[indent] [ Страх ] Холодный. Горький. Пахнущий сладковатой мертвечиной и стоячей затхлой водой, что подступила к горлу и едва тронула в миг побледневшие губы. Именно страхом и беспокойством сменилась мимолетная радость, что заставила сердце пропустить удар и прогнала боль, в тот самый тяжелый и переломный для всех день, когда Вэй У Сянь вернулся живым из проклятого богами могильника, что всем известен как гора Луань Цзан. И создавалось такое впечатление, что чувства эти испытал лишь один Лань Ван Цзи. Никому больше не было страшно. Ведь даже Цзян Чэн, поддавшись какому-то истерическому настроению, смотрел на Вэй У Сяня с неприкрыто читающейся в его глазах сумасшедшей радостью, понимая, что теперь они победят, что с появлением Вэй Ина, который привел за собой огромную армию живых мертвецов, — вот почему все аванпосты были пустыми, — что беспрекословно выполняла любой его приказ, в этом противостоянии им уже не будет равных. Цзян Чэн увидел прежде всего силу Вэй Ина, а также ослепляющую возможность вернуть себе родной дом, который некогда орден Ци Шань Вэнь посмели предать огню и утопить в крови. И он был не один. Многие увидели в Вэй У Сяне именно это. Они увидели в нем победу. Они увидели в нем все то, что поможет им уничтожить Великое Солнце. Лань Чжань же смотрел на человека, который сделал едва ли не невозможное, с какой-то невысказанной тоской, понимая, что все это не далось ему просто так. Нельзя получить такую силу и остаться прежним. Нельзя провести на кладбище несколько месяцев, а после вновь вернуться к миру, заверяя его, что ты в полном порядке. Какую цену ты заплатил, Вэй Ин? Что еще тебе предстоит отдать? Светлому не хотелось смотреть на то, как У Сянь гонит свою мертвую армию в бой, как со взглядом, что был наполнен жаждой убийства и праведного возмездия, наблюдает за последними предсмертными судорогами тех самых людей, которые и самому Ланю причинили достаточно боли, а также забрали у него отца. И Ван Цзи всякий раз отворачивался, когда сочащиеся трупным ядом руки находили свою жертву, а после хладнокровно разрывали ее на части. Никто не мог их остановить. Они слушались только Вэй У Сяня и его флейту. Жалость к врагам? Это была не она. Нет. В эти моменты заклинатель из едва не ставших пеплом Облачных Глубин смотрел лишь на Вэй Ина, который с каждым днем что-то в себе убивал. И именно поэтому он был зол.

[indent] И именно поэтому Лань Ван Цзи почему-то не наплевать.
          [ Должно быть... но в груди бьется иная правда ]

[indent] Ему не наплевать на то, что Вэй Ин самым жестоким образом губит и уродует свои: душу и тело. Ему не наплевать на то, что в конечном итоге он доведет себя до черной могилы, которая сейчас служит для него источником силы. Ему не наплевать на то, что заклинатели вокруг Старейшины перешептываются в открытую, взгляды враждебные бросают, но всякий раз отворачиваются, когда замечают холодный взгляд золотистых глаз, что молча предостерегает и велит замолчать. Лань Ван Цзи просит замолчать остальных. Лань Ван Цзи молчит и сам. Но есть и кое-что, что вызывает у Ван Цзи то самое чувство «мне все равно». И все оно сосредоточено в выходках Вэй Ина, которые Лань Чжань молча спускает ему с рук. Лань Ван Цзи продолжает молчать, когда Вэй У Сянь пытается задеть его грубыми и громкими словами, что заставляют сжать губы в тонкую линию, когда гонит его прочь, когда срывается на нем, а затем напоминает о собственных ошибках, которые Лань совершил отчасти случайно, когда позволяет своему гневу выплеснуться на заклинателя из ордена Гу Су Лань, что все еще следует за ним тенью верной. Лань Чжань прекрасно видит то, что Вэй Ин в ярости, что он мечется из стороны в сторону, ждет чего-то, но не говорит чего именно. Может ли Лань что-то сделать? Ничего. Вэй Ин не хочет его слушать, скалится в ответ, отворачивается, а каждый их разговор заканчивается очередной ссорой, так как Ван Цзи невероятно тяжело донести до темного все то, что он хочет ему объяснить. Вэй Ину это не нужно. Но быть рядом со Старейшиной И Лин слишком долго  у Ван Цзи не получается, так как он не может постоянно контролировать его, а в Облачных Глубинах, которые все еще восстанавливались после того страшного пожара, что уничтожил большую их часть и напоминает о себе фантомной болью в ноге, у него тоже было очень много работы. Да и старшие заклинатели начинали выказывать свое недовольство настолько открыто, что игнорировать их у Лань Ван Цзи уже попросту не получилось. Находиться подле Вэй Ина становилось едва ли не опасно, — отношение к нему стало меняться, а орден не был готов запятнать свою честь только потому, что один упрямый адепт не хочет никого слушать, — а потому в какой-то момент Лань Чжаню пришлось его покинуть и вернуться обратно в Гу Су Лань, надеясь, что хотя бы шиди Вэй У Сяня присмотрит за ним должным образом, а также не позволит ему творить глупости.

