[indent] Порочный круг, замкнутый в Уробороса, стал их картиной жизни последних десятилетий, и выхода, казалось, нет, во всяком случае, Ева его не видела. Она любила Эйву всей душой, как любят того, кто бесконечно дорог и значим, и у этого объема любви нет приемлемых человеческому сознанию градаций: не сестра, не дочь, не любовница, и все же – всё сразу. Древняя вновь постигала всю боль извечной драмы – когда сердце не в силах без кого-то обойтись, но разум и душа уже сложились в протестную группу, потому что Эйва, её прелестная золотоволосая Эйва, никак не желала понять, что жизнь вампира очень сложна, это не череда хаоса  и праздника на потеху собственной сути, это аккуратный шаг, крадущийся в тени, танец по законам человечества и дневного света, обнажающего неприглядность каждой эпохи. Вампир силен, очень силен, но его бессмертие не абсолютно, и, чем больше людям известно о тех, кто живет в ночи, тем больше старых добрых знакомых находят упокоение, сраженные ловкими и хитрыми охотниками, вооруженными кольями из осины, стрелами, наконец, чьим пособником выступает само великое Солнце и его земное дитя – огонь.
[indent] Старого виконта Матильяни, знакомого Еве уже на протяжении трех сотен лет, недавно сожгли в его собственном склепе люди из деревни, чьи предки верно служили его семье много лет назад, сожгли, прежде утыкав беднягу осиновыми кольями, как подушку для швейных иголок, и Ева, получив эту весть к этой ночи, все еще держала в руках потрепанный лист бумаги. Франция была неспокойна, из Франции нужно было уехать, и кони давно бы несли экипаж в ночи к границе, если бы Древняя решала только за себя. Однако, дни её одинокого вольного существования минули, сегодня она находилась в обществе своего мужа и Эйвы. Бросив короткий взгляд на юную вампиршу, византийка аккуратно сложила письмо, вновь вернув его в лоно конверта, который небрежно уронила на письменный стол, после чего вполоборота села к Эйве, закинув ногу на ногу.  Она и сейчас, прибывая в домашнем халате, под ним имела плотно облегающие ногу панталоны, без чулков смотрящиеся вопиюще вызывающими на голой стройной ноге, и свободную рубашку, в них не заправленную, сползающую ослабленным воротом на половину плеча. Впрочем, халат от неё не отставал, повиснув уже почти на локтях. Пышные белые волосы роскошными волнами укрывали плечи и спину, придавая женщине вид византийской куртизанки на древних фресках.
-  Моя прелестная, - тягуч, сладок эфимерный голос вампирши, с напускной леностью вступающей в беседу. Ей совсем не хочется спорить, её разум скорее занят запоминанием необходимости поделиться с Адамом вестью о страшной гибели их знакомого, но муж опять предается меланхолии, а Эйва традиционно заполняет своим сиянием все пространства вокруг.  Какой позор! Она, мудрая, древняя, опытная, бессильна в отказе перед своим порождением, которое, при всех безумных выходках юной, любит всеобъемлюще, как умеет знавшая жизнь со всех сторон. К ласкам этим, к нежным томным взглядам игривого котенка Ева бесстрастной быть не может, и все её самообладание идет лишь для того, чтобы придать воску сердца не такой уж податливый вид.  – Зачем тебе это? В стране сейчас очень неспокойно, народ охвачен паникой и злобой, нет нужды лишний раз рисковать собой, являясь публике. Иди ко мне… - она требовательно протягивает руку, раскрывая ладонь с длинными пальцами, приглашая Эйву в объятья свои здесь, рядом, на небольшом кресле, в котором, однако, они обе легко поместятся.
[indent] Адам не любил нового члена семьи, ему не нужно было даже говорить, чтобы Ева это приметила;  Эйва со свойственной ей шаловливостью дразнила вечного спутника своей «сестры», коей была представлена к ней в Париже Древняя, но он не видел в юной вампирше того, что находила византийка, вероятно, и тому был большой процент, зато видел соперницу.  Не стоило привозить новообращенную к нему, но  Ева попросту устала; она искала жизни, нежности, тепла, но хаос и непослушание изматывали, утомляли. Наверно, это была ложь самой себе – не ради совместного влияния на непокорную девицу она привезла её в дом к Адаму, ради попытки самой в себе найти сил обуздать этот шторм, суметь донести до неё: всесильность обманчива! Смертельно обманчива!
-Быть может, лучше посетим Италию?

