он.

Шицзе? Нет, глупый вариант. Она ни за что бы не явилась сюда, в это место. Да и Цзян Чэн бы не позволил. Вэй Ин не хотел, чтобы она видела его здесь. Ее нужно было оберегать от подобных мест, и Вэй Ин собственноручно увел бы ее куда подальше, стоило бы ей даже показаться на горизонте. Но это не она, совершенно точно не она.

А больше у Вэй Усяня никого и не осталось. Никто не стал бы заботиться о том, как он. Уж тем более никто не зашел бы к нему «в гости».

На горе Луаньцзан было шумно — люди были заняты бытовыми делами; где-то бегал, заливисто смеясь, А-Юань. Этот ребенок отчего-то особенно грел душу. Вэй Ину нравилось с ним возиться, и со временем А-Юань стал ему почти как родной. Его хотелось баловать, воспитывать, позволять познавать мир. Вот только в глубине души он понимал, что гора Луаньцзан — не лучшее место для ребенка, и сожалел, что не мог предложить ему, да и всем этим людям, ничего иного.

Чтобы не теряться в догадках и не тратить время зря, Вэй Усянь, крутанув Чэньцин в ладони, засунул ее за пояс и ровной поступью направился к спуску с горы. Он остановился возле деревьев, на которых никогда не росла листва, и всмотрелся вдаль. Человек в белом с невозмутимым видом неумолимо приближался.

Траурные одежды.

Вэй Ин узнал этого человека сразу. Вот только не сказать, что он был сильно рад его появлению здесь. Вряд ли Лань Ванцзи явился бы на гору Луаньцзан без веской на то причины. В голове сразу мелькнули все события последних недель, но Вэй Ин упорно не находил за собой никаких проступков, за которые Лань Ванцзи мог бы его отчитать, как он любил думать. На губах невольно возникла ухмылка. Осмелится ли он отчитать Старейшину Илин?

— Вот уж кого не ожидал увидеть. Сам Ханьгуан-цзюнь решил почтить нас своим присутствием, — холодно произнес Вэй Усянь, и с губ его не сходила усмешка. Все время, с самого их знакомства, они не ладили. Вэй Усянь то и дело слышал «убожество» в свой адрес; Лань Ванцзи неоднократно подчеркивал, что они не то что не друзья — даже не приятели. Любой костер рано или поздно догорает. Вэй Усянь считал, что, видимо, у них такая судьба — быть по разные стороны баррикад. Поэтому от этой встречи он не ожидал ничего хорошего.

Однако через мгновение все равно улыбка его стала более теплой, взгляд смягчился. Даже если Вэй Ин знал, что это плохая идея, он все равно не намеревался подать виду. И уж точно не собирался первым вступать в открытый конфликт. По правде говоря, он вообще ни с кем не желал конфликтов. Ему просто хотелось спокойно жить свою жизнь, да только пройти мимо несправедливости или терпеть чужое пренебрежительное отношение в свой адрес он не мог. Благими намерениями вымощена дорога в ад? Что ж, Вэй Ин познал его сполна, когда лишился золотого ядра и оказался здесь, на горе Луаньцзан.

Вряд ли ты когда-либо сможешь меня понять, Лань Чжань.

— Проходи, чувствуй себя, как дома, — Вэй Усянь еле сдержал смешок, ведь это место меньше всего на свете походило на Облачные Глубины. Наверняка Лань Ванцзи чувствовал себя максимально неуютно, но его никто сюда и не звал. — Заварить тебе чаю? — предложил он, как истинный гостеприимный хозяин, и положил ладонь на чужую спину, ненавязчиво ведя Лань Ванцзи к их небольшому поселению. Окружающие с любопытством вперемешку с удивлением поглядывали в их сторону; некоторые, напротив, напряглись, ведь вряд ли от ордена Гусу Лань можно ожидать чего-то хорошего для них. Но Вэй Усянь жестом показал им, что беспокоиться не о чем. Пока он здесь, никто их не тронет. Даже Лань Ванцзи.

Ему не нужно было прилагать никаких лишних усилий. Поднеся вторую руку ко рту, Вэй Ин коротко свистнул. Через минуту в пещере возникло какое-то движение. Вэй Ин провел Лань Ванцзи именно туда, где ходячий мертвец поставил на самодельный столик горячий чайник. Разливать напиток по чашкам он не стал, чтобы никто не брезговал, и после жеста хозяина — Старейшины Илин — тут же удалился куда подальше. Вэй Ин сам взял чайник и разлил напиток по чашкам. Неидеально, и наверняка в какой-нибудь чайной в Илине можно было провести время получше. Однако у Вэй Ина не было денег, да и он понятия не имел, зачем Лань Ванцзи вообще пришел сюда. Сперва нужно было выяснить это.

Вэй Усяня не покидали мысли о том, что они с Лань Ванцзи жили в разных мирах. Никогда Второй Нефрит Гусу Лань не сможет понять, через что пришлось пройти Вэй Усяню. Никогда он не сможет постигнуть всей степени отчаяния, что накрывает его периодически. Никогда он не поймет, каково это, когда все, кого ты любишь, либо боятся тебя, либо презирают. Никогда он не поймет, каково это, когда все осуждают тебя за то, что ты пошел по Темному Пути, не зная, что у тебя не было другого выбора. Светлая широкая дорога закрыта для Вэй Усяня, и все, что ему оставалось, — кривая узкая тропинка.

— Ханьгуан-цзюнь, не боишься, что люди начнут пускать сплетни, завидев тебя здесь? Решат, что ты тайно поддерживаешь Старейшину Илин. Или же тайно бегаешь к нему на свидания. Одно из двух, — Вэй Ин подмигнул ему, явно подшучивая, однако, несмотря на озорные нотки в голосе, все же, в глазах его больше не было того блеска, что был заметен раньше, стоило ему начать поддразнивать Лань Ванцзи или же просто дурачиться в привычной манере. Все это — напускное, лишь маска, чтобы скрыть то, что на самом деле происходило у него в душе.