[indent] И он оказался наивен. Лань Ван Цзи позволил себе забыть о Вэй У Сяне на какое-то время, веря, что в родном доме тому станет намного легче, что он вспомнит себя прежнего, что перестанет быть таким, каким он был все это время.

[indent] Когда же спустя какое-то время Цзян Чэн, видимо загнанный в тупик своими же собственными решениями, обращается к Ван Цзи с просьбой о помощи, — по его лицу сразу было видно, что делать этого ему очень и очень не хотелось, — то Лань Чжаню хватает уже и того, что глава Пристани Лотоса называет имя Старейшины. Ведь одно его имя уже является довольно весомым основанием для того, чтобы сначала хотя бы выслушать молодого главу ордена Юнь Мэн Цзян, а после и вовсе согласиться на все. Вести принесенные из Пристани Лотоса по-началу вызывают у братьев Лань сомнения и удивление, а после отражаются на лице Лань Си Чэня откровенным волнением, которое заставляет его закрыть все двери и увести Вань Иня как можно дальше от любопытных ушей и глаз. Но если самому Цзян Чэну младший брат Лань Хуаня помогать и не особо хотел, учитывая, что тот не стал слушать его тогда, когда все еще можно было попытаться исправить, а также и ясно дал ему понять, что все происходящее с Вэй У Сянем его не касается, то в помощи Вэй Ину, пускай даже тот отмахивался от него все это время, этот парень отказать попросту не мог. Вэй Ин не был ему чужим. Больше уже не был. Только вот Ван Цзи так и не смог ему об этом рассказать, признавая, что тот мальчишка с невозможной улыбкой действительно был ему другом. И именно поэтому Лань Чжань заставляет себя забыть об обиде, которая так и сгнила у него где-то под ребрами, собирает вещи, прощается с братом, обещая, что если что-то случится, то он обязательно даст об этом знать, а после поспешно направляется в Пристань Лотоса. Его уход заметят. И о нем будут спрашивать. Причины? Осталось лишь понадеяться на то, что о причинах никто из старших заклинателей не узнает, а брат сможет на какое-то время всех успокоить.

[indent] Что же касается самой Пристани Лотоса, то...

[indent] Было приятно видеть то, как в Юнь Мэн вернулась жизнь. Отрадно было слышать детский смех и живые голоса. Пристань Лотоса постепенно оправляется и восстает из пепла. И это не может не радовать. [ Многие из них сражались за это ]. Но какой ценой они всего этого добились? Лань Чжань спускается в темницы Пристани Лолоса с тяжелым чувством, которое сдавливает легкие и мешает дышать. Здесь начинаешь невольно вспоминать слова Старейшины И Лин о том, что все случившееся было неизбежно, а также еще и необходимо. Когда все пришло к этому? Во время Аннигиляции Солнца этого парнишку из ордена Юнь Мэн Цзян, который сейчас находится где-то в темноте этих коридоров, восхваляли и боялись, зная, что лишь на него они могут сейчас положиться. Черт возьми, Вэй У Сянь буквально в одиночку вырвал победу для Альянса из рук ордена Ци Шань Вэнь. Ему словно бы и не требовалась никакая помощь. Он опустошающим мором прошелся по вражеским землям, забирая жизни всех тех, кто остался верен уже умирающему Солнцу. Он в одиночку сделал все то, что не смогли все кланы заклинателей вместе взятые. За всех этих трусов, которых Лань Ван Цзи с братом и Цзян Чэном едва смогли заставить объединиться, он вышел на поле боя и отвоевал право на свободную жизнь для каждого из них. И когда люди за его спиной лишь толкали его все ближе к краю, а также делали вид, что уважают его, Лань Чжаня вело за Вэй Ином лишь искреннее беспокойство. С первого же дня после возвращения Вэй У Сяня его вел за ним лишь страх того, что в конечном итоге этот несносный мальчишка себя убьет. А если и не он сам, то кто-нибудь другой. И претендентов на эту роль с каждым днем после Аннигиляции Солнца становилось все больше. И что теперь? Все-таки он позволил загнать себя в клетку.

