Звуки, запахи, ощущение влажной липкости на коже. Настоящие первобытные джунгли. А ещё рой гнуса, который лишь отчасти отпугивал нанесённый перед выходом репеллент. И кем эти мелкие жужжащие твари питаются, интересно, пока на планету не спускаются такие вот нечастые, вероятно, «туристы». Что интересно, никаких крупных теплокровных вот уже за пару часов пути они так и не встретили. Рептилии, птицы, или скорее летающие ящерицы, судя по тому, что он успел заметить, буйная зелень и вездесущий гнус. Никаких обезьян, крупных кошачьих, и кто там ещё мог бы быть, учитывая существующую экосистему. В информации по планете, если он не ошибается, наличие теплокровных, и даже достаточно крупных, было обозначено. Да и исчезнувшая цивилизация, судя по оставленным следам, не слишком, впрочем, хорошо и глубоко изученным, тоже принадлежала теплокровным, и даже, весьма вероятно человекоподобным разумным. Это несколько беспокоило, потому что система в таком случае казалась инбалансной, и что может нарушить хрупкое равновесие, предсказать было практически невозможно. Впрочем, помимо нескольких хищных растений, попытавшихся перекусить движущейся целью, но как-то лениво что ли, без огонька, и быстро уничтоженных, да мелких пестрых ящериц, которых за опасность принять при всём желании было сложно, им пока никто так и не встретился. Ну парочка сонных и ленивых змей, одна из которых немного напугала Стеллу, не прилагая к этому никаких усилий, просто фактом своего существования. Но звуки из чащи периодически доносились достаточно жуткие, действующие едва не на подкорку, и вызывающие какой-то животный ужас, который, впрочем, удавалось гасить тренированному сознанию достаточно быстро.
Местность становилась всё более влажной, и кажется, где-то впереди шумела вода. Вообще, при первом знакомстве с планетой, ещё оттуда, сверху, место, куда им предстояло отправиться выглядело как некая аномалия – участок густых джунглей, в нескольких местах рассеченный руслами быстрых рек, находящийся по ощущениям в довольно обширном и глубоком котловане неправильной формы. Вода стекалась к центру этого самого котлована и где-то там исчезала или уходила в пласты породы, оставляя лишь ещё более насыщенную и густую растительность, даже издалека, пестрящую яркими цветами, помимо всех оттенков зелени. И лишь несколько изломанные правильные формы, слабо улавливающиеся в цветовом и фактурном «взрыве», покрывающем поверхность планеты, намекали на то, что где-то под природным ковром, наросшим за многие годы, всё ещё «дремлют» недоразрушенные останки былой цивилизации, приложившей руку, или что там у них было, к изменению и упорядочению ландшафта. Провести более точные измерения и исследования сверху не удалось, потому как помимо специфического вида тропиков, внутри этого самого котлована, похоже, находилась какая-то энергетическая аномалия, которая глушила сигналы любого вида, и напрочь ломала помещённую внутрь технику, которая могла пролить хоть какой-то свет на происходящее. Поэтому минимальный анализ приходилось проводить на бегу и что называется в полевых условиях, а для более детальных исследований по пути собирались образцы. Не изучить столь интересное и достаточно уникальное место было бы непростительно, особенно, учитывая их принадлежность к освоению.
Вообще, судя по ощущениям, и наблюдениям, пройти прямой дорогой, чтобы уложиться в минимальные лимиты времени, у них не выйдет. Условная тропинка, ну то, что с натяжкой можно было так обозвать, уводила их на восток, в обход, по спирали. А прорубиться напрямую через джунгли, чтобы срезать путь оказалось не то, чтобы невозможно, но слишком трудо- и времязатратно, даже в сравнении с дорогой в обход и при использовании огненного меча Стеллы. Очень уж высокой оказалась влажность, даже на достаточно близком расстоянии от края того самого котлована, где как выяснилось практическим путём, заканчивалось влияние аномалии, и они высадились на планету, и откуда их могли забрать обратно на экспресс.
Стоило немного углубиться в джунгли, и подспудное беспокойство неопределенного плана начало нарастать, не переходя, впрочем, в сирену скорой и серьёзной опасности, но хоть немного опустить вожжи и расслабиться не позволяло. Вельту понадобилось достаточно много времени, чтобы вычислить, в чем была проблема, и что конкретно вызывало это самое ощущение подспудной тревоги. Вероятно, человеку менее опытному, и не прошедшему того, что пришлось на его долю, даже заметить, а не то, что расшифровать получаемые сигналы не удалось бы. Тревожность вызывало внимание – не концентрированное и холодное, как будто на тебя смотрят в оптический прицел (да, в его долгой жизни и практике и такое было), а рассеянное, вроде бы равнодушное, но с точки зрения правильного охотника, очень и очень верное. Направленное внимание вполне может почувствовать как заверь, так и тренированный человек, а вот такое как сейчас, почти никто и никогда.
И даже понимая, с чем они столкнулись, направление, откуда это внимание исходит, вычислить не выходило, потому как казалось, что тонкий флер холодного и едва ощутимого интереса исходил отовсюду – со всех сторон, и даже от земли.
А ещё, чем дальше, тем больше вопросов начал вызывать их «охраняемый субъект», слишком уж уверенно перемещающийся во всём этом зелёном многообразии, словно это не он здесь из них троих был самым «слабым звеном» и «кабинетной молью», высовывающей нос за пределы цивилизованного мира и собственного кабинета только за таким большим «надом», чтобы точно хватило на какую-нибудь престижную премию или грант от общества гениев, не меньше.

Как я поняла, в скандинавской мифологии до сих пор не определились кто такой Улль — Бог смерти, охоты и стрельбы из лука, зимы, клятв и чего-то там еще. Часть сообщества знатоков считают, что Улль — это титул. Чему будет покровительствовать наш ас оставляем на откуп игрока.

Еще, кстати, в лоре новеллы есть мнение, что создатель Дикой Охоты — Улль и, более того, он принимал в ней участие, поэтому если вдруг что, мы не против оставить толпу призраков тебе.

Он превзошел всех людей тою мудростью,
что зовется коварством,
и хитер он на всякие уловки.

[indent] - Нам нужен кусочек Бивреста! – Воодушевленно сообщил Локи, скрещивая руки на груди и прислоняясь спиной к деревянной стене дома, с которого и началось их знакомство. Лив подняла заинтересованный взгляд на лукавого, вопросительно приподнимая бровь.

[indent] Время, проведенное в обществе божества, приносило свои плоды: она начала активнее интересоваться мотивами Локи и перестала воспринимать его идеи как досуг на вечер или ночь, от которых перехватывает дыхание. Лукавая усмешка скользнула по губам девушки. Сгорая от желания услышать детали очередного плутовства, она развернулась к нему вполоборота и закинула ногу на ногу.

[indent] - Зачем и когда идем? – Коротко спросила валькирия, делая глоток меда. Рядом с ним она не боится гнева других богов несмотря на то, что он далек от символа спокойствия и безмятежности. Хитрая улыбка, что практически никогда не сходит с его губ, стала такой родной, что она не представляет его иначе. Игриво щуря глаза, он смотрел на нее с интересом и вызовом – согласится ли вновь на его происки? Поддержит ли смелые начинания?

[indent]  [indent] Да, согласится.
[indent]  [indent]  [indent] Будет поддерживать всегда.

[indent] Захмелев от меда, она пододвинулась к нему ближе и опустила голову на крепкое плечо. Тонкими пальцами обвила предплечье и, слегка сминая грубую ткань рубахи, скользнула к сгибу локтя. Ночь на удивление тихая и спокойная. Казалось, что даже раздражительный Сагр в разы спокойнее, несмотря на два выпитых кувшина меда. Легкий теплый ветер приносил с собой удивительный запах растений, который она никогда не слышала в Мидгарде, играл с волосами, щекотал шею. Поднимая глаза к небу, она ловила себя на мысли, что здесь даже звезды светят ярче.

  [indent] Лив успела привыкнуть к быту, колоритной природе мира богов и новым друзьям. Понимая, что в скором времени ей придется покинуть этот изумительный мир, на душе становилось тоскливо. Утешало только то, что он будет рядом. 

[indent] Она смотрит на него доверчиво и восхищенно, перенимая тягу к лукавству и шалостям. Тонкими пальцами невзначай касается ладони огненного, словно говоря «я буду рядом и всегда поддержу тебя», улыбается мягко и нежно. Голос, вызывающий стойкую ассоциацию с треском огня, живо рассказывает о мосте, который она видела в небе Мидгарда. Подтягивая одну ногу к груди и опуская на нее подбородок, она слушает его, пытаясь представить каким был радужный мост до того, как его разбили.

Не по совести сделали боги тот мост,
если может он подломиться.

[indent] Когда в его руках оказывается заветный осколок Бивреста, он хватает Лив за руку и уводит прочь. Эта их последняя ночь в Асгарде. Они направляются в тот мир, что валькирия считает [или считала?] своим домом.

[indent] Проведя несколько месяцев в Асгарде, она стала забывать что собой представляет человеческая цивилизация. - Как будто все нереально, - тряхнув головой, Лив обернулась на Локи, пытаясь уловить реакцию трикстера.

[indent] Мир людей встретил беглецов не радушно – порывами промозглого ветра, петрикором, всплесками ярких красок в кронах деревьев, шорохом листьев и колкими взглядами прохожих, явно не одобряющих одеяния путников. Машинально обнимая себя руками и ежась от холода, Лив вдохнула полной грудью и тепло улыбнулась.

[indent] - Я скучала, – по загазованному воздуху с нотками свежей выпечки и пережаренного кофе, стертого кофемолками в труху, переливам бензина в лужах, теплым электрическим огням в чужих окнах, шуму проезжающих мимо машин, стуку каблуков по брусчатке.

[indent] Лив не знала, бывал ли Локи ранее в Мидгарде, от чего в душе медленно прорастал страх, что ее мир окажется для него чуждым и нелюбимым: обычаи, свойственные северной традиции, остались на страницах исторических книг, романов и бульварной литературы. Лишь изредка находились слабые отголоски былого величия в киноматографе. О тех, кто ранее стоял у истоков миров стали благополучно забывать. Более того, по миру шла четвертая промышленная революция. Научно-технический прогресс и желание жить в комфортных условиях толкали людей на новые изобретения, в числе которых – новейшие средства передвижения, более глубокое изучение космоса, системы умного дома, развитие искусственного интеллекта, трансформация культур и прочее, о чем даже сама Лив успела забыть. Сможет ли в этом изменчивом мире адаптироваться проказник?