[indent] Любить тяжело. Это воспетое чистым, непорочным, всеобъемлющим чувство на самом деле всегда оставалось коварным и жестоким. Ева не могла делить его на части, для неё оно было единым и упоительным, способным дать миру ярких красок и звучных нот, и ночь, когда она встретила Эйву, свою прелестную Эйву, требовала, как никогда, этих красок в не-жизнь Древней. Что ж, за свои неуемные желания надо платить, и счет на оплату пришел позже. Тогда, впервые поцеловав её еще смертную, вампирша собиралась насытить свой чувственный голод до прекрасного и живого и навсегда оставить вскоре смертную в её смертной судьбе. Но Эйва стала жертвой одной из тех страшных лихорадок, что гуляли в тех землях, когда бесчинствовал Зверь, и Древняя не смогла её отпустить так скоро… так рано. Теперь посыпать голову пеплом было некстати.
[indent] Протянув руку, Ева прижала ладонь к гладкой щеке особы, что в этих краях публично называла «сестрой», и с любовью в усталом взгляде смирения посмотрела ей в глаза.
- Милая… - Древняя не была слепа, как они считали. Она уже устала от этой негласной баталии между двумя самыми дорогими ей созданиями, которых считала своей семьёй. Адам не принимал Эйву, Эйва ревновала к Адаму. Каждый из них считал, о, да, считал, что лишь ему должна принадлежать, как приз, как кубок, Ева. Они не желали её делить не потому, что не могли, а потому, что даже не собирались пытаться. Весь дом напитался ревностью и гневом под самый потолок, казалось, незримое скоро обретет форму и заструится по стенам. С этим нужно было что-то делать, но Ева не знала, что. Она не могла найти в себе сил решиться. – Хорошо, - бледные губы Древней нежно прикоснулись к щеке молодой вампирши у самого уголка её рта, пока длинные и тонкие пальцы с короткими по-мужски ногтями перебирали её медовые пряди. – Будь по твоему, - Ева снисходительно улыбнулась, отстранившись вновь, и приняв обратно свою вольготную и удобную по домашнему позу. – Мы поедем на бал Марии Антуанетты, погостим несколько дней при дворе, можешь собирать вещи. – Уступить, чтобы увидеть радость на тревожном личике возлюбленной, было ничтожной малостью. В прежнее время Ева, как истинный кавалер, часто потакала капризам Эйвы, чтобы доставить той мимолетное удовольствие, и была не в состоянии долго злиться даже на вопиющее своеволие.
[indent] Трудность была в другом – уведомить о их поездке Адама. Ева хорошо понимала, насколько вампир не оценит ни одну из перспектив: ни ехать с ними, ни остаться здесь одному. Византийка неплохо знала человеческие души и осознавала, какого стресса стоит и возлюбленному её супругу терпеть в своем доме особу, в которой он видит не просто любовницу жены, что можно пережить, ибо страсть Евы чаще мимолетна, но прямого конкурента, угрозу его положению. Она сама не понимала, какой глупостью руководствовалась, когда везла сюда Эйвс, думая, что выйдет большая и дружная семья. В итоге, она не могла уединиться с мужем, не могла проводить время наедине с ней, и даже сбежать от них обоих не выходило, они прекрасно умели её настигнуть. Это изматывало и изводило, и свободолюбивая душа Древней начала требовать простора. Все чаще Еве хотелось исчезнуть посреди ночи.
[indent] Но пока что ответственность побеждала соблазн, и вампирша терпела искушение. Уступив Эйве, она в очередной раз дала повод Адаму счесть, что его желания больше не в приоритете. Хуже всего, что Ева сама не знала правды и тянула прутик, полагаясь только на бесконечное терпение мужа. Что будет, когда ему надоест, и он откровенно выставит свое желание против желания «сестры», заставив Еву выбирать, ей даже думать не хотелось.
[indent] Зато теперь очень захотелось выпить свежей крови, еще горячей, бьющей прямо из артерии. В какую ловушку ты себя загнала, царица? – поднявшись с диванчика, Ева подошла к окну, тяжело прислонившись лбом к прохладному стеклу…

Отредактировано Eve (Ср, 22 Янв 2020 14:09:21)

Секунды ожидания падали с грохотом камнепада. Или это просто стучало у неё в висках от напряжения и волнения? Эйва с беспокойством и надеждой вглядывалась в жёлтые глаза Евы. С появлением Адама её власть над Евой сильно поуменьшилась. Древняя уже не спешила потакать её прихотям с тем же энтузиазмом, как прежде. То и дело перевешивали желания Адама. Он предпочитает затворничество - хорошо, побудем дома. Любит заунывные мотивы - сделаем вид, что они нам тоже нравятся и прослушаем один за другим, пока настроение из приподнятого не превратится в тягостную меланхолию. Ну почему, почему Ева в качестве спутника жизни избрала именно такого как Адам? Относись он к жизни проще, будь хоть чуточку веселее, Эйве было бы легче смириться к его присутствию в их жизни с Евой. Но увы и ах, Адам был занудой, чем ужасно её раздражал.
Раздумья Евы показались Эйве такими долгими, что не будь она воспитана так хорошо, наверняка, искусала бы губы в кровь или сгрызла бы ногти до самого основания. Наконец, Ева выдала свой вердикт. Взвизгнув от восторга, юная вампирша набросилась на неё и буквально задушила в объятиях.
- Спасибо-спасибо-спасибо! - затараторила она, любовно терзая сестру по крови. - Ты просто чудо!
Внутри всё пело и ликовало. Не только потому, что она, наконец, окунётся в водоворот праздника и светского шика, но и оттого, что в этой маленькой незримо битве ей удалось одолеть Адама.
На месте отчаянно не сиделось. Взвинченной пружиной подскочив с дивана, Эйва закружилась по комнате, напевая мелодию быстрого вальса. Мысленно она уже была там, среди танцующего бомонда, вела витиеватые диалоги и строила глазки всем симпатичным кавалерам. Глубокая привязанность к Еве вовсе не лишала её присущего ей от природы кокетства. Да и Ева никогда не предъявляла на неё свои права и не ограничивала в лёгком флирте с другими.
Радость её была прервана появлением Адама. Кто б сомневался? Мрачный вампир неслышно возник в дверях и тяжёлым взглядом наблюдал за развернувшейся перед ним картиной: молчаливая Ева у окна и порхающая как беспечная пташка Эйва. Почувствовав его присутствие, Эйва резко замерла, перестав петь, и устремила хитрый взор на вошедшего. Мгновение - и на лице её расплылась широкая улыбка, а затем она вихрем подлетела к Адаму и схватила его за обе руки.
- Мы едем на бал Марии-Антуанетты! - огорошила она его. - Все втроём. Скажи, что ты не возражаешь! - она дружески сжала его ладони, лучась добродушием и приветливостью. Аристократическое происхождение после обращения никуда не улетучилось и Эйва с лёгкостью могла сыграть положительное отношение к собеседнику и очаровать его своей обходительностью.
Со стороны могло показаться, что ей действительно важно его мнение, что она искренне рада тому, каким составом они отправятся на королевское торжество. На самом деле, всё это было только ради Евы. И если бы Адам вдруг заартачился и отказался, Эйва была бы только рада. Но не стоит искушать судьбу, прося у неё слишком многого. Да и на балу он будет досаждать ей гораздо меньше, чем здесь.