В душе, до которой нет никакого дела посторонним людям. А близких у него и не осталось.

Мы не знакомы


Он предлагает ближайшим ученикам разделить с ним хлеб и вино [плоть его и кровь], рассуждает о бессмертии человеческой души, говорит о смирении и любви, больше всего — о любви, и эту любовь я вижу в твоих глазах, когда ты смотришь на него.

Некоторые из апостолов поначалу перешёптывались за спиной, тревожились, что появление в числе последователей женщины принесёт разлад и смуту. Ты и мыслей о подобных сомнениях допустить не могла. Внимательно слушала проповеди, помогала остальным в них разобраться, проявляла бесконечное милосердие ко всему сущему, стала примером для других, а для учителя — поддержкой и опорой.
Девчонка из Магдалы, укачивающая себя в объятиях собственных рук и напевающая какую-то совершенно дурацкую надоедливую пастушью песенку про потерянных овечек [умоляю, прекрати, это просто ужасно].
Ты действительно полюбила его не так, как прочие, но это тихое трепетное чувство, теплящееся в груди, никому не причинило вреда.

Не пожалела ли ты о том, что так и не сказала ему? — я задался этим вопросом, глядя на тебя, и вдруг встретил твой взгляд, светлый и спокойный, лишённый страха перед незваным гостем, случайно обнаружившим своё присутствие. Нет, не пожалела.
Он, конечно же, всё знал.
И что последним, услышанным им от тебя, станет скорбный женский вой, прорвавшийся сквозь рёв беснующейся толпы в момент, когда Пилат умыл руки, — он тоже знал. Но едва ли был к этому готов.
Я вот, давно позабывший о существовании подобных чувств, готов точно не был. Однако не посмел шелохнуться, стоя по правую руку от того, кто мог позволить себе наблюдать эту сцену с ироничной улыбкой на губах.     

Уже позднее, когда всё закончится, я приду, чтобы помочь снять его тело с креста и проститься. Не дёрнусь и не скину твою ладонь, в сострадательном молчании опущенную на моё плечо.
Совсем скоро ты так же протянешь руку к нему, избравшему тебя первой свидетельницей своего возвращения, и ты услышишь ставшее впоследствии знаменитым — noli me tangere

Нам этого тогда знать, конечно же, было не дано.


Мы знакомы одну жизнь


1763 год. Лондон процветает. Каждая пятая женщина зарабатывает, продавая себя.
Мы с тобой — подтверждение статистики. Названые сёстры, дочери madame одного из наиболее известных борделей в Сохо. Странно было бы стать исключением при таких вводных.

Матушка вечно с тобой носилась, как курица с яйцом, словно чувствовала необходимость хоть как-то спасти твою невинную душу. Кудахтала до шестнадцати лет, а потом поняла, наконец, что дочь шлюхи — это клеймо, которое не свести. То препятствовала нашему общению, а теперь сама тебя привела ко мне с просьбой подготовить.

Я на тебя смотрю — как в ответ разглядываешь заинтересованно, как губу нижнюю кусаешь, как складки подола измятые в пальцах теребишь, — и мне совершенно не хочется душу твою спасать.

Но меня просят не об этом.

У матушки на тебя планы большие — невинность на торги выставить, да лорду какому-нибудь знатному на содержание отдать под проценты. А чтобы лорд не заскучал, старшая сестра, куртизанка с опытом, младшую должна, дескать, премудростям обучить.   

Больно ей тебя из-под своего крыла отпускать, тебе же — боязно перед всем, что впереди ждёт, и ты меня вопросами засыпаешь о том, каково это — в первый раз. Я тебе руку на плечо по-свойски закидываю, к уху наклоняюсь и говорю вкрадчиво, что настоящий первый раз должен быть с тем, кто действительно нравится, а на прочих потом будет уже плевать. До чего умилительна ты в своём искреннем удивлении, Мэри.
Не бойся ничего, зайка, особенно меня, — я ведь сказала, что научу тебя всему.
Будет весело, вот увидишь. А матушке нюансы знать вовсе не обязательно.


Мы знакомы две жизни


— Мар…ти, — жмурюсь от хлопка бутылки с шампанским и вздрагиваю, когда часть его летит холодными брызгами на обнажённую кожу. Ты доволен собой, ты хохочешь заливисто, ты не торопишься снимать новую форму СС, которую тебе выдали только вчера. Ты безмерно горд быть зачисленным в самое элитное подразделение, доказав всем своё право и чистоту крови. Но ты совершенно не беспокоишься о том, что запачкаешь драгоценный китель, когда наклоняешься к моей груди и животу, дабы попробовать шампанское вот так. Ещё сильнее ты гордишься быть обладателем особого расположения валькирии Люфтваффе, чей супруг выступил твоим поручителем для прохождения отбора.

Бесстрашный такой, молодой, пылкий, разложил меня прямо на кровати бригадефюрера, лежишь теперь сверху дыхание переводишь, а я на мундштуке насечки зубами в задумчивости оставляю и по волосам тебя расслабленно треплю, как щенка любимого.
— Нашёл бы себе такую, чтоб Kinder, Küche, Kirche, может, и счастливым бы стал. На кой чёрт тебе вообще эта «мёртвая голова»?
Это ведь те эскадроны смерти в концентрационных лагерях, устраивающие не что иное, как геноцид.
Ты, мой милый, ещё ни одной жизни забрать не успел, но если грех такой на себя возьмёшь, это уже будет совсем не то же, что проституция, некогда оставившая твою душу незапятнанной.
Я смотрю на тебя [любуюсь откровенно], и думаю о том, какая же это садистская издёвка свыше — ты в рядах СС.
Я смотрю в глаза твои — светлые, спокойные, лишённые страха, — такие же тёплые, как много сотен лет назад.

Смотрю и понимаю, что хочу тебя спасти.