[indent] Окидывая взглядом узкий переулок, в котором они вдвоем едва ли умещались, Лив пыталась понять где именно находится тонкое место Мидгарда. Вчитываясь в вывеску на стене дома, она медленно произнесла, - Мортен Тротзиг грэнд, - между бровей валькирии залегла характерная складка. Название ей ни о чем не говорило. По написанию можно было предположить, что они оказались в стране германской языковой группы, но она не решилась озвучить эту догадку - не зная точной локации, это ей ничего не даст.

[indent] Завидев вдали случайного прохожего, Лив спустилась на ступеньку ниже и встала напротив Локи, освобождая часть и без того узкого прохода. Первый порыв – остановить человека и уточнить, где они находятся, но еле сдерживаясь, она остановилась, боясь вспугнуть своим видом и без того настороженную девушку. - Если упекут в психушку, лучше сказать, что мы косплееры, - молча кивая своим мыслям, она закрыла рукой ручку меча, вблизи явно не смахивающего на бутафорию из папье-маше, переминаясь с ноги на ногу.

[indent] Раздражение подпитывал и тот факт, что отправляясь на задание, ставшее причиной ее перемещений между мирами, она оставила свой телефон в машине, которая, наверное, до сих пор стоит у подъезда в загадочную пещеру, из которой она так и не выбралась – с помощью смартфона, на котором была завязана прежняя жизнь археолога, можно было бы решить абсолютно все проблемы – узнать где и в каком именно времени они находятся, вызвать такси, забронировать апартаменты, организовать доставку еды.

[indent] Тяжело вздыхая, Лив озадаченно посмотрела на Локи, судорожно составляя в голове план их дальнейших действий. Сейчас они оказались в том мире, где она чувствует себя почти уверенно – невзирая на явно не подходящие одеяния – ей и решать, что делать дальше.

[indent] Когда шаги прохожего стихли вдали, она воровато оглянулась. - Я не знаю где мы, но однозначно нам нужна другая одежда – более подходящая миру людей, - твердо произнесла валькирия, разводя руками – указывая на броню, что ей однажды сотворил Локи. – Далее нужно найти жилье и желательно не в виде коробки из-под холодильника, - иронично подметила она, не сдержав глупой усмешки. - Ты вообще раньше бывал в Мидгарде? Знаешь что-то о нашем… - осекаясь, Лив прикусила губу, - … этом мире?

[indent]Счастье — хрупкое, призрачное, реальное.
[indent][indent]Счастье, о котором Рукия не смела даже мечтать.

[indent]Все эти 40 лет были изнурительно болезненными, переворачивающими ее жизнь с ног на голову, полными дезориентации и горечи. Каждый день, прожитый без него, вел к деморализации. Рукия очень хотела бы остановить процесс упадка: вернуть жизненные силы, зажечь огонь в глазах, но как бы она не пыталась мужаться — без него все было не так; до падающих из рук вещей, бардака в голове, сомнительных успехов в обучении и продвижении по службе. Все эти 40 лет складывалось впечатление, что она одета в невероятно узкое кимоно, сковывающее шаги. Она буксовала на месте, но избавиться от мрачных одеяний не могла. Шаг за шагом пыталась двигаться дальше, но оставалась на месте.

[indent]Проговорив обиды, она почувствовала облегчение: и моральное, и физическое. Словно плотно затянутую ткань ослабили, позволив ей вдохнуть полной грудью. Вдохнуть и, наконец, украдкой почувствовать себя живой, а не переломанной и сломленной.

[indent]Она смотрит на него из-под полуопущенных ресниц и тепло улыбается. В руках греет тяван с давно остывшим чаем; и просто радуется импульсивности и эмоциональности лейтенанта. Несмотря на шебутных Котетцу и Коцубаки, ей порой не хватало громогласного и порывистого Ренджи. Его никто не смог бы заменить — и никто не заменил. На первый взгляд Ренджи кажется, как говорят в Мире живых, крутым парнем, уверенным в себе и способным накостылять любому обидчику, слишком успешным для всех миров и их пересечений, но сейчас она видит — он слишком много храбрился и храбрится до сих пор. Она это даже не видит, а чувствует кожей — так, словно они стали единым целым, слишком сильно переплетясь душами.

[indent]«Знаешь, за эти сорок лет я столько всего хотела тебе рассказать — украдкой даже думала завести дневник и записывать туда мысли или события, которые… ты бы оценил. Которые меня зацепили за живое. А сейчас я смотрю тебя и все слова, все переживания кажутся ничтожными. Ренджи, я просто рада, что ты рядом. Снова. Как и раньше. И большего мне не нужно».

[indent]Где-то в глубине души Кучики бережно хранила хрупкую надежду, что они воссоединятся — может, все и не будет как прежде, но…

она просто не могла позволить себе думать, что работая в одной организации и имея хоть одну точку пересечения, — Бьякую — они всю жизнь будут порознь.

[indent]Поэтому, находясь в его объятиях, она словно пытается надышаться им — пропитаться целиком и полностью, чтобы потом вспоминать об этой судьбоносной ночи. Ночи, с которой их отношения продолжились — новым витком, новым дыханием. Морозным, обжигающим. Заставляющим оставить под толщей льда все, что заставляло нутро скручиваться штопором под натиском боли.

[indent]Их разговор настолько увлекательный, что за окном даже стихает ветер — прислушивается к громкому смеху и едва различимым словам, насыщается атмосферой рая в шалаше [кабинете, заваленном бумагами]; радуется их близости и душевному равновесию, на чаше весов которых — их детство и все невзгоды, прошедшие рука об руку.

[indent]— Да, сейчас, — кривя губы в привычной лукавой усмешке, тихо произносит Ру, все еще не желая выпускать Ренджи из объятий, — когда, если не сейчас?

[indent]Их авантюры никогда не отличались изощренностью или глубиной проработки плана. Они действовали нахрапом, — так, как и принято в Руконгае — поэтому и сейчас, толком не осознавая последствий, она поддается собственноручно выдуманному плану легко — без тени сомнения, в душе радуясь легкости Ренджи. Если рассуждать здраво и оценивать риски — им стоило бы остаться в казармах шестого отряда и не выходить до утра, [потому что караульные, патрулирующие Сейрейтей, могут быть достаточно суровы как с рядовым офицером, так и с лейтенантом]. Распорядок дня, как говорил Бьякуя, одинаков для всех — и любой нарушитель понесет заслуженное наказание.

[indent]Но ведь законы созданы для того, чтобы их нарушать, правда?

[indent]Ни одно наказание за нарушение комендантского часа не стоит и минуты, проведенной рядом с Абараем на очередной вылазке; [ради него она готова скатиться вниз по карьерной лестнице и лишиться высокого родового статуса]. Кучики ни секунды не сомневается в гениальности бредового плана — так, как не сомневается ребенок, на зло маме отмораживающий уши. Заливаясь тихим хохотом под порывистое «узнаю свою Ру», она соскальзывает с его коленей, тонкими пальцами сжимая грубую ткань униформы.

[indent]Он настолько близко, что у нее вновь перехватывает дыхание. Кучики медленно [натужно] выдыхает, потупив взгляд как школьница, которая впервые влюбилась; ей страшно признаваться себе в том, что она отвыкла от близости Ренджи [и любого другого мужчины] — будь то похлопывание по плечу или поддерживающие объятия. Сейчас она чувствует себя ссохшейся хрупкой веточкой сакуры, которая готова сломаться под грубыми руками от одного неловкого движения, но этот страх, уверена она, необоснован — Ренджи не причинит ей вреда.

[indent]Никогда не причинял.

[indent]В лунном свете Сейрейтей прекрасен — настолько, что у Рукии перехватывает дыхание, едва они оказываются за пределами казарм шестого отряда. Длинные извилистые проулки ничем не подсвечены, свет в других казармах давно уже погас. Всегда шумный город сейчас похож на спящего ребенка, затихшего после очередного сумасшедшего дня. Кучики скользит взглядом по переулкам-артериям, ведущим в разные части Сейретея, пока взглядом не упирается в поместье, возвыщающееся вдали.

[indent]Подсвеченная бездымными светильниками входная группа — единственное скудное освещение во всем городе.

[indent]Если они пойдут в ее дом как обычно, — напролом — могут возникнуть легкие трудности, связанные с нарядом, патрулирующим районы Сейрейтея; и, даже несмотря на то, что она направляется в собственные покои, отвественности не миновать: комендантский час распространяется на всех; даже на владельца лейтенантского шеврона.

[indent]Она колеблется, судорожно обдумывая его вопрос. Рукия привыкла пользоваться главным входом и, откровенно говоря, за все время проживания в особняке ей элементарно не_хватило_ума поискать лазейки — и речь даже не о черных входах.

[indent]«Но вариант точно должен быть, иначе как на территорию попадала Ячиру с женским клубом?»

[indent]Перемахнуть через забор, ограждающий дом клана от внешнего мира, конечно, будет самым простым вариантом… но они не ищут легких путей. Осматриваясь, она указывает пальцем на вход, где примерно в это время должна проходить смена караула.

[indent]— Давай через восточный вход. Пока они там будут лясы точить, мы прошмыгнем, — срывающимся шепотом произносит Рукия, указывая рукой в сторону нужных ворот.

[indent]Она оказалась права: смена дежурных происходит спустя несколько минут после того, как Абарай оказывается у нужных дверей. Неотрывно глядя на своих же слуг, Кучики первой проскальзывает на территорию поместья, махнув рукой Ренджи.

[indent]— Пошевеливайся, — одними губами произносит, переминаясь с ноги на ногу. Ей сложно поверить, что их план действительно удался и они не провалились: их не заметили [наверное], да и здесь, судя по всему, им уже ничего не угрожает.

[indent]От восточных ворот до пруда с карпами, которых выловила Ячиру, буквально подать рукой; и нужное расстояние они преодолевают за считанные секунды, переходя на мерцающий шаг. Вода, переливами отражающая свет луны и блеск звезд, спокойна — лишь изредка покрывается тонкой рябью от легких порывов ветра, плещась в берегах. Здесь, у водоема, совершенно иной воздух: свежий, одурманивающий; вызывающий глупую улыбку.