[indent] Если бы только Лань Чжань мог бы себе представить последующие действия Цзян Чэна, которые он называет заботой и защитой, то он бы не уехал. Он бы заставил себя остаться. И, возможно, что тогда бы ему не пришлось сегодня спускаться во тьму камер. Ему бы не пришлось выслушивать от главы ордена Юнь Мэн Цзян все эти странные вещи, которые тогда вызвали беспокойство не только у него одного.

[indent] — Здесь никого не должно быть.

[indent] Проходя мимо одного из охранников Лань Чжань наконец-то позволяет себе разрушить царившую здесь тишину своим голосом. И такой приказ обусловлен не сколько тем, что Лань Ван Цзи должен был бережно охранять искусство и техники ордена Гу Су Лань от посторонних ушей и глаз, а сколько тем, что он хочет остаться с Вэй У Сянь наедине. Чужое присутствие в данный момент может лишь помешать. Когда-то Вэй Ин помог ему выжить. В той самой пещере наедине с чудовищем. Пришло время возвращать долг. Нужно было спасти его. Пускай даже если и спасать Вэй Ина придется от него самого.

[indent] Ван Цзи не боится заходить в камеру к Вэй У Сяню, а потому самостоятельно отпирает клетку и снимает пару защитных заклинаний, которые на нее поставили. Чего ему бояться? Старейшины И Лин? Его Лань Чжань не боится. Не умеет. Да и не хочет. Он не считает этого парня чудовищем, которое гораздо проще было бы уже просто убить. К тому же Вэй Ин слаб. И Лань Чжань знает это не только со слов Цзян Чэна, но и чувствует это прямо сейчас. Ван Цзи не чувствует агрессивной и живой энергии со стороны Старейшины, которой когда-то в нем было в избытке. Ничего этого нет. Пустота. Тяжелая. Густая. Холодная. И лишь запах крови ударяет в нос сразу же, как только светлый закрывает за собой вход в камеру.

[indent] — Вэй Ин...