[indent] Любовь – танец многих граней, каждая из которых еще тоньше предыдущей; Ева же парила где-то между застывшими исполинами, нуждаясь в них, державших свод её неба, и не испытывая нужды полностью слиться с ними. В юности своей она сполна наелась любви вынужденной, почти по принуждению и приказу, познала быт, в котором её желания ничего не стоили, а свобода была мнимой, и потому, став тем, кем являлась теперь, Ева с трудом выдерживала любое поползновение на старые раны, вскрывающее их. Она любила Эйву, свое прелестное, восхитительное творение, свое очаровательное дитя и восторженную сестру, свой забытый ритм биения охваченного огнем страстей сердца, и каждый миг, проведенный вместе, был подобен восходу солнцу: неописуемо чувственный, трепетно волнующий, врезающий золотом лучей по голубому небу в память… но несущий гибель. Самое ужасное, что некий червячок противоречия точил Еву изнутри, не переставая, шальным жестом подталкивая её поддаться, не упорствовать, взять сестру и возлюбленную за руку и шагнуть вместе с ней прямо в этот рассвет, рискуя умереть, но перед тем вспыхнуть всей душой ярче звезд!
[indent] Ева перевела взгляд на подошедшего мужа; Эйва была воплощением хаоса жизни, Адам же, видимо, носителем всей жизненной скорби. Она редко могла вспомнить за ним смех искреннего веселья, почти никогда не могла найти в нем хоть скромную искру Эйвиной страстной необузданности. Небо увлекало в путешествие, земля умоляла остаться… и Ева разрывалась, не отыскав между ними желанной гармонии.
[indent] В смертной жизни у неё были дети, прекрасные сыновья и очаровательные дочери; она была величественной царицей давно сгинувшего царства, любимой женой и обожаемой матерью. Уйти в последний закат своей прежней жизни, навсегда простившись со своими детьми, было невыносимо больно, словно умершее сердце заново выдирали из груди, но, глядя алыми глазами на призраки прошлой любви, она все же сумела их отпустить… Они прожили каждый свою жизнь, делая самостоятельные выборы в пути, и умерли в отмеренный час, покинув бренный мир; может ли женщина, познавшая самую сильную из возможных граней любви, любви матери, позабыть, что это такое? Эйва была её возлюбленной, её сестрой, но прежде всего эта девушка была её дочерью, созданием, которое Ева сотворила по своему образу и подобию, из своего эгоизма, потому что, поддавшись тем чувствам, что в ней вызвала юная француженка, в этот раз не смогла отказаться от них, отступив и позволив ей свершить уготованный судьбой земной круг. 
[indent] Но все было слишком сложно, куда сложнее, чем казалось изначально. Найти много лет назад Адама в минуты крайней подавленности и апатии, она и тогда приняла на себя своего рода ответственность путеводной звезды, и теперь была этим долгом скована порой даже больше, чем чувствами. Будь Адам иным, она бы сразу же развела их пути с Эйвой, осознав тщетность стараний, ушла бы с ней, не на совсем, но хотя бы на время, достаточное, чтобы юная вампирша обвыкла, окрепла, осознала все прелести и трудности не-жизни до конца, чтобы Древняя могла больше не опасаться за неё. Вампиры не испытывают потребность постоянно находиться рядом с себе подобным, когда встают уверенно на ноги и спокойно путешествуют в одиночестве, сходясь временами вновь и вновь расходясь. Но вот даже сейчас, за мягкой улыбкой, у мужа выражение глаз потерявшегося щенка, который ищет свою маму, и визайнтийке становится неуютно, словно бы стыдно за её собственные мысли.
- Что ж, я согласна, - отложив книгу и хлопнув резко в ладоши, решительно и громко заявила вампирша, широко улыбнувшись, - веселье необходимо в это смутное время даже нашему брату, абсолютная правда, - едва ли успев прикоснуться пальцами к щеке мужа, она уже не успела продолжить то, что хотела, поскольку была атакована вихрециклом в виде сестры, немного фривольно, но ужасно мило овладевшей её коленями.  Убрав руку от мужа, чуть приобняв тонкую талию француженку, и поднимая лицо, чтобы посмотреть той в лицо, Ева улыбнулась – теперь только ей, как когда-то на балу. Лишь ей одной, единственной, с отражением улыбки в золотистых глазах, нежной и приветливой. И рукой отвела от округлого личика золотистые локоны, отбросив их назад.
- Вы хулиганка, мадемуазель, - по французски певуче пожурила Ева девушку с игривыми нотками, отпуская по первому намеку ту обратно на пол, хоть с некой неохотой. Эйва не была для неё дороже Адама, но ответственность перед ней была тяжелее, потому что вампирша была моложе. И вслед за улыбкой, исчезающей из глаз, в них мелькнула глубинная печаль от осознания чего-то неизбежного.
- Нам всем надлежит собраться, - вздохнув, Ева величественно поднялась из кресла, оправляя уже и свои собственные, густые, волнистые, вечно лезущие повсюду волосы.  - Хорошо бы выехать уже грядущего дня вечером, чтобы поспеть ко дворцу до рассвета.