[indent]Игриво глядя на Ренджи, Рукия сбрасывает обувь, закатывает хакама и ширтаге, подходя ближе к краю воды.

[indent]— Шалость почти удалась? — тихо смеясь, произносит шинигами, пальцами ноги касаясь прохладной воды; оставляя конечное решение за ним — действительно ли они поплавают в свете луны или лишь посидят на берегу?

чарли замер. на самом деле он был готов к тому, что это могло произойти, потому что, будучи мухой в сахарном сиропе, он перестал чувствовать крылья, а значит, перестал бояться. дни ужаса перестали быть для него настоящим испытанием, оставив только любопытство, за которыми совершенно точно не последует ничего хорошего. и он ведь знал, что за ним следили, но всё равно не ожидал такого появления. хорошо, что беллы в этот момент дома не было, потому что не хотелось от неё испуганных вопросов. дочь никогда не умела вовремя закрыть рот, хотя до кейт ей было, конечно, далеко, но родство смыть чарли не удалось.

мужчина, который потревожил его, выглядел... странно. он был в возрасте, старше его самого, и возраст оставил отпечаток на его худощавом носатом лице. но он не отталкивал, а бросаться в драку свон посчитал крайне неоригинальным. гость держался уверенно, словно он уже не раз бывал здесь, а значит, почти наверняка так и было. чёрт, насколько дерьмовым он был копом (охотником!), если не заметил его раньше?

— знаю, его можно взять и отнести, — негромко выдохнул он, напряжённый, застывший на одном месте. словно олень, которого поймали на прицел: он знал, что в опасности, но совершенно не понимал, куда ему бежать. и нужно ли было это делать, если это ни к чему не приведёт. он был обречён, и чарли давно уже понял это, он почти смирился. — но нет, я никогда не думал об этом. мне было некогда. я выживал.

он с юных лет понимал, что не хочет быть тем, кем видел его джеральд. если кейт была его отражением, то он всегда был куда мягче, слабее, трусливее.

он хотел убежать, потому что путь охотника не был тем, о чём он фантазировал. его детство вообще не было счастливым, даже когда он был маленьким, и чарли так не хотел, чтобы его дети — его дочь — жила так, как жил он!

отведя взгляд от... существа на кухне, он решил заняться кофе. у него не было средств, чтобы покупать дорогие зёрна, поэтому приходилось довольствоваться тем, что было: горько, кисловато.

а сливки прокисли ещё в прошлой жизни. он сам был похож на эти несчастные сливки, на которых было написано: "употребить до 1992 года". пожалуй, они были куплены ещё при рене? он не был уверен.

— как я могу быть уверен, что ты не плод моей шизофрении? я уверен, что она бы мне тоже сказала, что она не она, — свон хмыкнул. — в любом случае мне интересно другое: почему ты здесь? и... кто ты?

наконец-то он сделал первый глоток жижи, похожей на мазут, и прикрыл глаза. усталость снова навались на плечи, как и чувство стылого страха, стоило только вновь глянуть из-под ресниц на острые скулы и длинный нос мужчины.
становилось холодно, пальцы буквально посинели, словно чарли заморозили. а может быть, так оно и было? то, что стояло перед ним, не было человеком.

но другим вопросом было вот что: был ли он сам тем же, чем был в прошлом? насколько сильно он был на самом деле сломлен своей нежизнью? разведясь с рене, отпустив их с беллой прочь, чарли остался совершенно один. было ли ему страшно? скорее, тягостно. погружённый во мрак, он перестал искать свет.

но почему тогда вместо ангела к нему пришёл... вот он? кем он был? и зачем? чего он хотел? чарли ничего не мог ему дать: он был никем, он не нёс за собой ни смысла, ни чувства.

ни-че-го.

— это ты придумал? — глухо выдохнул он. — вот это вот всё... ты?

чарли не чувствовал злости — только усталость. и даже страх не было. и чувства были словно приглушены, словно он не дышал и не жил. сначала думал, что всё это было для того, чтобы его научить чему-то, но... шли дни, а он не узнавал ничего нового.
почему?

Наверное, из всех дел, что в последнее время ему приходилось делать самыми его нелюбимыми были те, где предстояло рыскать по неблагополучным районам. И самыми нелюбимыми заданиями были те, где предстояло работать с Дазаем.

И в этот совершенно отвратительный день ему выпало столкнуться и с тем и с другим. Так совпало.

Место, куда их направили само по себе не вызывало ничего кроме омерзения, возможно, еще и потому, что так напоминало Сурибачи, хоть и считалось уровнем повыше. Но то, от того, что они находились в другом городе трущобы не переставали быть трущобами. Только, что мистических взрывов тут никогда не было. Место само по себе скатилось на уровень дна. Тут узкие улицы, покрытые трещинами и грязью, напоминают лабиринт, ведущий в никуда. Фасады домов облезлые, окна мутные или их нет вовсе потому что они давно разбиты, ана стенах – следы граффити, которые могли нарисовать только обиженные на жизнь подростки. Нет детских площадок, лавочек для отдыха, всё вокруг кажется заброшенным и запустевшим. Даже солнце, проникающее сюда, теряет свою яркость, становясь бледным и невеселым. Редкие звуки шагов тех нечастых прохожих, что словно крысы прячутся по углам, эхом отражаются от стен пустых зданий, усиливая чувство тревоги.

Этот район будто застыл вне времени, оставленный на произвол судьбы, погружённый в атмосферу уныния и безнадёжности. Так же как он запомнил Сурибачи, до того как они с Овнами хоть немного утвердились в том месте.

Приятного мало. И понятно только то, что тот человек, который выбрал такое место, чтобы уйти от преследования на самом деле находится на грани самого настоящего отчаяния.

– Ты уверен, что он действительно будет где-то здесь?

Даже будучи одетыми в свою обычную одежду, а не мафиозные черные костюмы они сильно выделялись на фоне окружающей их обстановки. И немудрено, за несколько лет в мафии Чуя привык к высокому качеству тканей, которые не раздражают, к натуральной коже и дорогим часам, поэтому даже походя на бунтующего подростка он все равно теперь был тем от кого для жителей трущоб пахло деньгами. Так что даже учитывая, что местных жителей было практически не видно – он знал, что множество жадных глаз следят за ними из тени.

Вредить никому из них не хотелось, как и находиться в этом месте.

Но Дазай был уверен, что цель их задания скрылась в здании перед ними, а он уже привык не разбираться в том как его напарник пришел к той или иной мысли. Просто проверял степень уверенности для проформы. Сам Чуя считал, что посылать их обоих на столь тривиальную задачу, как поимка предателя пусть тот и был эспером было несколько перебором, но боссу иногда нравилось делать показательные выступления.

Но надо отдать должное прятался он неплохо и привлечь Дазая к задаче его поимку вероятно не было излишним, ведь попутно пока они его искали нужно было еще и перекрыть те потоки информации и разобраться с теми проблемами, которые тот своим сливом успел наделать. Наверное, послать их двоих и не растрачивать большее количество штатных ресурсов было и правильно, особенно учитывая, что у них обоих давно не было особо сложных или важных задач.

И вот теперь, разобравшись со всем второстепенным они стояли у логова загнанного зверя.

Здание ничем особо не отличалось от всех остальных. Мутные, не пропускающие солнечный свет окна, которые в некоторых комнатах почему-то еще и заколочены, а на стене граффити с криво написанным «fuck you». В целом, с данным посылом он даже солидарен, но не суть. Их все равно интересовал не дом, а человек, который там по идее находился.

Эспер для них не представляет опасности, поэтому они не сговариваясь разделяются, чтобы осмотр дома занял меньше времени.

Внутреннее убранство его тоже ничем не удивило, Все та же грязь, паутины, заброшенность и затхлый запах плесени. В комнатах, в которые они заходили по пути не было ничего интересного, только обломки старой мебели и осколки стекла. Даже удивительно, что кто-то мог рассматривать подобное место даже как перевалочный пункт. Но уже в следующей комнате становится понятно – Дазай не ошибся.

В комнате от входа виднеются свежие следы обуви, оставленные на пыльном полу, и ведут они к старому матрасу, лежащему на полу. Матрас покрыт грязью и пылью, но на нем заметно, что еще недавно тут кто-то лежал. Рядом валяется пустая пластиковая бутылка и упаковка от еды быстрого приготовления. Возле окна собрано небольшой кострище из щепок и бумаги, вокруг него земля слегка потемнела от огня. Значит, пытался избавиться от документов, которые могли бы его скомпрометировать, да только было уже поздно. И видимо в итоге он сам тоже это понял. Так как из всех предметов обстановки в этой комнате в глаза бросался только поваленный навзничь стул. А над ним висящие уже давно окоченевшие ноги.

Чуя поднял глаза наверх к привязанной к потолочной балке веревке и глубоко вздохнул. Точно, отправлять их двоих был явный перебор.

– Дазай! Иди сюда, он тут.

Дазай не умер. Опять.

Последняя попытка осталась карминными росчерками на коже, вдоль вен, длинными полосами, заставляющими шипеть от боли, когда он промывал раны под проточной водой, то и дело морщась от неприятных ощущений. Его кровь была красной, такой же как у других людей, убегала в водосток ручьями, ничуть не отличаясь, и все равно казалась отвратительной. Мутной жидкостью, разливающейся по венам, напоминая о гнилости, той, что не увидишь случайно, если не заглянешь глубже в скопления артерий и капилляров, находя среди них источник заразы.

Всегда слишком много, каждый раз чего-то не хватало, чтобы дойти до грани и наконец её перешагнуть, бросив позади опостылевшие вещи.

Стать лучше, да?

Он знал, что не сумеет, но это и не было важно, давно перестало, представая перед ним уродливостью бытия. Пока Дазай старался, разве имело значение что-нибудь еще?

Моток бинта скользнул по свежим порезам, тут же пропитываясь кровью, размытыми пятнами, просвечивающими насквозь, словно пытаясь обнажить все то, что скрывалось внутри. Один оборот, за ним следующий, и вскоре на виду была только слепящая белизна марли, надежно зафиксированной у плеча. Там, под всеми этими слоями находилось то, что он предпочитал не видеть, ненавидя рубцы, следствия бесконечных неудач, запечатленных на полотне его тела.