[indent] Голос у заклинателя из Облачных Глубин спокойный и мягкий. И повышать его нет необходимости, так как холодные стены, пропуская сквозь себя его голос, разносят его по всей камере. В голосе Лань Чжаня слышно лишь то самое спокойствие, которое сейчас и вовсе может показаться кому-то странным. Честно? Лань Ван Цзи и не ждет того, что темный отзовется, а от того и называет его по имени скорее инстинктивно, всматриваясь невольно в темноту камеры, что скрывает от него друга. Как он? Что с ним? Лань Ван Цзи давно его не видел. До чего его довели? Во что превратили? Он оставил Вэй Ина на его семью, а она же загнала его в подвалы. У Лань Чжаня тяжело с выражением собственных эмоций, но если бы сейчас здесь был его старший брат, то он бы безошибочно определил то, что Ван Цзи раздражен, а происходящее ему не нравится. Неужели все настолько плохо, что нужно было дойти до такого? Ему не хочется об этом думать. Как и не хочется позволить губительным и темным мыслям разрушить его подсознание. Нужно было сосредоточиться на другом. На чем именно? Цзян Чэн попросил его что-то сделать с тем, что происходит с Вэй Ином, — ему бы увидеть его поближе, услышать и понять, — но только вот Лань Ван Цзи даже и не особо верит в то, что и вовсе на что-то способен в данной ситуации. Что он может? Попытаться успокоить Вэй Ина? Забрать часть его тьмы себе? Перенаправить темную энергию в собственное тело? Заставить Старейшину И Лин слушаться главу Пристани Лотоса? Если честно, то Ван Цзи впервые в жизни настолько в себя не верит. Ведь он уже пытался. Он пытался достучаться до Вэй Ина и раньше, но его всякий раз отталкивали. Разве может он сделать что-то еще? Вряд ли. Но Ван Цзи заставляет себя хотя бы попытаться. Не ради Цзян Чэна. Ради Вэй Ина. Он должен быть рядом с вернувшимся из могильника человеком лишь для того, чтобы найти в нем того самого Вэй Ина, которого Лань Чжань все еще помнит. И он хочет вернуть его назад. Шансы? Минимальные. Но это и не значит, что нужно было сдаться прямо сейчас. Но нужно ли это самому Вэй Ину? Задавать этот вопрос Лань Чжань не станет по той простой причине, что ответ ему уже известен. И такой ответ его не устроит. В этом они с Цзян Чэном были солидарны. Лишь в этом. И все-таки... почему именно он? Почему не его брат? Лань Си Чэнь был также искусен в заклятиях их клана, что были вплетены в музыку. Почему Цзян Чэн обратился за помощью именно к Лань Ван Цзи? [ Это ведь его не касается. Это не его проблемы. ]

[indent] Лань Чжань заставляет себя ровно дышать, отводит взгляд от темного пятна в самой глубине среди крови и серых камней, а после спокойно опускается на колени, пачкая свои белоснежные одежды о пол темной камеры, но его это как-то не особо волнует. Лань Чжань не боится запачкаться. И смысл в этих словах можно найти далеко не один. Гуцинь же, освобожденный от плена мягкого шелка, занимает свое законное место на коленях хозяина. И здесь Лань невольно замирает, а в пальцах начинает слегка покалывать. Отчего-то Ван Цзи невольно вспоминает о том как он был зол, когда услышал от Вэнь Жо Ханя, что Вэй Ина сбросили на гору Луань Цзан; он вспомнил ту вспышку ярости, которая окончательно превратила его пальцы в обезображенные куски плоти, что потом еще несколько недель будут болеть и кровоточить, а Лань не будет обращать на это должного внимания, так как Аннигиляция Солнца только началась, а он должен был быть рядом со своим кланом, рядом с Вэй Ином в этой войне. Прикрыть глаза. Дать себе минуту. Не вспоминать. Не сейчас. Вместо этого Лань Чжань прикасается своими пальцами к струнам гуциня, заставляя тьму задрожать в отзвуке первой ноты. «Успокоение». Прежде чем перейти к чему-то более серьезному, — глава ордена Юнь Мэн Цзян настаивал на том, чтобы начать с действенных методов сразу же, но в чем Лань Чжань ему молча отказал, объясняя, что травмировать Вэй Ина еще сильнее он не намерен, — нужно было проверить общую реакцию У Сяня хотя бы и на эту мелодию, что должна была помочь успокоиться его разуму и израненному духу.

[indent]  [ Страх ] того, что он опоздал.

Отредактировано Lan Wangji (Ср, 2 Янв 2019 17:13:51)

придя домой, разденься и разрыдайся ------------------------- дышать здесь нечем, но не потому что окно закрыто.