[indent] Ревность. Да, ревность. Вулканическая лава Везувия, сползая по склонам на несчастные Помпеи, не была так разрушительна, как это просто чувство, свойственное, увы, не только человеку. Даже звери ревнуют, претендуя единоправно на хозяина, считая его своим и не желая делиться ни с кем его вниманием.  В этом есть что-то, происходящее от инстинкта защиты территории, защиты того, что принадлежит тебе, тобой отвоевано и обороняемо.  Все кажется таким простым, когда об этом можно говорить со стороны, мотивы и последствия видны как на ладони, но, оказываясь в эпицентре сражения, уже не так легко разобраться, где же она, драгоценная правда, где выходы из лабиринта, которые так хорошо видно с балкона дворца, но меж зеленых стен все безлико и пугающе.
[indent] Эйва была нужна ей, как воздух, как восходящее солнце утомленным холодным ночным воздухом цветам, рядом с ней Ева словно расправляла крылья, паря в потоках, уносящих в сторону молодых лет, полных лихачества и безрассудства, но тем и пьянящих. Она снова превращалась в Эвана, таинственного незнакомца, способного скакать всю ночь напролет, а после весь день плясать на балу, заливаясь звонким смехом над приторными шуточками и с виртуозностью певца рассказывать байки из своих приключений, завладевая вниманием не только дам, и кавалеров. И как же она надеялась, что этот порыв свежего воздуха, принесенный француженкой, пробудит и в Адаме зов юности, ведь не всегда же он был таким молчаливым затворником.
[indent] Увы. Увы. И еще раз увы. Там, где Ева видела свет и сияние перемен, супруг как раз находил то, что не любил – свет и перемены. Возможно, она ошиблась, и он и в юности, до обращения, был таким же тихим и не стремящимся к новшеству, но, как бы то ни было, обстановка накалялась, и Ева не была слепа или глупа, чтобы этого не понимать. Эйва привыкла к тому, что столько лет её таинственный незнакомец и создательница принадлежала только ей, сопровождая и наставляя, журя, но потакая, и все взгляды, все нежные слова, все ласки были лишь в её распоряжении; о, прелестная француженка сохранила трепет первой любви и в вампирском облике, справедливо (вынуждена была признать Ева) не считая необходимым делиться. Адам же, в свою очередь, на правах матерого самца, давно занявшего территорию, не понимал, с чего он должен потесниться и поделиться. О, Ева прекрасно знала, что все эти молчаливые, покладистые вздохи многозначительных возмущений не малая цена, они лишь как сырой воздух, предвестник надвигающейся бури. По частоте их появления, этих воздыханий и сердитых взглядов, можно было уже просчитывать, как скоро на этот дом налетит гроза, когда терпение (которое обманчиво безграничным лишь кажется) у Адама кончится окончательно, и тогда в ход пойдут уже требования, а не невербальные жесты.
- Ты едва её переносишь, - едва слышно прожурчала Ева, когда супруг (с уже привычной маской покладистого спокойствия) проходил мимо неё. Она улыбнулась сдержанно, одновременно с легким прикосновением губ к своей коже, но с мысли не сбилась. Красивые и мудрые глаза блестели теплым и сытым пламенем, глядя на мужчину. – Я не слепа и хорошо это вижу, мой дорогой. Но прошу и тебя понять, я не могу её оставить одну посреди этого хаоса, пыли века, поднятой зомби. В конце концов, я – её создатель. И всей моей вечности не хватает, господин мой, чтобы размотать этот клубок, не обрывая нити. – Ева смотрела внимательно, тем пленительно многозначительным взглядом, содержание которого было вполне очевидно тому, кто был младше её всего на пару веков. Она доверяла супругу нечто очень ценное в этот момент – признание своей беспомощности в неком вопросе, который при имеющихся показателях становился необходим к решению, но как  его решить, Древняя не знала. Однако, спросить скупым и прямым текстом означало получить такой же ответ от существа напрямую заинтересованного…. Адам был умен, очень умен, ровно настолько же, насколько и талантлив во всем, чего бы не касались его руки, но, увы, и его ум был легко погружаем в туман эмоциями и амбициями.

- Взбалмошные аристократы! - зябко ёжась во влажном вечернем тумане, окутывающем всё вокруг и беспардонно пробирающемся под одежду, бубнил себе под нос извозчик, охаживая лошадей хлыстом. Нет бы выехать на рассвете, как все нормальные люди, так этой троице взбрело в голову отправиться в Версаль с наступлением сумерек. Конечно, в этом для возницы была и своя выгода: сетуя на тёмный час, он взял за свои услуги гораздо больше, чем обычно, но темноволосый господин, который вёл переговоры, на удивление легко согласился на его условия.
Ритмичный цокот конских копыт по дороге вкупе с мерным покачиванием коляски убаюкивал.
- Какая тоска, ненавижу переезды! - Эйва отодвинула занавеску и с кислой миной вглядывалась в очертания унылого пейзажа за окном. Хорошо, что вампиры прекрасно видят в темноте, хоть какая-то польза от бытия кровососом.
Поездка в карете могла бы показаться девушке приятной только в случае своей непродолжительности. Сейчас же им предстояло довольно длительное и утомительное путешествие. Убрать бы Адама и Эйва, пожалуй, смогла бы найти что-нибудь приятное в тет-а-тете с Евой, их нежных ласках и увлекательных беседах. Сестра всегда знала, как заинтересовать мадемуазель де Виллер и захватить её внимание. Было что-то таинственное, манящее и непостижимое в Древней. Останься они наедине, и Эйва точно не ощущала бы тоску на сердце. Увы, рядом с ними был третий, которому очень подошло бы определение "лишний". Адам своей вечно угрюмой физиономией и меланхоличным настроем мешал ей, вгонял в уныние, он словно высасывал все краски из окружающего мира, расцвеченного для неё Евой, и превращал его в серую безрадостную безысходность.
- Надеюсь, оно того стоит, - натянуто улыбнулась она, глядя на своих спутников. Ева, ожидаемо, села рядом со своим мужем - наверняка, чтобы не пришлось выслушивать очередную занудную нотацию - Эйве же пришлось обустроиться напротив. Как жаль, что её дражайшая сестрица не поддалась на её уговоры и не предпочла место рядом с нею. Молодая вампирша представила, каково бы было провести всё это время, прижавшись к Еве и положив голову ей на плечо. - Знаешь, Адам, если идея с балом тебе не по душе, ты вполне можешь остаться в особняке, - с самым невинным и любезным видом предложила она. - Конечно, мы с Евой будем скучать без тебя, но принуждать тебя делать что-то, что противоречит твоим собственным желаниям, нам бы не хотелось, - она намеренно употребляла "мы" вместо "я", подчёркивая их с Евой особую кровную связь, о которой сам Адам и мечтать не мог, - близость создателя и его творения. И всё же в части душевной привязанности Эйва проигрывала своему сопернику, который, казалось, околдовал Еву, точно паук оплёл своими сетями, не давая ей возможности вырваться из пут и вновь ощутить вкус жизни.
И что только Ева в нём нашла?
Его музыку? Помимо него существовали и другие, более талантливые, музыканты.
Красоту очертаний лица и тела? Объективно, Адам был недурен собой, но от идеала всё же был далёк.
Вероятно, Ева в момент их знакомства пребывала в печали и его характер и рассуждения резонировали с её настроем? Она говорила, что они сочетались браком трижды. Вряд ли бы она стала добровольно продолжать эту пытку, если бы он не зацепил её чем-то.
А может, она остаётся с ним из жалости, боится, что он наложит на себя руки, картинно застрелится серебряной пулей или воткнёт осиновый кол в сердце на могиле какого-нибудь знаменитого композитора?
Эйва прыснула от смеха при мысли об Адаме, декламирующем свою прощальную речь - непременно пафосную и пессимистичную. Пожалуй, она была бы не прочь услышать её вживую и даже с торжественным видом лично подала бы ему орудие, которое поставит жирную точку в конце его земного пути. Ах, мечты-мечты!..