Тошнотворная картина, от нее во рту появлялся кислый привкус, желание избавиться, содрав вместе с кожей, лишь бы оно не зудело так раздражающе, умоляя продолжать, довести до конца, позабыв о данных обещаниях, и проснуться где-нибудь очень далеко, может быть у моря, без пустоты, обернувшейся безразличием ко всему.

Жалкое зрелище, как ты ни посмотри.

Повернув кран, Дазай несколько долгих минут подарил своему отражению, скривил губы в бессмысленной улыбке, почти видя ответный оскал, насмешку с той стороны над новым днем, очередным провалом. Позади их уже скопилась огромная череда, будто он просто не был в состоянии добиться успеха даже в чем-то настолько элементарном как собственная смерть.

Что бы сказал на это Одасаку?

Улыбка потухла, замерла искаженным подобием, оставшимся кривить рот, когда он отвернулся, чувствуя сожаление. Не из-за попытки умереть, нет, об этом Дазай никогда не жалел, но о том разочаровании, что точно мелькнуло бы среди спокойствия полузабытого понимания. В такие моменты он становился себе еще более противен, чем обычно.

У раковины грязным ворохом валялись старые бинты, в мыльнице лежало недостаточно острое для плоти бритвенное лезвие, делать здесь было нечего, и Дазай ушел. Не оборачиваясь, прикрыл дверь ванной, пряча перебинтованные руки в светлом пальто, прочь из комнаты общежития, направляясь к агентству с опозданием на несколько часов, уже слыша про себя громкие возмущения Куникиды, что непременно раздадутся, стоит ему появиться на месте.

По лестнице на четвертый этаж, возвращаясь к привычной всем легкомысленности, лживым блеском отраженной на самом дне темных зрачков; веселью, вопреки всему не такому уж и наигранному, хрипящему в горле, едва он вошел внутрь, уже собираясь поприветствовать кого-нибудь в почти безлюдном офисе, где было двое, детектив и…

Дазай остановился. Уперся взглядом в широкую спину, спрятанную за бежевой тканью, рыжие волосы, кончиками уходящие под ворот полосатой рубашки, услышал голос, слишком знакомый даже спустя несколько лет, и захлебнулся тьмой. Густой и низменной злостью, едкой ненавистью мажущей в смехе, раздавшемся словно не от него, нарочито громко и дружелюбно, толкая вперед, все ближе к фигуре человека, которого он ни за что не простил бы.

— Рампо-сан, что это, — растянув обращение, Дазай улыбнулся. Пустой и пугающей улыбкой, подступая со словами, полными желчной приветливости, обернутой налетом жестокого радушия, — неужели новый клиент?

«Его зовут Осаму Дазай. Вы можете его найти?»

Ладонь прошлась по чужой спине, будто бы невзначай поднимаясь выше, к затылку, касаясь открытой кожи, что угодно, только бы избавиться от образа друга, позволяя неполноценному сработать. Тогда можно будет выяснить, кому понадобилось использовать единственного, кого Дазай не позволил бы, охраняя память о прошлом столь глубоко, что туда, оскверняя, не пролезли бы даже его собственные демоны.

Секунда, две, десять.

В нос ударил запах крепкого табака и острой еды, пряностей, всегда цепляющихся к Одасаку что бы он ни делал, неповторимая смесь, такой больше ни у кого не было, и это злило сильнее, доводя до откровенности, грубым вопросом вырвавшейся наружу вместе с тем, как они наконец встретились взглядами. Бескрайняя синева с холодом опустевших глаз. Всего мгновение прежде, чем он одернул чуть подрагивающие пальцы, так и не добившись своего.

— Ну и ну, кто же ты?

Неполноценный не сработал, и Дазай остался один на один с призраком, давясь своим же голосом, уже не обращая внимания ни на Рампо, ни на то, что сам трескался по швам, отказываясь верить.

Мертвые не возвращались, а он не прощал, и кто бы ни стоял перед ним, тот, несомненно, поплатился бы, проклянув день, когда решился на обман.

Трудно поймать грань между детскими мечтами и наивным самообманом. Джун Хо не может вспомнить, когда он осознал: работа в полиции — ни хрена не героизм. Ты не станешь супергероем, который спасает обездоленных и мир заодно. Справедливость не всегда торжествует.
Нет никаких постоянных головокружительных погонь, есть долгие засады и такая же долгая слежка. Множество подводных камней, которые не всегда выходит выловить и предоставить для разоблачения. Постоянный поиск улик и доказательств, дышащая в затылок прокуратура, душный и связывающий по рукам и ногам протокол. А ещё бюрократия.
Очень.
Много.
Бюрократии.

Где-нибудь в этом месте вчерашний наивный мальчик должен разочароваться в полицейской работе и начать грустить по несбывшимся мечтам.
Нет, это всё же не про Хван Джун Хо. Может, в детстве он действительно так всё и представлял, когда его личным супергероем был старший брат, но мало кто лишается иллюзий уже на работе. Корейский национальный полицейский университет ещё на первом курсе выбивает всю эту дурь в виде грез о возможном героизме.

Джун Хо вообще не уверен, что у него эти иллюзии когда-нибудь были. В детстве он не думал, кем станет, когда вырастет. Решение принимал в старшей школе, а потом поступил в тот самый университет. Юридическая теория, строгий режим, изнуряющие тренировки и моральная готовность к любой заднице, в которой окажется полицейский во время полевой работы.
Ему было трудно, но не тяжко, однако… есть нюанс.

Джун Хо по натуре достаточно отзывчив, эгоист из него так себе. В голове установка — хорошо делать свою работу. Искренне полагает, что мораль у него на месте, а ещё ему не слишком приятно лгать.
Целым открытием стало, что порой при работе в полиции последнее просто необходимо. Как и умение ловить момент, расставлять приоритеты и делать выбор. Рискнуть наступить себе на горло, чтобы достичь цели. Определиться за одну секунду, что для него важнее. И, бога ради, поменьше сожалений о сделанном, иначе весь свой профессионализм он когда-нибудь просрет.

Джун Хо не строит иллюзий и о своей физической целостности при такой профессии. Стоит ли вообще беспокоиться об этом после операции по пересадке почки в своей жизни? Он уже обзавёлся парой мелких шрамов, пару раз ломал конечности, но это не имеет значения, когда на чужих запястьях смыкаются наручники, как символ завершения не самого простого расследования.

Всё это привело его в Пусан. Джун Хо вдыхает запах солёного моря и свежей рыбы, когда тащит большой ящик с прибывшего судна в ангар по нескольким причинам.
После того, как он с парой патрульных скрутили посреди Ссамундона серийного убийцу, он загремел в госпиталь с глубокой раной от ножа прямо в боку.
Мама причитала и пила успокоительные, коллеги носили ему в палату цветы и шоколад. Начальник их отдела тоже зашёл и предоставил ему отпуск на пару месяцев — восстанавливаться. После подвига можно было и отдохнуть, потому что раненый детектив никому не нужен.

Джун Хо отвык отдыхать, отдаваясь своей работе почти целиком. В больничной палате слишком тоскливо, но зато…
Бывший одноклассник тоже заглянул, да вот разве что по делу. Кан Ён Соль протягивает ему несколько снимков с камер, демонстрируя на них человека. Джун Хо резко садится на постели, морщится от боли в боку, но какое она имеет значение.

Он уверен, что узнает Ин Хо в любом виде и в любой точке страны, где бы тот ни находился. Потому что Джун Хо каждый гребаный день ищет его лицо в толпе, с надеждой вглядывается в прохожих. Потому что раз за разом возвращается в его жилище — аккуратно прибранное, по-спартански скромное, но уютное — и ничего там не находит, кроме той самой загадочной визитки.
Снова и снова он достаёт мобильник, набирает эти уже вставшие поперёк глотки цифры и слышит «Абонент не обслуживается» механическим женским голосом. Джун Хо с досадой нажимает на отбой, отрешённо думая, что когда-нибудь чёртов искусственный интеллект их всё-таки поработит. Хотя, казалось бы, при чём тут это.

А теперь он сжимает пальцами паршивые снимки с видеокамер и видит на них размытое лицо Ин Хо. Есть поводы сомневаться, но стоит проверить эту зацепку.
— Где это? — Джун Хо изо всех сил старается, чтобы его голос не дрожал.
— В Пусане, — откликается Ён Соль, сидящий возле его постели верхом на стуле, устроив руки на спинке, а на них голову. Он с интересом наблюдает за реакциями своего старого приятеля и бурей эмоций на лице. Джун Хо в такой обстановке и такой компании может себе позволить.
Много информации он не даёт. Фото сделано в порту, где принимают выгрузку пойманной в Корейском проливе рыбы. Джун Хо замечает неподалёку парня с ящиком в руках и старается запомнить его лицо. Судя по дате, снимок сделан месяц назад.

Возможно, он всё-таки обознался — изображение нечёткое, и Джун Хо просто хочется верить, что это его старший брат. Возможно, если всё-таки он, то его там уже давно нет.
Вероятно, снова будет погоня за призраком.
Но Джун Хо обязан проверить.

Он уговаривает выписать его раньше срока и делает вид, что внимательно слушает все рекомендации — ухаживать за раной, избегать физических нагрузок, больше отдыхать и дышать свежим воздухом. Простите, доктор, но соблюдать получится только первую и последнюю.
Джун Хо надеется, что ему хватит одного длительного отпуска, чтобы разобраться.

В Пусане он легко находит парня со снимка, попавшего в кадр рядом с человеком, так похожим на брата, и арендует соседнюю с ним квартиру. Они также легко находят общий язык. Джун Хо копает под организацию в порту аккуратно, но все знают, что всем заправляет Ко Бён Чхоль — местный авторитет и (от него не укрылась эта информация) наркоторговец. Взявший за хвост местную полицию, ставя всех в положение, где его так просто не упрятать за решётку.

Вот перед ним и стоит вопрос принципов. Стоит в одной щекотливой ситуации помочь новому приятелю — как Джун Хо оказывается в его зоне доверия и ему предлагают подзаработать, правда, не совсем честным путём. Всего-то разгружать товар с двойным дном, носить его на склад и держать рот на замке. Ничего сложного.