[indent] [ Отчаяние ] Вязкое. Липкое. Тяжелое. Его можно было уловить в едва дрогнувших пальцах, что сковало мимолетной и предательской судорогой в тот же самый момент, когда густая и пропахшая запекшейся кровью тьма отозвалась голосом Вэй Ина. Неправильный голос. Сломанный. Больной. Уставший. И Лань Чжань совершенно не хочет еще и в нем слышать то самое отчаяние, что тонет на глубине его обманчиво холодных глаз. Не хочет. Но отчего-то все равно слышит. Чувствует. Видит. И именно поэтому продолжает молчать. Лань Ван Цзи вообще не умеет говорить ободряющих речей, зная, что все его попытки будут напрасны. Что ему сказать? Разве его будут слушать? Заставить гуцинь трепетно и искренне петь — легко. Достучаться до чьей-то изуродованной души — это практически невозможно. Неужели ничего нельзя сделать? Можно. Лань Чжань умеет говорить с У Сянем через терции, заключая собственные чувства в аккорды, что отражаются от стен чем-то болезненным, дрожащим и слабым, а после растворяются в воздухе вместе с едва уловимым дыханием. Он умеет передавать часть своих собственных эмоций через натянутые до предела струны, которые помогают ему говорить, зная, что его «собеседник» его обязательно поймет. Но только вот сегодня этого не будет. Почему? Лань Ван Цзи придется остановить себя, помня, что никакие слова уже здесь не помогут. Этот момент уже упущен. И у него есть лишь крошечная надежда на то, что вплетающаяся в холодную тьму мелодия, которая должна была либо успокоить, либо разозлить Вэй Ина, сможет возыметь хоть какой-то эффект. Лань Чжань не надеется на чудо. Ему нужна лишь крохотная крупица надежды, а не мгновенное исцеление. И сейчас если У Сянь отреагирует на льющуюся из гуциня мелодию, — и не имеет значения заключенные в его отлик эмоции, — то у Лань Чжаня хотя бы останется надежда на то, что он все еще способен их различать, способен слышать, способен чувствовать. Вэй У Сянь всегда требовал от Лань Ван Цзи внимания к своей собственной персоне, всегда отчаянно просил обратить на него взгляд золотистых глаз. В этот же раз Ван Цзи идет от обратного. И это именно ему нужно поймать взгляд Вэй Ина. Не Старейшины И Лин, которого все заклеймили и прокляли, а именно Вэй Ина. Мальчишка из Пристани Лотоса должен вернуться. Ведь без него грозный Старейшина долго не проживет. На злобе и мести можно научиться выживать, но она никогда не позволит тебе жить.

         Вэй Ин слышит. Вэй Ин все понимает.
                    И его это злит. А вся эта боль, как перелом открытая.
                                          Ведь люди — не дождь, снег или осенние листья.‌‌‍‍
                                                           Они не выглядят красиво, когда падают...
[indent] С первыми же погруженными в агонию нотами, что отозвались под пальцами фантомной болью, оживает и тьма вокруг заклинателя. Она дышит, собирается в неясные фигуры, стонет, а еще о чем-то постоянно молит. Ван Цзи не отводит взгляд. Нельзя. Он смотрит прямо на переломанного во тьме Вэй Ина, зная, что таким этот парень быть не должен. Он смотрит на него с тем самым чувством, что предательски сдавило грудную клетку, заставляя задержать дыхание лишь для того, чтобы не позволить никому — даже самому себе — почувствовать его настоящие эмоции. И это была вовсе не жалость, а все тоже самое отчаяние. Лань Чжаню невероятно тяжело заставить себя поверить в то, что это измученное и грязное существо, которое было гораздо ближе к ожившим мертвецам, если только присмотреться, все еще хранило родные черты. В какой-то момент заклинателю и вовсе захотелось искренне поверить в то, что Цзян Чэн и У Сянь его попросту обманули, а в камеру действительно закрыли лютого мертвеца, думая, что это будет довольно забавно, но подобные мысли были лишь самообманом. И поэтому Лань Ван Цзи все еще не позволяет себе отвести взгляд от темного силуэта, что отзывается лихорадочной дрожью на льющуюся из гуциня мелодию. Это плохо. Он противится. Каждое его движение отзывается в груди одним единственным словом. Каким именно? «Убирайся». Заклинателя из Гу Су вновь пытаются прогнать прочь. Он здесь лишний. Его не ждали. И видеть его не хотели. Когда же чужие руки остервенело цепляются за струны, — в какой-то момент тьма и холод все-таки приобретают вполне конкретные очертания, — то первая же мысль истошно кричит о том, что это больно. Лань Чжаню хочется вскинуть руки лишь для того, чтобы не позволить У Сяню изуродовать свои тонкие пальцы, которые не уступали его собственным в чувствительности и мягкости. Он совершенно не думал о том, что сейчас ему испортят невероятно ценный и горячо им любимый инструмент. Было лишь беспокойство за чужие руки, которое отразилось на лице едва заметной тенью, а после слишком быстро исчезло, что заставило и вовсе усомниться в его существовании. Вэй Ин действует грубо, хаотично, цепляясь за ненавистный им предмет лишь с одной единственной целью — заставить гуцинь замолчать. Угрозы? Ван Цзи даже не обращает на них должного внимания, так как Вэй У Сяня он не боится. Никогда не боялся. Даже теперь. Он лишь смотрит в эти штормовые глаза напротив, надеясь, что он ошибается. В чем именно? В этих глазах нет жизни, в них нет желания быть спасенным. Они мертвые, дикие и отчаявшиеся. Лань Чжань накрывает чужие ладони своими, пачкает длинные пальцы в теплой крови, молчит, так как не может подобрать нужных слов, помня, что его вновь не услышат, а также стараясь лишь через одно единственное прикосновение передать самую важную мысль, которая циркулирует у него по венам вместе с кровью. Что это за мысль? Она не нова. Заклинатель хочет донести до Вэй У Сяня ту простую истину, что он не один, что не стоит скалить зубы и прятаться.