Отредактировано Ava (Чт, 24 Дек 2020 12:40:04)

[indent] Бледные губы, совсем немного приподнявшись уголками, ответили Эйве на её вопрос подтверждением того, что Ева не против. На самом деле, вампирша предпочла бы не следить, что называется, сразу с порога, но как нередко бывало в те мгновения, когда «сестра» оказывалась рядом, не могла ей отказать; в конце концов, та по прежнему оставалась молодой темпераментной и избалованной французской аристократкой в душе, какой была в миг соприкосновения белый острых клыков с едва пульсирующей веной.  Было необходимо потакать, чтобы Эйва не загрустила и начала чувствовать себя ребенком, которого больше не любят и потому во всем ограничивают.
[indent] Карета остановилась, и шоу началось; ценность любой жизни состояла из того следа, что оставляла та не земле за собой, и в этом смысле, конечно, кучер мало мог что предложить, но Ева промолчала, не сказав, что при дворце Марии-Антуанетты бесконечное множество людей, чья польза стократ меньше, чем от этого немолодого труженика. Прожигатели жизни и наследных состояний, погрязшие в пороках, которыми даже не способны наслаждаться, лишь беспомощно плыть в уносящем их к старости потоке подобострастия и зависти. Общество, не дающее ни талантливых поэтов, ни гениальных музыкантов, ни прозорливых художников, подобное паразиту, огромному, напудренному, надушенному и расшитому рюшами, сидящему на еще живом теле нации и сосущем, сосущем, сосущем….
[indent] Дар вечной жизни, о котором они мечтают, меж собой шепча сказки о вампирах с вожделением, зачем давать его таким? Ева украдкой посмотрела на Адама, пока Эйва утоляла голод, подумав, что его создатель, возможно, по своему разделял её убеждения, одарив смертного, чья музыка стала бы бессмертной и без него, но теперь приходила в мир снова и снова, каждый раз новая, трагичная или загадочная, невинная или агрессивная, она оставалась бесподобна. А вот что выпустила в мир сама Ева, обратив француженку? Не нарушила ли она свое же правило?
[indent] Присмотревшись к белокурой бестии, Ева улыбнулась, протягивая руку (всего одну, ибо силы в ней хватало, чтобы удержать почти падающего от слабости мужчину), подумав, что Эйва не была напрасным даром: она несла в мир красоту и непосредственность, ритм той самой жизни, что бьется в сердцах всей созданий, пульсирует сквозь растения и даже почву. Она несла свет восходящего солнца, призывающего: стряхните ваш сон, очнитесь от дурмана, двигайтесь, живете, наслаждайтесь!
[indent] Мгновение, - и вампирша текучим движением оказалась за спиной кучера, крепко сжатыми пальцами поддерживая его за складки ткани на груди; вторая ладонь нежнейшим прикосновением легла, обхватывая его лоб, прижимая голову назад так, словно участью было лишь прилечь затылком на плечо беловолосой Древней. Вспыхнули золотом голодные глаза, разошлись в оскале губы, обнажая острые клыки; но к двум едва кровоточащим дырочкам на коже Ева прильнула так, как целуют желанного любовника, без тени звериной одержимости…
- Не кровь королей, - отпрянув с улыбкой, на внутренней поверхности губ позволяя видеть неестественно яркий темно-красный след, точно от помады, Ева кивком головы предложила и мужу подкрепиться, - но весьма приятно. От простого работяги я бы ждала менее изысканного вкуса…..
[indent] Эйва тем временем уже ускользнула в дом, как всегда, не соизволив особо долго ждать создательницу и Адама, к чему Древняя давно привыкла и не серчала. Порывистость нисколько не напрягала, в таком ритме Ева легко могла догнать «сестру», но нарочно «притормаживала», чтобы не бросать мужа одного в смене декораций, прекрасно понимая, что он не обладает такой способностью быстро адаптироваться ко всему новому вокруг.  Она осознавала и то, на какую, по сути, жертву он добровольно шел, согласившись отправиться с ними, потому что двор королей то место, где голова закружится от безумия меняющихся образов, сотен голосов, перекрикивающих друг друга, бессмысленного вихря из действий и настроений в попытке угодить капризному характеру Антуанетты. Осознавала и, конечно, была благодарна, но предпочла бы, что он не упрямился (непонятно зачем), а предпочел, наконец, образумиться и согласиться отсидеться в тишине и покое арендованного дома, погрузившись в чертоги разума и следуя за музой, если она, разумеется, вертихвостка, соизволит явиться. Но, в то же время, зная, насколько ревность мешает благоразумию, она почему-то была уверена, что Эйва своего добилась, достаточно спровоцировав Адама; теперь он не сдвинется с точки просто потому, что будет считать: уступить, значит, дать Эйве победить.
[indent] Хоть вздыхай, хоть плач; смысла пытаться переубедить не было. Войдя в дом, она протянула, согласно давнему обычаю мужу руку, с безмолвным позволением прикоснуться, чтобы снять перчатки, слушая, как по большому холлу эхом расходятся восторги Эйвы.
-  Я все еще не думаю, что для тебя хорошая идея, дорогой, ехать на бал с нами, - чуть качнув головой, так тихо произнесла она, чтобы услышал только супруг. – Эйва получит огромное удовольствие, наблюдая за тем, как тебе приходится себя мучить изобилием общества…. – повернув голову в сторону девушки, Ева произнесла уже громче, обращаясь к той:
- Эйва, милая, осторожнее, пол слишком скользкий, я бы не хотела, чтобы…. – фраза не была договорена, так как блондинка успела оказаться возле них, соприкасаясь руками в несколько фривольном жесте; Древняя обладала весьма чувствительными ладонями, потому не каждому было позволено дотрагиваться до них, если к тому не было позволения. Правило касалось всех, порой даже Адама… но для Эйвы не было правил. Даже в этом. И Ева молчала, не возражая.
- Люди не всегда нужны для того, чтобы их есть, милая. Они могут быть полезны в мелочах, подобно… хм. Подбору отличного дома, например.