Джун Хо понимает — его долг узнать все тайны этого наркокартеля, обзавестись доказательствами и сдать их властям. Так говорят ему совесть, воспитание и убеждения. Так говорит в нём детектив, который может развернуть это дело — и конец картелю господина Ко.
Но какие шансы найти Ин Хо тогда? Неужели он каким-то образом связан с ними и поэтому не возвращается домой?
Приходится сейчас выбирать — работа или семья. Джун Хо выбирает последнее. Вот они, подводные камни его работы и тяжёлый выбор, ломающий моральный компас. Не сожалеть о выборе, не мучиться от этого всю оставшуюся жизнь.
Он уже приехал в Пусан вместо того, чтобы восстанавливаться дома. Он уже этот выбор сделал.

Две недели таскания этих ящиков, услышанных разговоров и ничего не происходит. Люди господина Ко уже спокойны в его присутствии, позволяют услышать больше… Джун Хо почти и не слушает, только ждёт то единственное имя, за которое моментально зацепится слух.

Рана заживает паршиво. Он ухаживает за ней три раза в день и стоически терпит боль всё остальное время. В боку колет после каждого ящика.
Сегодня особенный день — большой груз и возвращение из колонии правой руки господина Ко. На его яхте накрывают стол и теперь Джун Хо носит ящики с бутылками. Шампанское, вино, виски, много соджу, пиво… Кажется, они решили залить в себя весь алкоголь мира и утонуть к хренам в Корейском проливе.
Бок снова болит.

Джун Хо знает, что за ним постоянно кто-то наблюдает и старается не вызывать подозрений. Спокойно носит эти ящики. Боль усиливается к вечеру, становится едва выносимой. К счастью, всё можно списать на усталость, а когда поднимают рюмки второй раз, Джун Хо аккуратно скрывается за дверью, ведущую в подсобку, где лежат вещи, принесённые с собой.

Без труда находит свой рюкзак и достаёт оттуда бинт, антисептик и лекарство, которое полагается класть под повязку. В боку тянет, у него трясутся руки, а края ещё не зажившей раны сильно покалывает. Стянув с себя футболку, он льёт антисептик на ватный тампон и прижимает его к повреждениям.
Средство шипит при контакте с каплями крови, а Джун Хо едва сдерживает сдавленный стон. Нужно перетерпеть и промыть рану.
В этой возне он не слышит, как открывается дверь…

Трудно поймать грань между детскими мечтами и наивным самообманом. Джун Хо не может вспомнить, когда он осознал: работа в полиции — ни хрена не героизм. Ты не станешь супергероем, который спасает обездоленных и мир заодно. Справедливость не всегда торжествует.
Нет никаких постоянных головокружительных погонь, есть долгие засады и такая же долгая слежка. Множество подводных камней, которые не всегда выходит выловить и предоставить для разоблачения. Постоянный поиск улик и доказательств, дышащая в затылок прокуратура, душный и связывающий по рукам и ногам протокол. А ещё бюрократия.
Очень.
Много.
Бюрократии.

Где-нибудь в этом месте вчерашний наивный мальчик должен разочароваться в полицейской работе и начать грустить по несбывшимся мечтам.
Нет, это всё же не про Хван Джун Хо. Может, в детстве он действительно так всё и представлял, когда его личным супергероем был старший брат, но мало кто лишается иллюзий уже на работе. Корейский национальный полицейский университет ещё на первом курсе выбивает всю эту дурь в виде грез о возможном героизме.

Джун Хо вообще не уверен, что у него эти иллюзии когда-нибудь были. В детстве он не думал, кем станет, когда вырастет. Решение принимал в старшей школе, а потом поступил в тот самый университет. Юридическая теория, строгий режим, изнуряющие тренировки и моральная готовность к любой заднице, в которой окажется полицейский во время полевой работы.
Ему было трудно, но не тяжко, однако… есть нюанс.

Джун Хо по натуре достаточно отзывчив, эгоист из него так себе. В голове установка — хорошо делать свою работу. Искренне полагает, что мораль у него на месте, а ещё ему не слишком приятно лгать.
Целым открытием стало, что порой при работе в полиции последнее просто необходимо. Как и умение ловить момент, расставлять приоритеты и делать выбор. Рискнуть наступить себе на горло, чтобы достичь цели. Определиться за одну секунду, что для него важнее. И, бога ради, поменьше сожалений о сделанном, иначе весь свой профессионализм он когда-нибудь просрет.

Джун Хо не строит иллюзий и о своей физической целостности при такой профессии. Стоит ли вообще беспокоиться об этом после операции по пересадке почки в своей жизни? Он уже обзавёлся парой мелких шрамов, пару раз ломал конечности, но это не имеет значения, когда на чужих запястьях смыкаются наручники, как символ завершения не самого простого расследования.

Всё это привело его в Пусан. Джун Хо вдыхает запах солёного моря и свежей рыбы, когда тащит большой ящик с прибывшего судна в ангар по нескольким причинам.
После того, как он с парой патрульных скрутили посреди Ссамундона серийного убийцу, он загремел в госпиталь с глубокой раной от ножа прямо в боку.
Мама причитала и пила успокоительные, коллеги носили ему в палату цветы и шоколад. Начальник их отдела тоже зашёл и предоставил ему отпуск на пару месяцев — восстанавливаться. После подвига можно было и отдохнуть, потому что раненый детектив никому не нужен.

Джун Хо отвык отдыхать, отдаваясь своей работе почти целиком. В больничной палате слишком тоскливо, но зато…
Бывший одноклассник тоже заглянул, да вот разве что по делу. Кан Ён Соль протягивает ему несколько снимков с камер, демонстрируя на них человека. Джун Хо резко садится на постели, морщится от боли в боку, но какое она имеет значение.

Он уверен, что узнает Ин Хо в любом виде и в любой точке страны, где бы тот ни находился. Потому что Джун Хо каждый гребаный день ищет его лицо в толпе, с надеждой вглядывается в прохожих. Потому что раз за разом возвращается в его жилище — аккуратно прибранное, по-спартански скромное, но уютное — и ничего там не находит, кроме той самой загадочной визитки.
Снова и снова он достаёт мобильник, набирает эти уже вставшие поперёк глотки цифры и слышит «Абонент не обслуживается» механическим женским голосом. Джун Хо с досадой нажимает на отбой, отрешённо думая, что когда-нибудь чёртов искусственный интеллект их всё-таки поработит. Хотя, казалось бы, при чём тут это.

А теперь он сжимает пальцами паршивые снимки с видеокамер и видит на них размытое лицо Ин Хо. Есть поводы сомневаться, но стоит проверить эту зацепку.
— Где это? — Джун Хо изо всех сил старается, чтобы его голос не дрожал.
— В Пусане, — откликается Ён Соль, сидящий возле его постели верхом на стуле, устроив руки на спинке, а на них голову. Он с интересом наблюдает за реакциями своего старого приятеля и бурей эмоций на лице. Джун Хо в такой обстановке и такой компании может себе позволить.
Много информации он не даёт. Фото сделано в порту, где принимают выгрузку пойманной в Корейском проливе рыбы. Джун Хо замечает неподалёку парня с ящиком в руках и старается запомнить его лицо. Судя по дате, снимок сделан месяц назад.

Возможно, он всё-таки обознался — изображение нечёткое, и Джун Хо просто хочется верить, что это его старший брат. Возможно, если всё-таки он, то его там уже давно нет.
Вероятно, снова будет погоня за призраком.
Но Джун Хо обязан проверить.

Он уговаривает выписать его раньше срока и делает вид, что внимательно слушает все рекомендации — ухаживать за раной, избегать физических нагрузок, больше отдыхать и дышать свежим воздухом. Простите, доктор, но соблюдать получится только первую и последнюю.
Джун Хо надеется, что ему хватит одного длительного отпуска, чтобы разобраться.

В Пусане он легко находит парня со снимка, попавшего в кадр рядом с человеком, так похожим на брата, и арендует соседнюю с ним квартиру. Они также легко находят общий язык. Джун Хо копает под организацию в порту аккуратно, но все знают, что всем заправляет Ко Бён Чхоль — местный авторитет и (от него не укрылась эта информация) наркоторговец. Взявший за хвост местную полицию, ставя всех в положение, где его так просто не упрятать за решётку.

Вот перед ним и стоит вопрос принципов. Стоит в одной щекотливой ситуации помочь новому приятелю — как Джун Хо оказывается в его зоне доверия и ему предлагают подзаработать, правда, не совсем честным путём. Всего-то разгружать товар с двойным дном, носить его на склад и держать рот на замке. Ничего сложного.

Джун Хо понимает — его долг узнать все тайны этого наркокартеля, обзавестись доказательствами и сдать их властям. Так говорят ему совесть, воспитание и убеждения. Так говорит в нём детектив, который может развернуть это дело — и конец картелю господина Ко.
Но какие шансы найти Ин Хо тогда? Неужели он каким-то образом связан с ними и поэтому не возвращается домой?
Приходится сейчас выбирать — работа или семья. Джун Хо выбирает последнее. Вот они, подводные камни его работы и тяжёлый выбор, ломающий моральный компас. Не сожалеть о выборе, не мучиться от этого всю оставшуюся жизнь.
Он уже приехал в Пусан вместо того, чтобы восстанавливаться дома. Он уже этот выбор сделал.

Две недели таскания этих ящиков, услышанных разговоров и ничего не происходит. Люди господина Ко уже спокойны в его присутствии, позволяют услышать больше… Джун Хо почти и не слушает, только ждёт то единственное имя, за которое моментально зацепится слух.

Рана заживает паршиво. Он ухаживает за ней три раза в день и стоически терпит боль всё остальное время. В боку колет после каждого ящика.
Сегодня особенный день — большой груз и возвращение из колонии правой руки господина Ко. На его яхте накрывают стол и теперь Джун Хо носит ящики с бутылками. Шампанское, вино, виски, много соджу, пиво… Кажется, они решили залить в себя весь алкоголь мира и утонуть к хренам в Корейском проливе.
Бок снова болит.

Джун Хо знает, что за ним постоянно кто-то наблюдает и старается не вызывать подозрений. Спокойно носит эти ящики. Боль усиливается к вечеру, становится едва выносимой. К счастью, всё можно списать на усталость, а когда поднимают рюмки второй раз, Джун Хо аккуратно скрывается за дверью, ведущую в подсобку, где лежат вещи, принесённые с собой.