                Лань Чжань не оставит его одного. Этого не повторится.
                         Даже если Старейшина будет гнать его прочь.
[indent] Но он все-таки исполняет его просьбу. Лань Ван Цзи уходит, оставляя Старейшину в звонкой тишине своего заточения лишь до следующего утра. С новым рассветом заклинатель из Облачных Глубин возвращается вновь. Он приходит в эту камеру на протяжении нескольких дней, — ведь все это время он жил в ордене Юнь Мэн Цзян, — пачкает свои белоснежные одежды, вечерами смывая с них отсыревшую грязь и кровь, с завидным упрямством игнорирует чужие крики и проклятия, а затем повторяет все заново. Его мелодии становятся грубее, действия жестче, а в глазах крошатся ледники. И лишь уставшее сердце захлебывается кровью. Причины? Ван Цзи поддается уговорам хозяина Пристани Лотоса, когда обрушивает на откровенно слабую в темноте фигуру всю свою силу, что была шелковыми нитями вплетена в горькую мелодию гуциня. Итог? У Лань Чжаня глубокие ссадины от ногтей на лице, шеи, плечах и руках. У Лань Чжаня ссадины, следы чужих зубов на руках, а он их отчего-то даже и залечить не пытается, вкладывая всю свою духовную силу не в эти дурацкие раны, а только лишь в свой гуцинь, в музыку, в чужую душу. У Лань Чжаня предательски дрожат губы всякий раз, когда под каменными сводами глохнет агонизирующий нечеловеческий крик. У Лань Чжаня больше нет никакого желания и дальше калечить того самого человека, который ничего из этого не заслужил. Эти методы не работают. И никогда не будут. А ведь он говорил об этом с самого начала. Это не спасение.

[indent] Они убивают его.

[indent] Если так подумать, то Лань Ван Цзи и Цзян Чэн никогда открыто не выступали против друг друга, не спорили, а уж тем более не повышали друг на друга голос. Почему? Каждый из них довольно нейтрально относился к другому, — их нельзя было назвать хорошими приятелями, но только вот в сравнении с остальными, если всколыхнуть память, Цзян Чэн хотя бы вызывал у Лань Чжаня чувство собственной значимости, — уважал за совершенные поступки, силу и характер. Нынешний глава ордена Юнь Мэн Цзян всегда казался Лань Чжаню человеком разумным, когда не позволял эмоциям утопить свой разум в непозволительных мыслях, а его вспыльчивость, а также и все еще чрезмерная юношеская решительность его совершенно не портили, порою заставляя лишь проявлять к Цзян Чэну молчаливое почтение со всеми прописными правилами. Они действительно уважали друг друга. Но прямо сейчас... эти двое стояли друг напротив друга, а в их глазах плескалось самое настоящее горячее раздражение и даже гнев. И даже слепой бы смог почувствовать тот неконтролируемый всплеск энергии и нагревшийся воздух вокруг них, который только не искрился, хотя до этого, судя по поведению Цзян Чэна, было не так уж и далеко. Глава ордена Юнь Мэн Цзян крутил в пальцах кольцо Цзы Дянь, и тем самым лишь подтверждал свое раздражение. Лань Ван цзи же выглядел лишь холоднее и сдержаннее обычного.