— Знаешь, Марти, мне придётся сделать тебе очень, очень больно.
Хмуришься, из-под ладони выныриваешь, за запястье меня перехватываешь и кольцо обручальное на пальце в разные стороны крутишь, осторожно интересуясь, не собираюсь ли я тебя покинуть. Получив заветное «нет», улыбаешься, снимая кольцо напрочь.

Нет, милый, ведь чем дольше ты со мной, тем больше проявляется воспоминаний о твоих прошлых жизнях. Именно это осознание в какой-то момент и причинит тебе такую боль, что выть захочется.
В тот момент я буду рядом, обнимать и утешать, гладить по спине и говорить, что ты просто запутался.
В тот момент я резко перехвачу тебя за челюсть, как щенка, который по дурости схватил что-то не то — выплюнь немедленно и не смей так больше делать — когда допустишь мысль о том, чтобы закончить всё одним выстрелом.

Не смей, ты понял меня? Иначе тебе уже никто никогда не сможет помочь.

И ты держишь слово, даже когда видишь, как горящей звездой падают с неба обломки моего самолёта.
Загадывай желание, Марти.
И выводи невинные души из ада, именуемого Бухенвальд.


Мы знакомы три жизни


— Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…
Ты зажимаешь мне рот ладонью и, беспардонно заваливаясь сверху, выдёргиваешь из руки книгу. 
Ты говоришь, что на сей раз нам нужна другая история. Ты уже вспомнила все предыдущие, и мы договорились быть предельно честными друг с другом. Договорились отбросить все библейские заморочки, забыть моё имя, о которое язык порезать можно, забыть твои слёзы, которые ему посвящались.
Выходит, договорились попробовать быть счастливыми в этот раз? Наверное, так.

Я перехватываю твои запястья и тянусь к тебе чтобы поцеловать. Старенький зелёный поезд трогается с характерным глухим лязгом, и ты охаешь, цепляясь за меня крепче в борьбе с инерцией. Необъятная бабулька, которой мы отказались уступать нашу нижнюю полку, закрывает внуку лицо газетой и цокает языком, принимаясь ворчать о том, что молодёжь совсем стыд потеряла.

Мы с ней ещё повоюем и за право ехать с открытой форточкой, и за натянутую с верхней полки наволочку, и за место на столике. И она, конечно же, пожалуется проводнице, когда ты, дожёвывая купленный на полустанке пирожок, будешь на ломаном русском повторять за ней «срамота-то какая», «сталина на вас нет» и «не по-христиански это, ой не по-христиански».


Мы знакомы четыре жизни


Ты стоишь на пороге моего дома, и у тебя губы дрожат, глаза пелена подступающих слёз размывает. Не можешь ничего сказать — падаешь в мои руки и воешь от боли, отчаяния, бессилья. От этого ощущения дежавю коленки подкашиваются, и я медленно оседаю вместе с тобой на пол.

Конечно, ты узнала, что мы собираемся сделать, кому решились бросить вызов.
Ты понимаешь, что можешь потерять его снова, и теперь уже не будет ни чудес, ни амнистий.

В моих словах о том, что я его собой закрою, утешения не нашлось бы ни грамма, и я проглатываю их, продолжая прижимать тебя к груди и мерно гладить по содрогающейся спине. Ты ведь и так всё понимаешь, и понимание это конвульсивными рыданиями из грудной клетки рвётся.

Я закрываю глаза, мягко укладывая подбородок на твою голову, и качаю тебя так нежно, как укачивала когда-то мать, пока тебе было больно или страшно. Поверх судорожных всхлипов слышен мотив пастушьей песенки про потерянных овечек, совершенно дурацкой и надоедливой. 

Под моё тихое пение стихает и твой плач.


Мы знакомы

итак, прорабатываем страхи:

● библию знать не обязательно (я не шарю, пользуюсь интернетами, смекал_очкой и прекрасно себя чувствую)

● понимаю, что с громким никнеймом вроде Maria Magdalena может быть дискомфортно, поэтому предлагаю разобрать за запчасти: Magdalena/Magda/Maria/твой вариант, а в списке ролей пропишем как по паспорту чтоб никто (2 человека из фд) не запутался

● по поводу внешек можем договориться (и твоих, и моих), но ты посмотри как хороши эти девочки и вон тот парень с одним исходником.... пол, кстати, поменять тоже можно в каких-то историях, если твоему сердцу ближе гет/слэш/фем нужное подчеркнуть. я за разнообразие

● истории представляют собой реинкарнации в разные периоды времени, где этих двоих сталкивала жизнь. Мария, хоть и святая, но всё-таки человек, поэтому не живёт вечно — это душа её проходит через цикл смертей и перерождений. однако за счёт того, что святая, есть бонус — когда обстоятельства сталкивают её с какой-нибудь настоящей хтонью, она потихонечку начинает вспоминать все свои прошлые воплощения и суть того, кто она такая. Азазель, в свою очередь, природы не человеческой, и помнит всё (есть нюанс, но об этом позже)

● заявка не в пару (они_пытались.jpg), но любить Марию Ази всё равно будет безумно. это любовь, но другого рода, что ли? потому что Мария всей душой однажды полюбила Спасителя, а Ази — архангела Рафаэля (но не помнит этого, таков нюанс). возвращаясь к их природе, Азазель — падший ангел, и там чувства как константа. Мария — человек, и здесь спектр возможностей гораздо шире, то бишь, если захочешь, не обязательно вечность вздыхать по Спасителю (на форуме кстати есть игрок, который играет его со мной маской, и он супер, с ним тоже можете попробовать договориться на что-нибудь интересное), можно радоваться жизни и вкрашиться в кого-нибудь ещё, в неограниченных количествах

● по персонажу: ты можешь взять для Марии любую предысторию. по одной версии она была раскаявшейся блудницей, по другой — Спаситель изгнал из неё бесов, и она присоединилась к его ученикам. а можем и вообще над другими вариантами подумать. единственное что — совсем не вижу её сукой_стервой_истеричкой_вечной дамой в беде_наивной фиалкой_эзотерик бимбо. в общем, хочу самобытного живого человека. там ниже будут короткие вайбовые видосы, вот прям оно