[indent] Чего Ева ждала? Наверно, того, что так похожая на неё внешне девушка окажется похожей и внутренне, но этого не случилось; да, Эйва была такая же подвижная, энергичная, любознательная, но не более того.  Основы, того, что делало Еву именно Евой, в ней не оказалось, и это существенным образом исказило все перспективы существования вместе. Но теперь слишком поздно рвать волосы и посыпать голову пеплом, что сделано –то сделано, оставалось понять, как приспособиться, как ужиться: как заставить ужиться. И в этом деле, ожидая помощи от возлюбленных, она тоже просчиталась, потому что помогать они не собирались, наоборот, лишь усложняли дело, тянули одеяло каждый сам на себя. И с этим метафорическим одеялом, не понимая, тянули и Еву, истязая и её любовь, и её терпение, которое, хоть и выстроилось за века в почти непробиваемую каменную стену, все же имело бреши, и они становились все шире, угрожая в любой миг рассыпаться.
[indent] Как….  Как же вы не понимаете? Наша вечная, бессмертная жизнь не будет ничего стоить в полном одиночестве, где мы окажемся, когда утратим друг друга. По одиночке люди приспособились нас убивать ловко, мастерски, не щадя и не рассматривая на суде, достойны ли мы смерти. Не важно, пьешь ли ты кровь дозировано, оставляя жертву живой, разве что чуть-чуть нездоровой, или после тебя дорога из трупов, для них ты все равно- монстр, чудовище, порождение Дьявола, и тебя убьют. Тебя, Адам. Тебя, Эйва. И меня. Вы делите мою любовь к вам, как будто это шоколадный пудинг, раз в год поданный в нищей семье к Рождеству: ах, кому положен кусок больше! Разве можно так? Я люблю вас по разному, но я люблю вас – и любила бы вечно, оберегая, защищая, готовая умереть ради того, чтобы вы жили. Я хотела, чтобы мы были семьей,  если вам нужны роли, если их вы ищите, вспоминая смертные обычаи, хорошо, мы могли бы быть родителями и дочерью, и держаться друг друга в этом неблагостном мире, потому что втроем намного легче спасти себя, чем по одиночке. Но вы не можете…  вы не можете. И это… это разрушает меня.
- Нет! – твердо изрекает Ева, сжимая пальцы, и, таким образом, удерживая, как в капкане, руку Адама.  Глаза, сверкнув золотом, полны решимости, властной, непоколебимой. Оставлять за собой дорожку из трупов она не собиралась, достаточно и одного, отданного во власть смерти ради того, чтобы утолить каприз Эйвы.  – Мы поедем, едва сумерки коснутся земли, и за ночь доберемся. И управлять каретой буду я. – Слова звучат без агрессии или холода, но в них, в глубине обертонов, легко разобрать непримиримость. Вампирша не намерена спорить о своем решении, не важно, нравится оно остальным или нет. Если им двоим так нравится творить хаос в её сердце, вынуждать её жить в постоянном выборе, то пусть привыкают повиноваться: Ева устала быть мягкой, пытаясь угодить всем, сохранить мир в доме. Видимо, здесь, как в правлении страной, демократические порывы не ведут ни к чему хорошему, а равенство прав создает лишь анархию. Видит Вечность, она пыталась этого избежать.
- Поэтому всем необходимо отдохнуть и восполнить силы, - она особо пристально посмотрела именно на мужа, прежде чем разжать пальцы и выскользнуть ими из его руки. Ева сочла по своему нелепостью то, что он отказался от порции крови: возницу все равно было уже не спасти, а им требовалось питание, чем свежее, тем лучше, потому что при дворе охотиться будет проблемой, тем более, сразу по прибытии. Долгая дорога истощает, а истощение провоцирует пламя голода, которое даже самого сдержанного из их братии превращает в одержимого, готового сорваться в любой момент. Что двигало обычно благоразумным Адамом? Что, если не такое же капризное, ветреное желание досадить, которое он сам порицал в Эйве? Словно, вместо супруга, у Древней вдруг оказался еще один ребенок, подобный француженке, топающий ножкой наперекор, чтобы привлечь внимание, перетянуть его на себя, выкинуть купленную игрушку просто потому, что сестрица свою сломала. И это раздражало, а раздражение, расцветая в золоте радужки, читалось очень ясно.
[indent] Зачем ты это делаешь, любовь моя? Хочешь натянуть нить до предела, чтобы звенела, как тетива, чтобы я должна была встать на чаше весов равновесия на чью-то сторону окончательно? Хочешь проверить, выберу ли я тебя, когда…
- Дорога будет длинной, Адам.  – Шепнули, едва шевельнувшись, губы. – Прошу, хоть ты не веди себя, как дитя. – И, вложив в это весь смысл, который хотела донести, уверенная, что муж поймет: он не мог не понять, зная её столько веков, пошла вглубь дома вслед за Эйвой, словно выбирая, где бы устроиться.