Без труда находит свой рюкзак и достаёт оттуда бинт, антисептик и лекарство, которое полагается класть под повязку. В боку тянет, у него трясутся руки, а края ещё не зажившей раны сильно покалывает. Стянув с себя футболку, он льёт антисептик на ватный тампон и прижимает его к повреждениям.
Средство шипит при контакте с каплями крови, а Джун Хо едва сдерживает сдавленный стон. Нужно перетерпеть и промыть рану.
В этой возне он не слышит, как открывается дверь…

– Кифара, брат. Этот чудесный инструмент, подаренный тобой, называется кифара, – терпеливо поправил Гермеса покровитель искусства. Он сам не раз называл свой музыкальный инструмент на современный лад лирой, однако перед её дарителем Феб не мог не напомнить, кто из них здесь теперь её хозяин. Как и соответствующего домена. – Играю время от времени, чтобы дух отвести. Или Марсия успокоить: пещеру учинившего хюбрис чуть не нашли археологи. Пришлось купить тот участок земли, – с присущим сиятельному богу заслуженным высокомерием хмыкнул Аполлон.

В эти годы, когда почти все смертные находились под эгидой жадного «единого» бога, напоминания о прошлой безграничной власти согревали сердце пуще прежнего. Даже если эти напоминания были кожей освежёванного сатира, возомнившего себя музыкантом талантливее самого златокудрого Мусагета. Кожа оживлялась и начинала танцевать, когда слышала музыку, – но тут же испуганно замирала, стоило ей услышать звуки черепаховой кифары.

Вместо ответа на вопрос о поставщиках чудесного вина Аполлон молча написал на пожелтевшем от солнца (того, что находилось в этой комнате, а не того, что светило где-то над облаками) листке бумаги адрес и имя. Буквы, выведенные рукой златокудрого Мусагета, напоминали своим изяществом ноты. Феб использовал древнегреческий – потому что уважал знания младшего брата и в глубине души сам был рад использовать родной язык. В отличие от торговцев, которым покровительствовал Гермес, Аполлон не отличался желанием сохранять свои знания в секрете – наоборот, распространял их с большим удовольствием. Одним словом, не хранил как зеницу ока «секреты фирмы» – как минимум те, что считал достойными быть рассказанными.

На историю Вестника богов Феб отреагировал с меньшими энтузиазмом и благосклонностью. Его светлые брови нахмурились.

– В чём заключается твой гениальный план, брат? – через прищур в глазах Феба заиграли озорные лучики света. – Объявить во всеуслышание, что мы – боги старой Эллады, и смотреть, как смертные тщетно пытаются нас сжечь, в то время как твой подопечный сбегает? Хотя, кажется, подобные нравы и законы не в фаворе уже несколько сотен лет. Да и с твоим заверением о легальности не совпадает... – Аполлон покачал головой, посерьёзнев. – Но кто мы такие, чтобы следовать закону смертных? Афина? Фемида? Или крылатая Немезида? – последнее имя Феб произнёс вполголоса, не желая тревожить неумалимый дух божественного возмездия даже упоминанием её имени.

Он действительно слышал об этом художнике, Хане ван Меегерене: как было не слышать, когда весь мир художественного искусства гудел об этом громком деле? Сотрудничество с нацистами, распродажа предметов национального достояния... А теперь, оказывается, ещё и мастерское паразитирование на великих именах из прошлого? Впрочем, последний пункт вычёркивал все предыдущие.

Феб задумчиво покачал головой, в тихом раздумье наслаждаясь разноцветными бликами света, преломлённого через хрусталь на люстре, чудом сохранившейся в этом разорённом городе.

Аполлона никогда напрямую не одаривали эпитетом, славящим его как божество правды. Тем не менее, покровителю света, ясности, мудрости и истинных пророчеств лжецы претили.

– И тебя не смущает его любовь к сюжетам, восхваляющим Яхве? – он не стеснялся использовать имя единого бога, для Феба его наличие символизировало отсутствие полной уникальности. Если ты и впрямь один-единственный бог, зачем тебе имя? – К тому же, мне не по нраву то, что он скрывает свои таланты. Впрочем, его приверженность старому искусству меня интригует.

Взгляд медовых глаз Аполлона, устремлённых на младшего брата, без слов говорил: «Сделай мне достойное предложение. Попробуй-ка искусить меня. Или за годы, проведённые в почти полной безвестности, твоё блистательное красноречие потускнело?»

Мысль о минувшем поединке с Аяксом была подобна глотку теплого вина после долгого дня — горьковата, но согревает душу. Не победа, но и не поражение. Ничья. Для греков это удар по гордости, для троянцев — повод ликовать: их герой сошелся в бою с исполином, вторым по силе в ахейском стане, и не уступил.
Пока за столом переговоров велись беседы о перемирие, Гектор мысленно перебирал детали боя. Сила Аякса титаническая, нечеловеческая. Каждый удар его огромного щита и копья отзывался во всем теле, сотрясал кости, прибивал к земле, заставлял руки неметь до локтей. Грубой силы было недостаточно. Против него — только скорость, ловкость и выносливость. И это сработало. Вода камень точит, и он смог пошатнуть этот монолит, скалу из брони и мышц. Но хватит ли его на второй поединок? На столкновение с новой бурей? Ведь если такова сила второго лучшего война ахейского, то каков же он, первый?
Мысль об Ахиллесе, сыне морской богини, холодной змеей обвила его сознание. В нем иная мера силы. Не грубая мощь, а яростная, всепожирающая стремительность. Он — не скала, он — удар молнии, разящий мгновенно, точно и безжалостно. Справится ли с ним смертный? Гектор ссутулился, чувствуя тяжесть на плечах — не доспехов, а ответственности. Он — стена Трои. Последний оплот. В его жилах течет кровь царей, кровь Зевса, да, но она смертна. В Ахилле же — серебристый ихор, кровь бессмертных. Это неравный бой по самой своей сути. Но бой, которого не избежать.
На совете с отцом он больше внимает голосу мудрого Приама, чем говорит сам. Гектор окидывает мысленным взором поле предстоящей битвы. Что он может противопоставить ахейцам?
Стены Трои, построенные Посейдоном и Аполлоном по приказу Зевса, камень и бронза города. Их неприступность — главный козырь. Греки сильны в чистом поле, их фаланга несокрушима. Значит, нужно сводить битвы к штурмам, где их численность и стройность рядов означают меньше. Изматывать их у своих стен.
У ахейцев нет единства — во время переговоров он заметил как каждый из них настаивает на своем. Они — сборище гордых, ссорящихся царей, каждый тянет одеяло на себя. Агамемнон ненадежен, Ахиллес обижен и сидит в шатре. Их сила — в эгоистичном героизме, но это же и их слабость. Троянцы же защищают свой дом, свои семьи. Их воля крепче, их цель едина. Это стержень, на котором держится вся оборона.
Прямая сила не всегда решает исход. Нужны умные тактики, как те, что предлагает Полидамант. Засады, вылазки, маневры. Греки верят в грубую мощь, троянцы должны противопоставить ей гибкий ум. Нужно избегать рокового генерального сражения в чистом поле, на которое так жаждет выманить его Агамемнон.
Гектор сжимает рукоять меча. Он не обольщает себя. Бой с Аяксом показал ему предел его собственной смертной силы и отблеск — тревожный знак — той божественной мощи, что ждет его в лице Ахилла. Он должен выстоять, он должен придумать как. Сделать все, что от него зависит. Защитить, устоять, победить.
Гектор встрепенулся, возвращаясь в реальный мир из тяжелых раздумий, обернулся на знакомый голос. Лицо его, застывшее в усталой задумчивости, смягчилось при виде советника, хотя в глазах так и осталась тень тревоги.
— Полидамант, — кивнул он, и в низком привычно властном голосе сквозила усталость. — Отец доверяет нашим мечам и воле богов. Он скорбит о павших и молится о живых. — ответил он учтиво, как подобает послушному сыну. — Его мнение — это мнение царя, который видит поле боя лишь с высоты стен. А решать нам с тобой на земле. — добавил он уже как воин, чьим щитом и мечом держится оборона Трои. Он сделал паузу, его взгляд скользнул мимо Полидаманта, в сторону греческого лагеря, невидимого за стенами, но ощутимого, как приближающаяся гроза на горизонте.
— Ты прав, просто не будет. Оно и не было простым никогда. — Гектор сжал кулаки, и сухожилия на его руках напряглись. — Бой с Аяксом доказал, что их сила — в грубой мощи. Наша — в стойкости. — проговорил царевич почти на распев, как молитву, как приказ самому себе. - Они как волна, что бьёт в скалу. Скала остаётся. — выдохнул он, поднялся. Вот только сколько продержится скала? — посмотрел он в глаза Полидаманту, ища в них ответ на невысказанный вопрос. Гектор шагнул ближе, и от него исходил запах металла, пота и ладана — странная смесь войны и молитвы.
— Перемирие — это не передышка для трусов, Полидамант. Это время точить мечи и крепить щиты. — Гектор твёрдо посмотрел на советника, в его глазах вспыхнул огонь. — Они думают, что мы зализываем раны. А мы набираемся сил для нового удара. Завтра мы покажем им, что троянцы умеют не только держать удар, но и наносить его. — он протянул руку и сжал плечо Полидаманта, словно спрашивая, готов ли он присоединиться к его дерзкой вылазке. — Осторожность? Да. Но не бездействие. Завтра мы снова встретимся с ахейцами. — Коротко улыбнулся Гектор. Глубоко в душе, куда не проникает даже свет сознания, живет тихая, холодная уверенность: его судьба уже предрешена. И он пойдёт к  ней навстречу с высоко поднятой головой и мечом в руках.