● теперь надо что-то про требования, да? пишу с заглавными и выделением прямой речи потому что мне так привычно, ты — пиши как тебе удобно. объёмы любые. лицо у меня по большей части 1-е. если тебе понравится в заявке вообще всё, кроме этого, могу попробовать вспомнить письменность от 3-го, но не гарантирую, что выйдет круто.
нц люблю и умею по-всякому (вроде даже без кринжа 🤡), надеюсь сойдёмся во вкусах.
фидбэк на посты мастхэв, без него руки опускаются и ничего не хочется.
общению помимо написания постов — да! мне всегда будет по кайфу обсудить с тобой планы на сюжет, хэдканоны, игры, заявки, идеи, покидать картинки и что угодно мемы их есть у меня, поэтому ur welcome. я этой темой и персонажем горю, теперь вот хочу гореть вместе с тобой!
не ревную и ни в чём тебя не ограничиваю — играй что хочешь с кем хочешь ебись@веселись, но в нашей с тобой сюжетке я хочу видеть пост в две недели, не надо задвигать в дальний ящик, пожалуйста. тебе я тоже буду отписывать в приоритетном порядке
пример поста — это важно, регистрируйся и залетай в лс сразу с ним, чтоб понять поймаем мэтч или же нет, а там дальше обсудим планы на сюжет и всё остальное
ааа страшна страшна нипанятна требований дохуя, но я верю в то что каждой твари по паре и однажды ты найдёшься 😘

могу страдать ветхозаветно (часть поста от азика, где есть про марию)

Моя беда в том, что я всё помню.

«Каково это — носить ненависть в сердце уже так долго? Скажи, разве тебе со временем становится легче? Она вгрызается в тебя всё сильнее с каждым годом, десятилетием, с каждой сотней и тысячей лет. Она бы давно поглотила тебя без остатка, но этого всё ещё не произошло, ибо в тебе есть свет. И ты сможешь простить».

В первую нашу с ним встречу я предложил ему спрыгнуть с крыши храма иерусалимского.

— Что такой, как ты, можешь знать о таком, как я?

Это было второе из трёх христовых искушений. Испытание гордыней, которое прошёл он, и на котором споткнулся я сам. Споткнулся на своём пути, прервал долгий бег и поднял голову, впервые за долгое время оглядевшись по сторонам.

В нашу с ним вторую встречу я остался незримым отстранённым наблюдателем, чьё присутствие не укрылось лишь от чуткой Марии. Мария, моя милая Мария, лучше бы почувствовала надвигающуюся бурю и то, что назревало за спиной. Гнев внутри достиг апогея, когда я вынужден был смотреть, как предатель улыбается ему в глаза, как держит в своих руках его сухие тёплые ладони, как целует его и как смеет говорить ему о любви. В тот момент я впервые разглядел в нём себя, и мне стало невыносимо больно за нас обоих.
И я со злым ликованием смотрел, как Иуда готовит петлю, как лишает себя жизни за содеянное.
«Стало ли тебе от этого легче?»   

В нашу третью встречу я плакал над его телом, не помня, когда делал это в последний раз. От боли, от обиды, от жестокой несправедливости. Вопреки моей гордыне, мы оказались слишком похожи в своей любви к людям, в намерении помочь им, вывести к свету, в желании спасти и понесённых за это страданиях, причинённых по одной Его воле. Больно мне было и за богоматерь, ибо я понимал, каково это — беспомощно наблюдать за тем, как умирает когда-то подаренное тебе дитя. Как меня вынудили смотреть на гибель взращённых нами с братом цивилизаций, оказавшихся неугодными Ему.
Тогда ненависть в сердце стали вытеснять другие эмоции, а я начал задумываться о том, что, коль наши с ним жизненные пути так отражаются друг в друге, может, и мой предатель многим ранее всё знал? Может, и не было ко мне никакой любви вовсе? Может, ответное чувство я придумал себе сам, только лишь потому что мне хотелось, чтоб так было? Эти размышления делали мне только больнее.       
«Всё, что причиняет тебе боль, Азазель, ты делаешь с собой сам».

В нашу с ним n-встречу я нервно смеялся, повторяя, какие мы всё-таки разные. Он простил Иуду, конечно же, он давно его простил.
— Просто потому что ты — лучшее, что могло случиться с этим миром.
А я совсем не такой. И пусть ненависти в моём сердце больше не было, там всё ещё гнездились обида и боль. Скорбь по навсегда утраченному брату и такому же безвозвратному [нашему] времени.
«В нас гораздо больше сходства, нежели кажется. И тебе под силу простить».

Шёл семнадцатый век, и я всё ещё силился что-то доказать, поэтому когда наши с Марией пути пересеклись, мне совсем не хотелось выводить её за руку к праведному свету. Мы прожили жизнь, будучи английскими куртизанками. Это была быстрая, яркая и, по тем временам, довольно счастливая жизнь. А когда она трагически закончилась по вине одного зарвавшегося лорда, когда пришёл мой черёд класть по шиллингу на её потемневшие веки и целовать остывший лоб, на меня сошло неожиданное откровение, что душа Марии всё равно осталась чиста. Она сделала эту скорбь светлой, и я, наконец, закончил попытки сопротивляться, поплыв по течению.

 
И вот теперь это течение выбросило меня на острые скалы.

Я всё ещё помню, что испытывал к тебе. Помню время, казавшееся мне самым счастливым просто потому что оно было разделено с тобой. Помню тоску разлуки и радость встречи. Помню наши последние дни вместе, помню близость, ставшую наконец не только духовной, но и физической. Помню, как одно дыхание не двоих делили. И предательство твоё тоже помню.     
— Прежде ложь твоя была гораздо убедительнее. Я в неё верил, а сейчас, — медленно качаю головой и перехожу с арамейского обратно на понятный всем русский, — поработай над этим, а то так и останешься актрисой без Оскара, — возвращаясь к моим пламенным речам, которые все тебе одной посвящались. Мне снова больно об этом думать, ещё больнее — озвучивать, и не просто кому-то, а непосредственно тебе. Историю спасителя и Иуды знают все. Нашу с тобой историю не знает практически никто, ведь мне спасителем стать было не суждено.