[indent] Обида, отчетливо отразившаяся в глазах Адама, не осталась ей незамеченной, но все же Ева только тихо вздохнула, устремляясь вглубь дома в поисках спальни, которую сочтет сегодня приятной для себя. Себя, и, возможно, мужа, если тот, конечно, решит присоединиться, а не изберет отдыхом меланхоличное перебирание струн какого-нибудь музыкального инструмента, оставшись в гостиной. Когда Адам обижен, от него всего можно ждать.
[indent] Еве не нравилось его обижать, как, впрочем, мучить, терзать или причинять иным видом воздействия боль: физическую или душевную. Чаще, конечно, душевную, потому что ранить вампира дело хлопотное; Адам был достаточно силен, чтобы даже самое свирепое её прикосновение не принесло ему невыносимых страданий, равно как и серьезных повреждений, но вот слово… увы, если у бессмертных было подобие души (хотя Церковь убеждала в обратном), то у мужа она была под стать музыканту: чувствительная, ранимая, эгоцентричная. О, да, он был эгоцентрист, и еще какой! И это под милой-то маской флегматичного ко всему создания! Но на это Древняя не сердилась, напротив, по своему придавало его памятному облику неповторимость наполнения. Жаль лишь, что всякий раз, как эта черта в нем брала верх по тому или иному поводу, любоваться сочетанием качеств для неё издалека было невозможно; приходилось быть непосредственной участницей.
[indent] Остановившись посреди комнаты, перед большой кроватью, она начала снимать одежду, с наслаждением освобождая кожу от давления ткани, которое порядком утомило за долгую дорогу.  Выпущенные из прически белые волосы волной упали на такую же белую спину, обнажившуюся большей частью, когда корсаж, распоротый карманным кинжалом, улетел в угол: надевать это платье вновь Ева не собиралась. Следом на пол соскользнула развязанная юбка вместе с кринолином.
[indent] Оставшись, наконец, в одной лишь нижней сорочке, достаточно просторной и собранной в неисчислимое количество складочек у широко ворота, Ева прошлась по комнате босыми ногами, наслаждаясь прохладой досок. Где-то за горизонтом зарождался рассвет, который она помнила: до мельчайших подробностей, последний в своей смертной жизни, потому что те, что были до него, не оказались так значимы по причине незнания о том, насколько на самом деле коротка человеческая жизнь. Она могла просто закрыть глаза, стоя напротив плотно занавешенного окна, и, раздвинув одним движением портьеры, не глядя на линию слияния земли и неба, еще погруженную в сумрак, представить тот, незабвенный, до каждой секунды: тихое щебетание птиц, приветствующих новых день, шелест листьев в саду, легкое дуновение ветра, несущего с моря прохладу. Вот ползет зарево, сначала холодным фиолетовым бликом, но на смену ему поднимается нежный, очаровывающий взор, розовый свет; солнце еще не появилось, но сердце уже трепещет, предвкушая его. В то утро, едва стоя от слабости перед окнами, она впитывала солнечный свет каждой клеткой кожи, уже зная, что он – последний.
[indent] Такова суть людей: они остро ощущают важность чего-то, лишь теряя это. Эту черту бессмертные, в большинстве своем, наследуют от своей прижизненной сущности. Досадное упущение трансформации, потому что потом к этому, утраченному, остается непреодолимая тяга: хочется обязательно вернуть, заполучить снова в руки, чтобы вновь пренебрегать.
[indent] Перейдя к другому окну, она, повинуясь неясному импульсу, отвела в сторону портьеры и распахнула ставни: предрассветный воздух тотчас проник в комнату, наполняя её свежестью. Но взгляд из всего вокруг выхватил лишь фигуру мужу: тот стоял, чуть приподняв голову и не двигаясь.  Адам стоял к ней лицом, видимо, судя по невысокой крыше рядом, вышедший из помещений, приспособленных для каких-то хозяйственных задач, и смотрел на соседнее окно. Черные, вечно растрепанные, отказывающиеся с удивительным упорством долго пребывать хоть в какой-либо прическе, волосы легкими волнами спадали ему на плечи, и Ева мягко улыбнулась, несколько секунд любуясь им издали, прежде чем окликнуть, когда он уже начал движение.
- А подглядывать, месье, неприлично. Вас не пустят к королеве с такими манерами. – И, перестав смеяться, вытянула руку в его направлении из окна, позволив ей застыть в воздухе, прежде чем легким движением пальцев поманив на себя. – Рассвет прекрасен, дорогой, вне всякого сомнения, но это все же не повод встречать его вне стен. Не тебе, во всяком случае. Ты же не оставишь меня на попечение Эйвы? Помилуй, она меня разорит, - смех снова вернулся на порозовевшие от недавно выпитой крови губы.  – Я пойду по миру без твоей рациональности.

[indent] С тихим возгласом вампирша отшатнулась вглубь комнаты: не от реального страха, лишь от неожиданности. Если долго притворяться людьми, стирается четкость картины того, какие они на самом деле: насколько стремительны, сильны, как велики их возможности над гранью человеческого. Да, они не люди, больше нет; но Ева помнила, какой была, и не желала расставаться с этим, потому что, если забыть, кем ты был, что останется? Только зверь, вечно голодный, алчный, жаждущий крови и насилия, упивающийся властью, что дает ему превосходство. Она же не желала сдаваться неизбежности, не желала быть зверем, и, если для этого требовалось бережно хранить немножко той, ускользающей, человечности, это не такая уж великая плата за право не оскотиниться.
[indent] Адам не любил признавать в себе человека, которым когда-то был, но, сам того не замечая, как никогда сильно походил на смертного, когда рвался доказать, что в нем оного нет ни капли.  И эта его выходка, вопреки их договоренностям, не стала исключением. Фыркнув, Ева, мгновенно утратив улыбку, с настороженностью в лице почти по пояс высунулась из окна, когда муж соскочил внутрь. Ветерок всколыхнул волосы, белые, чистые, пушистые, будто и впрямь сотканные из лунного света, но горящие золотые глаза под аккомпанемент порывистых движений раздувающихся и сужающихся ноздрей обвели взглядом окрестности, всеми органами чувств впитывая пространство, выискивая хоть малейшее присутствие человека. 
[indent] К их счастью, вокруг царила тишина, лишенная суетности, свойственной смертным, и Ева, оттолкнувшись ладошками от подоконника назад, скрипнув кончиками ногтей по дереву, подалась в темноту помещения, успев при этом ухватиться за ставни и потянуть их за собой, скрывая прохладную чистоту рассвета от мира тех, кто больше не мог его видеть. А после задернула и портьеры, отблеском в периферийном зрении ловя, как заалели небеса далеко на горизонте.
- Не хочу, - согласилась она,  задумчиво поднеся руку к собственному лицу и поверхностными, едва ощутимыми прикосновения перебирая кончиками пальцев по краю нижней губы. – А ведь я просила не ребячиться! -  вторая рука мгновенно взметнулась, но удар был легким, больше шуточным, пришедшимся тыльной стороной ладони в плечо вампира. И укор, сорвавшийся на несколько повышенном в нотах тоне, смягчался таящимся в обертонах смешком.  – В нашем доме и так есть, кому отвечать за хаос, двоих я просто не выдержу, - смех потух, оставив лишь печальное послевкусие. Да, в каждой шутке лишь доля шутки, к сожалению, и Ева это не скрывала.
[indent] Вздохнув, Древняя сначала попятилась от мужа, потом развернулась и, точно паря над полом, плавно подошла к кровати, присев на самый край. Расческа, так кстати лежавшая на столике рядом, не заметно обычному взгляду в какой момент, перекочевала в её руки, которые, степенно отделяя прядь светлых волос, меланхолично проводили по ней снова и снова щетиной в золоченой оправе.
- Если я обидела тебя, мой господин, прости мне это, - былая воинственность схлынула, испарилась, оставив лишь тень, удобно покоящуюся на более привычном характере Евы, на той его стороне, что приближенные к ней особы видели куда чаще. Темные во мраке глаза сверкнули едва уловимым бликом, когда она, почти сразу отложив расческу на колени, вновь обратилась к Адаму. – Меня терзает дурное предчувствие. От судьбы невозможно убежать, - глубокий и печальный вздох вновь качнул её грудь, скрытую под складками ткани. – Но я не в силах просто двигаться вперед и ждать, когда беда случится. Не будь рациональным, дорогой мой, если тебе так хочется, но, умоляю, не усложняй… не важно, ради каких мотивов и побуждений, просто… не надо.  Если в трудный час, когда он наступит, я не смогу безоговорочно довериться тебе, положиться на тебя, Адам, то … на кого тогда?  - она чуть качнула головой, храня печальное выражение на лице, и белокурые пряди шевельнулись, шелком пройдясь по коже. – Я люблю тебя, мой дорогой, и ничто этого не изменит, но… ты же знаешь… - она заговорила так тихо, что едва можно было разобрать, точно шорох оседающей на бумагу пыли, если кто-то был бы в состоянии так утонченно слышать. Кто-то из людей, конечно, потому что вампир слышал, без сомнения. -  Ты же знаешь, я не выношу долгого давления…  оно сводит меня с ума.