радио знакомо захрипело, щёлкнул переключатель, заиграла "californication": it's the edge of the world and all of western civilization.
но чарли не спешил подниматься с кровати — его сил хватило только на то, чтобы приоткрыть глаза и сипло выдохнуть. тошнота могла бы подступить к горлу, но этого не случилось: если исходить из временных рамок, "вчера" он не прикасался ни к алкоголю, ни к вредной пище. впрочем, если так подумать, он плохо помнил, что было тем "вчера", о котором сейчас думал. голос диджея наконец прорвался сквозь музыкальный вайб, и свон выслушал привычную сводку новостей: херня, херня, херня. ничего важного, ничего интересного.
— в лесу снова было найдено тело молодой девушки...
— ...и она была совсем без крови, словно её кто-то выпил, — страшным голосом вместе с парнем закончил чарли. на самом деле это была не совсем легальная волна, но кто мог бы его осудить?
почему он поставил на будильник пиратский канал? ну почему не классику? или хотя бы официальные новости форкса. теперь ему приходилось снова и снова слушать, как нашли девушку, а потом ехать в участок, потому что в морг доставили ещё одно тело: парня с разорванным горлом. гризли в этом году были пиздец какими злыми.
чарли хохотнул.
в комнате беллы было тихо — её не было дома. в тот, первый, день он искал дочь, звонил ей и бесконечно злился, что она ушла к калленам, не предупредив его.
сегодня же он даже не думал с ней связываться. в один из бесконечных "сегодня" он даже наведался в дом вампиров, но ничем хорошим это посещение не закончилось.
утром он снова проснулся от заебавшей его песни. а потом — снова. и снова. и снова.
иногда чарли приводил себя в порядок, выходил в люди, слушал то, что уже слышал раньше, и заканчивал день так, как было положено. как было нужно.
а иногда он начинал крушить собственный дом. ненавидел эти стены, ставшие свидетелями его собственного ничтожества. бегства рене, неспособной на глубокие чувства, пренебрежение от собственной дочери. его собственное заключение.
когда чарли убегал из поместья клана арджентов, он для себя решил, что никогда не превратиться ни в старика джерарда, ни в полубезумную викторию. единственный человек, который не вызывал у него приступов тошноты, — кристофер. но и тот был под гнётом жены и тестя.
оказавшись от них так далеко, как только мог, чарли выдохнул, позволил себе расслабиться. и жил бы до самого конца в мире с самим собой, пока в их город не приехали... вампиры.
карлайл каллен, который сразу ему не понравился, быстро занял своё место в социальной жизни форкса. его семья появлялась то тут, то там, и всем они нравились.
чарли прекрасно знал, что они из себя представляли. ходячие трупы, спящие убийцы. вегетарианский образ жизни, которым они так гордились (исходя из цвета глаз), они всё равно смотрели на людей... голодно?
чарли не хотел, чтобы его что-либо связывало с ними, хотя охотник в нём недовольно ворчал. наверное, невозможно избавиться от значительного куска себя, даже если ты очень этого хочешь.
чарли сидел на краю кровати, упёршись локтями в колени и тупо смотрел на затёртый серо-зелёный ковёр, знакомый, привычный, но... когда-то чар едва обращал на него внимание, а теперь выучил каждый ебаный узор, каждое плетение. потому что и засыпал на нём, и блевал, а однажды — перерезал себе глотку, потому что стало невыносимо.
на следующее утро мысль о том, что увидела бы белла, если бы завтра наступило, была невыносима. больше он такое не повторял, хотя бы потому, что волновался за дочь.
с большим трудом он заставил себя выйти из спальни, зайти в туалет, чтобы отлить, а потом и умыть осунувшееся лицо. ему казалось, что он выглядел сонным и усталым, но зеркало показывало ему... ну, себя. таким, каким он был всегда. несколько секунд чарли буквально гипнотизировал отражение, а потом было отвернулся.
краем глаза заметил какое-то движение, потому отреагировал резко и сразу. обернулся и потянулся к зеркальной глади, коснулся, и ему почудилось, что пальцы провалились в ставшее вязким зеркало.
— что за?..
чарли мотнул головой. видение пропало. он отшатнулся и сглотнул: видимо, безумие всё-таки добиралось до него, просто медленно, по чуть-чуть, чтобы после захватить всего и разом.
он выключил свет и замер на пороге. в глубине своего отражения ему виделись цветные блики.
— херня какая.
пора было выпить очередную кружку дрянного кофе и съесть вафли, оставленные дочерью. чарли уже ненавидел их вкус, но дома не было ничего другого.
они должны были завтра съездить за покупками.
завтра...

Объездная —какой-то свой мир, совершенно отдельный. Будто лента видеокассеты, раскрутившаяся в прошлое; Белль задумчиво глазеет в окно «Зубастика», пока Пайпер, насвистывая что-то, прибавляет громкость радиоприёмника. Динамик чихает, кашляет, прорывается коротким «...дание» и замолкает.

- Та-ак всегда тут, - с зевком тянет Пайпер. - Скалы, видишь, прокси? Сигнал блокируют. Глухое место-о… не страшно тебе?

- С Пайпер? Нет, - Белль улыбается. Пайпер только шелестит обёрткой от карамельки, протягивает ей:

- Да? Ну, скушай леденчик. Старушке Пайпер приятно, что ты так её хвалишь, - «старушке», конечно, ну-ну. Белль искоса изучает маленькое сонное личико Пайпер; солнце просвечивает её лёгкие льняные волосы со смешной детсадовской резиночкой в них. Тонкие ручки лежат на руле «Зубастика» как нечто совершенно инородное, да что там — кажется немыслимым то, как Пайпер в принципе ухитряется дотягиваться до педалей грузовика. Словно отзываясь на мысли Белль, Пайпер нажимает педаль газа своей детской ступнёй в лёгком кроссовке.

- А сейчас, а-а?

- Ох… Пайпер… осторож… а-ай! - «Зубастик» радостно ревёт, будто эфириал-Привратник. «Интересно, те вообще умеют… радоваться?» - успевает промелькнуть в голове Белль, но вылетает быстрее, чем дым из выхлопной трубы грузовика. Сонная дорога среди скал и песков превращается в размытую по бокам полосу, дыхание перехватывает ремнями безопасности, вжимающими Белль в сиденье. «Это скоро кончится, скоро, скоро!» - да, сейчас она почти даже не верещит. В первые поездки с Пайпер случалось и голос сорвать. И всё же, когда «Зубастик» тормозит у окраины Блэйзвуда, Белль счастлива. Просто, по человечески — счастлива, что осталась жива. Даже если ей ничего не угрожало  (и она об этом знает). Но голова немного кружится, и с высокой подножки грузовика Белль сваливается буквально кубарем… свалилась бы, если бы не чьи-то подхватившие под мышки руки.

- Упс, прокси. Осторожней, - голос вверху звучит мягко и негромко. Белль неловко переступает занемевшими от долгого сидения в машине ногами, и падает носом в жёсткую кожаную куртку. Виновато улыбается, выпрямляясь.

- Спасибо, Лайтер. Иначе бы я шею сломала.

- За свою безопасность вне «Зубастика» ты отвечаешь сама, - доносится скрипучий голосок из кабины. Белль смеётся, не замечая, что Лайтер всё ещё держит её. Не желая это замечать — и привлекать к этому внимание. Но секунда, две — и крепкие ладони на её ребрах исчезают. Секунда, две, три — нужно работать.

Горячий ветер ерошит волосы, рассыпается мурашками по шее.

---

- Устала… - после пыльного, пахнущего кондиционером воздуха минивэна, в котором располагается портативная система HDD, вдохнуть полной грудью даже пыльный воздух Объездной, – само по себе награда. Белль устало разминает шею, потягивается – и замирает с поднятыми руками; сверкнув улыбкой, машет затормозившему у дороги знакомому автомобилю, тоже минивэну, но поменьше. Брат, какой у неё замечательный брат – приехал её забрать. Хвала ему – не придётся добираться домой на «Зубастике»… ну или с Пайпер, вновь в роли водителя. Без негатива и предубеждений к Пайпер, конечно!

- Фух, спасибо, что приехал… - Белль немного щурится на яркий свет. В висках покалывает остаточным ощущением от подключения к банбу. – Зайдём в «Сырополис»? думаю, Коса завернёт нам что-нибудь с собой без проблем. Пробовал их острые маринованные кактусы? Жгучие, капец! Но вкусные, я бы домой таких банки две прихватила, - она не смотрит по сторонам слишком уж явно – так, поглядывает слегка, не мелькнёт ли где-нибудь знакомый красный шарф. Но – увы; Белль замечает в пыли под ногами знакомый рисунок протектора шин. Лайтер уехал – а она ну вот чудо какой следопыт не только в теле Эоса – углядела этот рисунок протектора, чтоб он был неладен.

Коса дарит им сверх заказа две бутылки холодного чая – спасибо большое, Коса! На мягком сиденье родного «форкса» Белль почти что клонит в сон, но она, поправив ремень безопасности, выпрямляется, и смотрит на закат. Небо пересекает ровная дуга купола Нулевой каверны, и каждый раз почти дико на это смотреть – на то, как солнце встречается с тьмой. И то, как от этого зрелища захватывает дух – не так, как полагалось бы.

На заднем сиденье минивэна тихо шуршит обёртка букета цветов.

---

«Опасная зона!» «Не приближаться!» - на сетке-рабице потрёпанным флажком трепещет обрывок полиэтилена. Ветер гонит пустые алюминиевые банки; наверное, таков уж наш мир, думает Белль – и пустые банки в нём буквально самозарождаются. Очередной феномен, да? – она делает шаг к забору по высохшей, блёклой траве. Та хрустит под ногами, и ветер треплет волосы Белль с новой силой, рассыпаясь по шее уже холодом.

- Простите, что не приходили так долго, - беспощадное солнце Объездной быстро превратит в сухоцветы и эти цветы. Но это ничего страшного, думает Белль – потому что мы снова вернёмся сюда, обязательно.

Обязательно, учитель.

Белые звёзды нарциссов и лилий, упакованные в устойчивую банку, ярко горят в постепенно густеющих сумерках. Вот, мы здесь, - Белль украдкой косится на Вайза, со вздохом про себя констатируя факт того, что он выше её уже почти на голову. Что в его профиле все чётче видна незнакомая раньше твёрдость, и что от того мальчишки, с которым она всю жизнь бок о бок живёт, в нём остаётся всё меньше. «Плохо это, или нет?» - Белль прикасается к шершавым проволочным ромбам забора. На кончиках пальцев остаётся ржавчина.

«Как ты думаешь, у нас получится?» - она не спрашивает вслух. Ветер Объездной всё сделает за неё.

Билл скалится в усмешке, смотрит взглядом прожигающим на Комету глупую, что изо всех сил пытается свой страх не выдать, но ничего сделать не может, а так хочется шею свернуть противной девчонке. Да только мешает что-то, невидимой стеной словно Звездочку несносную от него отделяя, не позволяя рукам новообретенным тонкую шею девичью сдавить. Пламя беснуется на его пальцах, скрытых в печатках, мерцает мистическим голубым светом в ночной тьме, угрожая спалить весь проклятый городок со всеми его обитателями. Но... Словно что-то препятствует ему, мешает, не пуская, не давая открыть портал в свое измерение и слиться с ним в едином танце хаоса и безумия...