могу не страдать

Нет, ну вы его видели? Взъерошенные, пускай и с остатками лака, волосы, улыбка клыкастая, щёки розовые [не наблюдал бы достаточно долго, решил бы, что от смущения, но это мы ещё проверим] и глазищи вот эти вот огромные, карие, блестящие. Говорю же — вылитый Бэмби. Рога только пока не заслужил.
Так, что там насчёт смущения? Не-ет, будь ты робкой фиалкой, стоял бы сейчас весь красный, как помидор, и либо всё же залепил мне оплеуху, либо застыл как истукан. Хотя, знаешь, готов поспорить, тебя вообще не было бы в этой гримёрке. Но ты здесь, всё ещё держишь ладони на моих бёдрах, отвечаешь на поцелуи и даже обрываешь на полуслове, затыкая рот. Где это видано?
— Какой топор, Форе? — не скрывая попытку отдышаться, затылком в зеркало упираюсь; языком по верхнему ряду зубов провожу и усмехаюсь в ответ, — гляди, у меня лапки, — жалость-то какая, приходится отпустить тёплый бок, чтоб перед носом твоим ладони выставить да пальцы несколько раз сжать. Ждёшь подвоха от меня? Скрытые мотивы ищешь? Обижаешь, я ведь едва ли не единственный, кто всегда тебе в лицо всё прямо говорил. Да, жестоко, да, обидно, да, на эмоциях и где-то несправедливо, но зато как на духу. И никаких диверсий за спиной. Некоторые из них я даже предотвращал, и ты, может, так и не узнаешь, что Рауль, Паскаль и Модест, например, взъелись на тебя куда сильнее. [И это хорошо, что тебя не было на некоторых совместных мероприятиях]. Правда, теперь я очень хочу, чтоб был на следующем.
— Mio principe, да я самая честная крыса в твоей жизни, — поэтому не ищи двойных смыслов, когда мои ноги за твоей поясницей скрещиваются. Мне просто нужно ближе. А ещё нужна такая же открытость от тебя, ведь это было бы справедливо по отношению ко мне. Что скажешь?

— Что за вечер удивительных открытий, надо будет выпить за это, — до нового года всего-ничего, а я до неприличия трезв. Держу пари, ты из-за выступления тоже ничего не ел, и развезёт нас катастрофически быстро. Не нужно быть гением дедукции, чтобы понять — никто тебя сегодня к праздничному столу не ждёт, раз ты всё ещё здесь со мной. Личную жизнь участников труппы сложно назвать личной. В основном отношения складываются с коллегами или теми, кто так или иначе вращается в этих кругах, но даже если появляется кто-то далёкий, то без внимания это не оставляют. И едва ли ты успел выцепить кого-то в тиндере на вечер, раз так охотно поддаёшься, позволяя подтянуть себя за подбородок близко-близко и подушечкой большого пальца контур губ очертить. На смену пальцу приходит язык медленно, развязно, снизу-вверх, чтоб потом на короткой заминке перед полноценным поцелуем выдать ещё одно приятное и не озвученное ранее открытие: «sei dolce».

А ещё наивный, если считаешь, что этого [мне-тебе] будет достаточно. Обеими руками под мундир забираться приятнее, обеими руками все внутренние застёжки-петельки ловчее поддевать. Там уже гляди и подтяжку с плеча сцапать, и трико до грани тазовой косточки приспустить, и пальцами под тугую резинку белья пробраться по-свойски так, по-хозяйски. Отстраниться не даю, ногами по-прежнему обнимая. В волосы вцепляюсь теперь уже жёстко, вынуждая голову вбок наклонить, чтобы по открытой шее от ключицы до самого угла нижней челюсти языком провести. Чтоб ни одна реакция твоего тела от внимания не ускользнула, когда ладонь обхватывает член. Меня сейчас заводит всё: то, как выдыхаешь тяжело; как пресс твой сокращается, когда с нажимом первые движения вверх-вниз на пробу, ловя нужный темп; как немного сгибаешься, когда подушечкой пальца влажную головку обвожу; как сам впиваешься в мои бока и бёдра так, что утром я точно увижу на них синяки. Ужасно жарко, тесно, пространства мало, мои шмотки из такого положения не снять вообще никак; я раздосадовано рычу, кусая твою шею, пожалуй, чуть сильнее, чем следовало. Поспешно зацеловываю укус, отпускаю волосы и руку из твоих штанов достаю, но лишь для того, чтоб край ткани ниже дёрнуть до слабого треска, ладонь свою прямо перед твоим лицом облизать и обратно вернуть.   
— Так лучше, мой принц? — улыбка чеширская красуется недолго — нет нужды ждать ответа на риторический вопрос, когда есть возможность в очередной раз твои губы поцелуем поймать. Пальцами свободной руки от уголка рта по щеке слюну размазать, ахнуть тихо от того, как резко дёргаешь, практически лишая какой-либо опоры на краю стола. Но моя задача сейчас с ритма не сбиваться, когда и так уже на грани. И я справляюсь, несмотря на то, как буквально наваливаешься сверху, позволяя дышать лишь урывками. Мыслей об опоре нет, как и других лишних. Я же знаю, что ты не дашь мне упасть.