Уходя вглубь дома, Эйва покидала своих спутников в твёрдой уверенности, что они рано или поздно последуют за ней. Во всех смыслах этого слова. Как и она, они притомились с дороги и нуждались в отдыхе. Как и она, они появятся на балу: одна для того, чтобы разделить её радость и снова ощутить яркость и полноту эмоций от их первой встречи, другой - чтобы держать под контролем её неугомонную и непредсказуемую сущность. Странным образом Ева и Адам, несмотря на разницу во взглядах в своем отношении к ней, гармонично дополняли друг друга в картине мира, центром которой была мадемуазель де Виллер. Они дополняли друг друга как Инь и Ян и оттого лишь любопытнее было пытаться разъединить это неделимое.

Вот и сейчас юная вампирша оставляла Адаму и Еву одних, даруя им возможность насладиться друг другом, чтобы после вторгнуться в их объятия, юркой ядовитой змейкой ввинчиваясь между и лаская раздвоенным язычком.

Спрятавшись за тяжелыми портьерами, из окна своей спальни по соседству с Евой Эйва наблюдала, как Адам перемахнул через подоконник к ней в комнату. Настороженно замерев и изогнув губы в хищной ухмылке, вслушивалась в бархатистые переливы приглушённых голосов любовников. Как быстро они о ней позабыли, уверовав, что их третья почивает в блаженном неведении. Порой вампирше казалось, что они считают её поверхностной и незначительной: вроде собачонки, от которой, будучи в дурном расположении духа, можно просто отмахнуться, прогнать прочь за ненадобностью, зная, что та всегда с довольным визгом прибежит снова, стоит только позвать. Это раздражало, бесило и пробуждало в девушке самые низменные чувства. Не умея доказать своё право быть полноправным членом семьи, Эйва стремилась занять место Адама, подобно кукушонку выбросить из гнезда его полноправного хозяина и единолично заполучить всё причитающееся ему внимание.
Звуки чужих поцелуев воспринимались сродни пощёчине. Неужели Ева не понимала, каково ей? Она согласилась сойти во мрак за горячо любимым месье де Верноном, а оказалась в Аду любовного треугольника, где ей было уготовано место третьей лишней. Жалела ли Ева, что обратила её когда-то? Не было ли у неё желание повернуть время вспять и позволить юной графине покинуть сей бренный земной мир?
Эйва терзалась сомнениями, ревностью и одиночеством, отчаянно искала тепла и понимания, но каждый раз натыкалась на стену безразличия. То, что давала ей Ева не могло сравниться с тем, чего жаждало её беспокойное естество. Всё чаще она ощущала себя ненужной, но уйти от своего создателя в неизвестность было выше её сил и, наступая на горло своей гордости, она снова и снова скрывалась под маской беспечности и напускного веселья.

Глубокий вздох. На миг закрытые глаза вновь распахиваются и теперь в них нет ни намёка на недавние переживания. Широкая улыбка обнажает ряд ровных белых зубов. Платье с тихим шорохом ползёт вниз и оседает возле тонких щиколоток, обтянутых тонкой белой тканью чулок. Не снимая туфелек, Эйва перешагивает через шелка одеяний и без всякого стеснения в одной лишь нижней рубашке покидает свои покои.
Дверь соседней спальни не заперта и вампирше с лёгкостью удаётся попасть внутрь. Невзирая не недовольный взгляд черноволосого мужчины, она игривой кошкой запрыгивает на кровать и льнёт к Еве, легонько прикусывая плечо и тонкими пальцами поглаживая нежную матовую кожу.
- Я скучала, - игнорируя Адама, жарко шепчет Эйва, ласково перебирая золотистые пряди волос сестры по крови. Положив ладонь  на щёку, поворачивает к себе её лицо, притягивает и целует. Поначалу робко, едва касаясь губами, но с каждым мгновением становясь всё увереннее, впиваясь до боли, переплетаясь языком с чужим, овладевая. В этом её месть им обоим. Ева никогда не должна забывать, кого она променяла на Адама. А самому ему не стоит думать, что он незаменим. И в глазах Эйвы, устремлённых на вампира, отчетливо читается вызов.