Билл хохочет, от простого понимания - барьер вокруг города все еще существует, и теперь он ощущается плотной консистенцией, ощущается плотной и непроницаемой стеной, выбраться из которой невозможно. Жалкие мешки с костями что-то натворили, что мешает теперь ему свершить часть своей мести. Но только ли они виноваты в том, что происходит? Смех демона, отдающий электричеством сейчас на всю лесную округу, пугающий жалких местных обитателей, звучит все громче, когда девчонка глупая кидать в него шишками принимается. Но и они не достигают своей цели по какой-то причине. Быть может, если бы он задумался, то поймал бы ускользающую причину всей этой аномалии, но сейчас... Демон как-то рвано выдыхает, чувствуя как почва словно бы плывет под его ногами и опирается спиной о ствол дерева, умудряясь при этом сохранить свой царственный вид и достоинство и сжимает появившуюся из снопа голубых искр трость. Сжимает так, что вот-вот того и гляди треск послышится, но... Но трость выдерживает, а тени на лице демона выделяются резче. Он не понимает, почему ему так резко стало плохо, почему ему вообще, великому Сайферу, стало плохо, почему энергии так ничтожно мало, и все то плывет перед глазами, то снова становится четким.

- Глупая Звездочка задает много глупых вопросов. Это такая особенность мешков с костями? - лениво тянет он с издевательскими нотками в голосе и подражая Комете тоже голову чуть вбок склоняет, ухмылкой злой терроризируя. - Между прочим, эти мешки с костями, на которых ты охотилась, вооружены и вот-вот очнутся. Ах, гляди, они уже. Это весело, не правда ли? Тебе далеко не сбежать, а они не будут церемониться с маленькой глупой Кометой.

Билл ухмыляется, глядя на то, как мешки с костями со стонами и руганью начинают в себя приходить. Не нужно смотреть в будущее, чтобы понять, что присутствие здесь глупой девчонки их совсем не обрадует. Хотя, ему все равно - ему нет никакого дела до ее жизни, однако есть большое но - он САМ хочет найти способ избавиться от проклятой Звездочки, отомстить, сломать и кинуть ее тело под ноги Шестипалу и Сосне, верша свою месть. И он продолжает будничным тоном, голосом с нотками бархата, словно речь шла об очередной вечеринке в мультивселенной.

- Наверняка Комета глупая даже не знает, что барьер этот, что старина Шестипал вокруг города выставил, сейчас угрожает всем существам. А эти мешки с костями как раз виноваты в том. Впрочем, я мог бы предложить тебе сделку, малышка-Комета. Сейчас твоя жизнь в моих руках. Хотя, я бы с удовольствием посмотрел на то, как вы, жалкие мясные мешки, пытаетесь друг с другом совладать, это зрелище безумно интересное!

Он снова смехом безумным заходится, голову запрокидывая и глаза янтарные жмуря. Ему определенно нравится игра эта, а Билл из тех, кто всегда побеждает. Впрочем, ему даже будет интересно посмотреть на то, как Звездочку глупую плащи эти бестолковые ловить будут. Определенно интересно.

Пропустив Руперта вперёд, тевинтерец занял второе место в голове их небольшого отряда и последовал за юношей.
— Вот как? Вас понял. — Слова разведчицы не были лишены смысла, места здесь и правда были не богаты на наживу, но уроженец Империи не мог просто так взять и отбросить возможность потенциальной опасности, особенно учитывая это неуверенное «вроде». А тут ещё и рыжий отозвался, сообщая иную информацию.
«Разве стоит удивляться их прошлым провалам?» — уж лучше он всю дорогу будет бдителен и напряжён, словно натянутая тетива, и готов к внезапно навязанному бою. Восставшие трупы, разбойники, зверьё всякое... Нельзя было исключать и незримое присутствие врагов непосредственно самой Инквизиции. Мнительность и подозрительность вояки била ключом.
— К слову… — повернув голову и бросив короткий взгляд через плечо на шествующих позади союзников, слуга Властелина Камня едва уловимо усмехнулся.
— Все присутствующие, кроме меня, специализируются на дальнем бое, не откажите в любезности немного подробнее рассказать о своих навыках? – с лучниками всё было более-менее ясно, но со стрелой под лопатку или стихийной банкой по хребтине должна сдюжить броня, так что сильнее всего шатена интересовали в этом вопросе маги.
— Всё же мне предстоит прикрывать вас с фронта, и хотя моя спина не такая уж и широкая, хочу заранее знать, какой формы шрам может на ней появиться, есть вдруг не успею вовремя среагировать и уйти с пути заклинания. – Добродушная улыбка, появившаяся на губах, отчётливо слышалась и в голосе, слегка повышенном, чтобы перекрыть шум дождя.
— Так же, не в обиду вам, domina Нита, и при всём уважении к вашему опыту, координировать действия отряда в бою будет куда проще, когда знаешь, на что способен каждый. Пускай я не закалённый ветеран множества войн, между тем по долгу службы привык раздавать приказания, посему в чрезвычайной ситуации могу взять на себя роль командира ещё до того, как сам это осознаю. Заранее прошу прощения за возможные неудобства и надеюсь на понимание. – Младший Малфас говорил на полном серьёзе и со всей возможной в данной ситуации честностью. Будь у него желание с самого начала занять ведущую роль в их группе, давно бы принялся ненавязчиво раздавать советы, как лучше держать строй, но Клем был лишь одним из рядовых добровольцев, так что пусть пока чужая голова болит.
Меж тем погода даже не думала хоть как-то меняться в лучшую сторону, и выданный плащ уже не казался столь прекрасной защитой. К счастью для воина, пытки, что любимый дядя называл тренировками, позволяли теперь чувствовать себя относительно приемлемо даже в промокшей и ощутимо потяжелевшей одежде без серьёзных последствий как минимум пять часов, лишь бы не похолодало и снег не пошёл, чему шатен даже не удивился бы. Но в жилище этой женщины-учёной они ведь смогут немного отдохнуть и просохнуть? Оставалось лишь надеяться, что для их компании найдётся достаточно мечта – отшельники редко селятся в огромных особняках.

Освоение никогда не бывает простым — это он уяснил еще с того момента, когда на Ярило их сначала встретили вроде бы спокойно и радушно, а на утро попытались арестовать, и потом вовсе пронзили копьем. Иногда Келус машинально касался груди, напоминая себе, что он жив, что способен и дальше ходить, дышать и радоваться жизни. К слову, о радостях...

С тоской глянув на ночное небо Амфореуса, не усыпанное звездами, пустое, словно натянутое полотно, юноша тяжело вздохнул — хотелось, чтобы Март была с ними, потому что их миссия на троих была единственной на холодном Белобоге, а далее их всех развело по разным углам, и все стало слишком сложно. В том числе у них с Дань Хэном, который оказался перерождением Дань Фэна, о котором более подробно ничего не понимающему Келусу поведала Байлу, с присущим ей энтузиазмом, заставив взглянуть на своего спутника иначе. Да, Первопроходец и раньше часто засматривался на вечно прямую спину мужчины, на его искусные движения копья, но в тот момент он чувствовал себя так, словно перед ним некое древнее божество. При воспоминании о грозном и холодном взоре ярких глаз Дань Хэна, принявшего истинную форму, после того, как его проткнул меч Блэйда, Келус всегда покрывался мурашками. Однако, стоило признать, что влечения это не остановило, и порой до боли в кончиках пальцев хотелось сжать чужую руку в своей, остановить, не дать уйти и просто стоять так, глядя в ставшие родными, глаза дракона, и сказать о том, что чувствует.

Из меланхоличных мыслей Келуса, рассматривающего свои руки, привычно затянутые в перчатки, вытянула Мемо, ставшая в этом странном мире его постоянной спутницей. Она легонько щекотнула его хвостом и едва заметно улыбнулась — каким-то образом ей удавалось считывать все его тревоги и немного приободрять. Ему даже было жаль терять такого друга, когда они покинут Амфореус, потому что она, наверное, единственная, кроме Март, по которой юноша тосковал порой, могла приободрить и подставить плечо просто так, не ища никакой выгоды. Хотя того, что сам ее мир был странным, это не отменяло. И все же их вечной веселой хохотушки-лучницы сейчас не хватало. Первопроходец был уверен, что ее зоркий глаз заметил, как он смотрит на бывшего верховного старейшину, и непременно дала бы совет, как хотя бы подступиться к нему. Ведь юноша так боялся все разрушить, поскольку не был мастером красноречия, как величественные Химеко или мистер Янг. Наверное, в прошлом стоило все же попросить пару уроков у Брони, чтобы не казаться впоследствии таким дураком, хотя бы самому себе.

Проходя мимо разрушенных колонн и статуй фурий-лучниц, что могли вмиг пробудиться, но, слава Эонам, были довольно далеко от них, Келус внезапно остановился, нахмурившись, и глядя на виднеющееся вдали место крушения. В ушах зазвучал подозрительный шепот, тот. который он слышал часто по ночам в своих снах. Не владея языком титанов было довольно сложно понять, чего хочет этот голос, поэтому, встряхивая головой и чуть морщась от слабости, нарастающей в геометрической прогрессии с приближением к их разбитому вагону, юноша постарался отогнать этот набат в ушах. Мрачен был и Дань Хэн, но любой другой, не знающий мужчину так близко, как Келус, подумал бы, что на лице бывшего верховного старейшины нет ни единой эмоции.

И вот, вагон, разбитый и искореженный, переломленный напополам копьем Бога Раздора. О, Первопроходец прекрасно помнил, какой силой обладал Гнеус, и что только Мидею удалось пройти его испытание, став новым воплощением бога, помнил, эту давящую, искрящую яростью и тяжестью, атмосферу, в испытании Фаэнона и как юноша с обезумевшими глазами кинулся с мечом на своего друга. Вздохнув, согласно пробормотав что-то невразумительное на предложение Дань Хэна поскорее с этим закончить, Келус сделал шаг к вагону, желая войти внутрь и осмотреться, в возможных попытках найти что-то важное. Но, едва его рука коснулась привычной прохладной обшивки, как по вискам резанула боль, а голос в голове внезапно взлетел до, почти, ультразвука, сгибая юношу пополам со стоном, с бьющимся в висках грозным, почти отчаянным приказом, ставшего внезапно разборчивым голосом титана: «ВСПОМНИ!».