Дыхание сбивчивое, дыхание загнанное; тебе нескольких быстрых движений хватает, чтоб потом пару раз толкнуться в мою руку самому и кончить. Меньше всего сейчас волнует, что мой костюм пачкаешь. Я вообще ни о чём думать не могу, кроме того, как брови к переносице сводишь, жмурясь, как ресницы твои пушистые дрожат, как губу покрасневшую кусаешь, как дышишь хрипло, как ком в пересохшем горле сглатываешь, как ослабевает хватка подрагивающих пальцев. Как от собственного возбуждения хочется, сука, выть. Но ты открываешь глаза, смотришь на меня так мутно-влажно, что я только зубы стиснуть и скулёж едва ли сдержать могу.
По громкой связи объявляют, что через двадцать минут театр будет закрыт, все должны успеть покинуть здание. Это прилетает так внезапно, что я и правда чуть не съезжаю на пол. Всё-таки ловишь.

— Ну что, какие планы на вечер? Есть ключи от крыши, предлагаю в половину двенадцатого там, — вытираю руки обо что придётся, уже не жалко, — с меня пара бутылок и чего-нибудь… чего-нибудь. А ты найди бокалы нормальные, и чтоб никакого пластика, не расстраивай малышку Грету, иначе она тебе баллов от Швеции не докинет.
Встаю лицом к зеркалу, упираясь ладонями в стол, выжидающе смотрю тебе в глаза через отражение. Сам додумаешься, нет?
— Не поможешь? — там от шеи до уровня средних рёбер где-то под налепленной шерстью застёжка мудрёная запрятана из молнии и крючков. Тебе тоже должно быть знакомо. В одиночку я на это час убью, но скорее просто психану и порву.
Пока расправляешься со всеми петлями и заклёпками, гляжу на тебя, не скрывая довольную улыбку. Ниже ключиц и уровня плеч так просто кофту не опустишь, но дальше уж я сам, в безлюдной общей гримёрке. Ещё надо успеть принять душ, переодеться, заначку свою найти. Твои прикосновения и поцелуи в шею имеют свойство напрочь сбивать с мыслей. Ещё одно приятное открытие этого вечера? К сожалению, времени действительно остаётся мало, и я завожу руку назад, ероша и без того взлохмаченные светлые волосы. Думаешь о том же, о чём и я, ловя в зеркале мою улыбку? 
— Как же мы охуенно смотримся вместе, — а мне скрывать по-прежнему нечего, о чём думал, то и сказал. Цепляю твою нижнюю челюсть пальцами, крепко удерживая и поворачивая голову к себе, чтобы лениво, но жарко поцеловать.
— Всё, я побежал. Буду думать о тебе в душе. Времени осталось минут десять, так что быстро по-спартански, — хохотнув,  салютую тебе рукой и отпираю дверь, чтобы затем выйти в опустевший тёмный коридор и проследовать до своей гримёрки. Неизменно по-королевски.

вайбовые видосы

и ещё кое-что

раз

прости меня.
я не могу помочь - я разрушитель больше, чем помощник.
еще один год жизни выбит прочь, но боль цветет со свойственной ей мощью.
я стал тебе единственной тропой к пространству отдалившегося неба;
дымящейся стремянкой, сразу в бой ведущей устрашенного эфеба.
я стал тебе надеждой,
стал теплом,
цеплявшим сердце
заостренной финкой.
какой в том смысл?
все мы барахло размером с неприметную песчинку.
нас всех забудут - мы не будем тлеть, в веках и беззавете догорая;
никто из нас не сможет ни на треть
увидеть мир
с разбитых лестниц рая.
ты знаешь,
что,
конечно,
я не тот,
кто мог подать спасительную руку.
проходит опостылевший нам год, но мы не станем ближе друг для друга.
мы оставляем счастье и любовь, и, наконец, нас отпускает полночь,
но, всё же, я могу разрушить боль
в обмен
на утопическую
помощь.
©

два

боль невозможно вытравить тихим словом.
нет никакого смысла пытаться снова - ты не найдёшь во взгляде ни капли веры, я же в твоем и грамм не найду любви.
всё, что есть мы - пропавшие в мире дети, мы бы спасли столпы его, только где те? всё, что есть мир - вертящая небо сфера, он не опасен, но неостановим.
если бы бог нас видел - вот так, без фальши - он бы сбежал отсюда куда подальше - мир бы отдал нам, и подписал бы вексель, запер бы дверь на ключик и на засов.
если всё так, зачем разрываться в клочья? только взглянуть - и станет гораздо проще:
мы - это просто чёртов комок рефлексий,
мир - это просто чёртово колесо.
даже сквозь сон я вижу твой взгляд, как прежде - в нём пустота, и нет никакой надежды -
тока разряд, идущий по светлой коже - только попробуй, только попробуй, тронь!
но без надежды - толку-то мне стараться? - слово проходит мимо в беззвучном танце.

...боль отступает,
если без слов я, всё же,
в пальцах своих
сжимаю
твою ладонь.
©

клянусь, играю я лучше, чем пишу заявки 
поезд хайпа слова пацана ушёл, а я остался на перроне. если ты такой же — приходи, будем шманать чушпанов, устраивать «с добрым утром» другим группировкам и потом дискачить вместе под «богатырскую силу»! сюжет хотелось бы обсуждать уже после того, как ты откликнешься, потому что у меня есть некоторые мысли и даже полностью сложенная история (шип). вдруг не придумается что-нибудь новое. но если у тебя присутствуют свои задумки, хэды, гештальты не закрытые — тем лучше, потому что хочется взглянуть на наши с тобой похождения по-новому. здорово, когда игра вписывается в каноничные события и, возможно, немного их объясняет (например, натянувшиеся отношения между нами ближе к последним сериям). стекло, комфорт и эмоциональные качели приветствуются! мы можем продумать всю историю заранее, но я вполне принимаю импровизацию. и что-то среднее тоже.
хотелось бы отыгрывать всё же каноничный криминальный татарстан 80-90-ых, но мы сможем сгонять и в альт. сыграем что-то из современности, побудем нормальными людьми без уголовных наверное наклонностей или сходим в другой фандом своими персонажами.
главное, чтобы в пейринге (если решимся отыгрывать именно его) не было не каноничного сюси-пуси: трепет, поддержка (и битьё морд другу другу), описание влюблённых взглядов и прочего — нормально, но уменьшительно-ласкательные прозвища и милашное тисканье в фанфиках вызывают у меня зубной скрежет своей неправдоподобностью. особенно учитывая, что для турбо «пацанское» явно очень важно, судя по его упёртости в истории с айгуль.
помимо игры приглашаю общаться и подпитывать вдохновение друг друга! музыка, арты, фотошоп, совместный поиск дополнительного контента и обсуждение ранее незамеченных деталей в каноне. конечно, не 24/7, достаточно просто поддерживать общение и видеть взаимный интерес.
играть хотел бы активно: от пары постов в неделю до раза в месяц, когда не пишется или наваливается реал. совсем попрошу не пропадать, иначе запал пропадёт следом.
связаться со мной можно в личке или в гостевой, а потом и в соц.сети переползти.

---

помимо турбо жду всех остальных, кто захочет поиграть с зимой и пополнить пацанский каст на онлайне!

Пример моего поста

пример поста можно будет попросить в личке или в гостевой. пишу лапслоком (сильно предпочтительно, но опционально), предпочитаю средние и большие посты (5-12к), третье лицо, настоящее время, но вполне гибкий в плане стилистики и смогу подстроиться. правда, водолей не по знаку зодиака, а по призванию. птица-тройка тоже обсуждаема. излишним постовым украшательством не страдаю, достаточно текста, хотя и кусать за желание сделать покрасивее не буду. в общем, ты приходи, всё обговариваемо на берегу!

— ты что, еще не ( растаял ) ( сторчался ) там? ну надо же.

ты был звездой, звездочкой — ты из снега белого смог такую историю слепить, стал хитом. но кому из нас в этой зиме удавалось пробыть на высоте долго. и высота исчезла, оставив после себя послевкусие горьких сигарет ( а не курил, никто бы не представил тебя с сигаретой ), дешманской наркоты и что еще оставляет после себя карьера рок-звезды? тебе виднее. по тебе выход в явь ебанул ударил сильнее, чем по многим. ты забрался высоко, красиво, и слетел вниз так же стремительно, как сосулька с карниза. { а кто нет }

моя свобода — это радиоприёмник
только когда плывёшь против течения
понимаешь, чего стоит свободное мнение

где тот романтичный мальчик, в рот заглядывающий, то мне, то деду? ты скажи.
от раздолбая-дурачка еще что осталось, остального я не вижу. что-то, видимо, все же растаяло. ты. ( я ) ты ведь тоже больше не видишь ту девочку, что была, когда мы знакомились? столько времени прошло. ты мой самый давний друг. когда я еще верила в дружбу. ты тот, кто знает ту подноготную, которую я надеялась никто не найдет по весне и просто никогда не поднимет.

а ты не вспоминаешь прошлого — ни моего, ни своего. но почему-то заваливаешься теперь к нам с гитарой, остаешься, порой, на полу рядом с нашим разъебанным диваном, порой, выходишь через окно в сугроб, а я говорю, что ( шею сломаешь — ) не возвращайся уже. говорю, чтобы проваливал, но яра русалка, дура, тащит тебя за руку в квартиру, говорит, спой еще. и вы горланите свой блядский шансон. и никто тебе не напоминает про твои проебы. кроме тех, что случились уже на наших глазах.

снегурка ледяную теперь строит, и получается у нее отлично. а ты ее видел и счастливой, влюбленной наивно, и, видел, зацепил мимолетно, как она начала в куклу превращаться фарфоровую, из-за мороза. может, говорил чего; может, своим был занят. и вернувшись, нечаянно друг на друга набрели, тебя теперь за порог не выгонишь, пока ты сам не захочешь. а ты, даже если хочешь, протестуешь из желания спорить, заваливаешься еще избитый, говоришь, на, это теперь ваша проблема, а я отключусь; говоришь, дайте в вашей ванной вены порежу, заебался я; а иногда молчишь, облокотившись на стену. в этой однушке дышать скоро негде будет.

озорной московский гуляка. по всему { питеру } в переулках каждая собака знает мою легкую походку. каждая задрипанная лошадь. #а нам тебя оттаскивать, когда ты пьяный рвешься начистить всем лицо.

я бы тебе, наверное, могла выговориться.
    [indent]  [indent] что бы я о тебе не думала ( а то ты не знаешь, что ) 

хочешь, хами мне. хочешь, хами пьяный, извиняйся трезвый ( и наоборот )
хочешь, относись как к сестре.
хочешь, давай переспали из жалости к тому, в каком мы разъебе.
хочешь, глаза закатывай.
[indent] ( хочешь, давай не выбирать )

— мы зовём его подснежник. — почему? потому что, позанимав у всех бабла, появляется только весной? — нет ( не только ), он буквально очухивается в сугробе в стельку би лайк всегда. (с) русалка

#мы хэдим, что снеговик на агату насмотрелся с суицидальными вайбами гуляет, с крыш сигает, самоубиться будто бы желает ( но чтобы не в самом деле ). но это необязательно.
#взлетевшая рокъ-звезда. разъебавшаяся о быт повседневности, любым комфортным тебе способом.
#теперь ты ебашишь шансон, вот это не обсуждается.
#нет, мне ( нам ) за внешность и остальное — нихуя не стыдно.

---

на самом деле, мы просто хотим, чтобы нам песни шнура пели, а мы кто по что.
у нас нечаянные лайбы питерской коммуналки в разъебанной однушке, которую снегурка с русалкой делит. снегурке мало деда, к которому несчастная абьюзивная влюбленность, ну и, должно же в ее прошлом что-то хорошее быть? так что, ты уж будь, а она будет играть царицу снежную, царевну несмеяну, с жизнью счеты, порой свести пытается для разнообразия. с русалкой попроще тут. она и наркотиками поделиться, чай — снегурка пиздюлей тогда обоим давать будет.

по игре: на размеры-оформления мне-нам плевать абсолютнейше. лапслок, правда, пожалуйста ( но если очень красивый, можешь показаться, на самом деле, в стилистике бы сойтись ). у меня оформление выебистое тоже выключается, пунктуация может стоять более классически, и, в целом, все легко очень обсуждается. еще мы все слоупоки — сейчас неожиданно вспомнили, что можем писать не в полгода, а практически спидпостить, но это все напускное и необязательно правда.

//
надо, конечно, деда дождаться, но мы можем мутить красивый недо-тройничок, стекольный, где карьеру твою мороз порушил, сам построил, дал на нее денег, благословение, а разъебались, не поделили что ( почувствовал себя смелым и самостоятельным, а? ) — и вот, где. или срикошетило то, что я с ним разъебалась и ушла в один момент.

с русалкой песни пить, дорожки дуть, коль захочешь. емеля наш — на него легко закатывать глаза, поворчать, что молодежь ( вы вряд ли сильно по возрасту расходитесь, так-то ), но молодой да наивный. черт у нас еще есть — невнятно есть, то ли есть, то ли нет.

в общем, ну, слушай. в игру заберем. хоть много, хоть помаленьку, как понравится. одного не оставим, только люби стекло бить, под вены вгонять ( можно не буквально, на таком не настаивает никто ) всем табором ждем, а я — особенно сильно.

//
ps. заявка на деда: она лежит в моей голове и пытается себя сложить.
а я дальше лежу.

Пример моего поста

( мы под огнём )
а жизнь { легче } длиннее не становится
и чё нам делать - застрелиться?

дышать, она не может дышать.

это потом — она вскинет веревку, перекинет ее, удерживая натяжение, приноровится, устроит. потом — обернет другой край вокруг собственной шеи. закрепит.

это все потом, а сейчас: она не может дышать от того, что дыхание спотыкается, не находит выхода, входа, легкие не получается заставить, как дóлжно. агате на долгое мгновение кажется, что можно вновь растаять, как раньше. { и необязательно это будет чем-то плохим }

от того, что она, конечно, лезет в его инстаграм, разумеется, не может забыть-выдохнуть и спокойно поставить на этом точку, не думать об этом неизменно вновь и вновь. от того, что она лезет все глубже в то, что неизменно доставит боль (даже больше, чем {она может выдержать} она представляла)

потому что если плохо, то зачем останавливаться. они ругаются с русалкой не в первый, не в последний { ли, ха? } раз — просто в этот раз как-то цепляет. не скатывается снежинками, исчезающими при прикосновении, не сыпятся росой, о которой спустя мгновение забываешь. но та хлопает дверью, а агата, что?

[indent] стремительно саморазрушается { когда бы было иначе }

агата давит улыбку, кривую, изогнутую неубедительно, не поверили бы даже дети — не поверила бы ни яра, ни матвей, ни. агата думает { что имен становится поразительно, незаслуженно больше } и еще — что вот так будет проще не разрыдаться. она почти права, разве что не удается скорее, потому что она холодная сука, да, яр?

агата думает, сквозь истеричный смех, что они все в ней разочаруются.

рано ли, поздно ли — зачем ставить рамки времени, когда уже.
она думает, что не заслуживает это, и только удерживая себя в дрожащих руках, не знает не заслуживает ли того, чтобы в нее хоть как-то верили { я р а } или не заслуживает того, чтобы о нее вытирали ноги с таким грубым безразличием { м — }

она думает простое: я больше не вытяну.

она не думает, она знает, яра, глупая { дура } безалаберная { бестолочь } умеет дурная разбираться в людях. { и если она говорит, что ей все это надоело (то агате и подавно) — то она просто посмеется, и нарисует себе лучший выход из ситуации, ей уже тоже надоело }

надоело пытаться оправдать чужие ожидания. надоело рисовать образ, который ждут. надоело строить из себя фарфоровую куклу, это красиво, но в этом нет души. { в яре есть — в ней столько жизни }

в ней столько жизни, что ей даже жаль.
столько жизни, что ей хочется чисто напоказ заставить ее пожалеть о том, что она неправа, во всем, без какой-то конкретики { в том, что она решила называть ей подругой — пожалеть самой, прежде, чем она в конец разочаруется (или уже) }. жаль, что она не увидит это потом. но, смешная цена.

{ ей хочется, чтобы плохо было не только ей // ей хочется, чтобы матвей об этом тоже узнал и ему было
[indent] так же      [indent]  [indent] плохо {{

у нее ледяные пальцы рук (не выходит согреться)
и она не может сделать вздох — потому что ей слишком душно.

дура дура дура — ты такая дура. { яра ли. она сама ли }

решиться легко (просто хочется идеального времени)
она тянет до последнего не потому что сомневается, а потому что ей все-таки хочется напоследок увидеть глаза яры, или скорее просто силуэт, или она не знает что — но умирать одной страшновато. так что она просто не в одиночестве.

не взяла меня к себе топиться — да кто тебя спросит вовсе.

агата пьет давным давно остывший чай, больше не пьет, сколько качает в руке чашку, рисует по заблоченному экрану мобильного — разворачивать не хочет, не вздумает, там то, что давным давно следовало удалить { но она справится хотя бы с тем, чтобы самой удалиться }

мыслей красиво — забавно — смешно — и не осталось почти, желание тоже смазанное, одним воспоминанием. так хорошо, так, даже спокойно. но она привыкла (нет?) заканчивать то, что уже решила { может быть ей просто нравится чужое небезразличие в глазах — неважно }, и она тянется к веревке, встает во весь рост на стул, покачиваясь на мысках, и когда стул летит куда-то в сторону, она слышит, как хлопает дверь. хлопает хлопками ее сердце в сжавшихся ребрах (наверное — аплодисменты)

чашка катится по ковру, это, почему-то, самое яркое впечатление. а еще больно — могло бы быть и не так сильно больно. (ей казалось, что душевную боль уже и не переплюнуть сегодня)