[indent] — Это не может продолжаться вечно. — голос заклинателя из Гу Су Лань все-таки разрывает ту холодную и звенящую тишину, которая повисла между ним и главой ордена Юнь Мэн Цзян. — И ни одна из практик моего ордена здесь не поможет. — и это еще не говоря о том, что Цзян Чэн начинал упорно настаивать на тех самых строгих и жестоких мерах, которые применялись чуть ли не к одержимым злыми духами людям, но применять большинство из которых Лань Ван Цзи даже не смел. — Если ты так настаиваешь, то я продолжу играть, но от этого ему становится только хуже. Это бесполезно. Такими методами... я просто убью его. — Ван Цзи уже хватило и пары дней проведенных рядом с Вэй Ином для того, чтобы осознать и принять ту простую истину, что вытащить из него всю эту тьму окончательно они не смогут уже никогда. Что он мог? Он мог лишь вытянуть часть этой тьмы на себя, отравить свой собственный разум, заставить У Сяня заглушить в своей голове часть безумных мыслей, которые все еще продолжают его терзать, притупить боль, но и даже все это ему приходилось делать насильно. Каков итог? Все его усилия были напрасны. Также и само присутствие Ланя буквально ломало подсознание темного на части, превращая его действительно в нечто другое, опасное и злобное. И что вызывало у Ван Цзи довольно противоречивые чувства. Он не хотел его мучить. Лань Ван Цзи не хотел видеть Вэй У Сяня таким. Но и бросить не мог. А потому продолжал приходить к нему исходя из личной инициативы, а не только лишь из-за того, что Цзян Чэн вытащил из него своего рода некое обещание.

[indent] — Это будет продолжаться столько, сколько будет нужно. — глава ордена Юнь Мэн Цзян пока еще держит контроль над голосом, но только вот по Цзы Дяню уже пробегает первая вспышка предупредительной молнии, что откровенно намекает Ланю о том, что этот разговор был нежелательным. И если Ван Цзи сейчас же не замолчит, соглашаясь с Вань Инем, то его выведут из Пристани Лотоса в ближайшие же минуты. И Лань Чжань бы мог промолчать. Он мог бы отступить, если бы только речь шла о ком-то другом, а не о Вэй У Сяне. В любой другой ситуации он смог бы развернуться и уйти, оставляя главу Пристани Лотоса один на один с его безумием, но сейчас этого не будет. Он не стал слушать старейшин своего клана, он не стал слушать своего дядю. Так почему он должен слушать кого-то чужого? К тому же он как-то уже пытался поговорить с этим человеком, пытался открыть ему глаза на проблему, пытался заручиться его поддержкой, так как для У Сяня он был гораздо важнее Лань Чжаня, а в ответ получил лишь все те же самые слова, которые забыть было невероятно сложно. И разве после всего этого стоит молчать? Ван Цзи надоело отступаться от самого себя, а также и от своих собственных принципов в угоду чьим-то желаниям. Больше этого не будет.

[indent] — Он не животное! — Лань Ван Цзи все-таки срывается и позволяет себе впервые в жизни повысить голос на этого человека, в то время как перед глазами вновь предстает та самая картина, которую он видит всякий раз. Вэй Ина держат в клетке, его сковали цепями и талисманами, ему запрещают вообще куда-то выходить, а также Лань Чжань за последние дни стал ставить методы Цзян Чэна, о которых он не давал ему никакой конкретной информации, под сомнение. Разве это нормально? Вэй Ин едва ли не в одиночку вырвал победу и право на жизнь для всего Альянса. А что сделали они? Они его загоняют. Они его ослабляют. Они его злят, провоцируют и едва ли не убивают, а затем вновь вливают в вены жизнь. Но зачем? И почему? Разве это правильно? Это пытка.

[indent] — Расскажи это всем остальным! Ты видел их?! Конечно же видел. — а вот теперь уже начинает закипать и Цзян Чэн, который свято уверен в том, что он все делает правильно. Глава ордена Юнь Мэн Цзян начинает злиться, поддаваясь своим эмоциям слишком легко и просто. Он уверен в собственной правоте. Он уверен в своих мерах. А также он совершенно не желает слышать слов неодобрения со стороны этого человека, который смеет выступать против него в его же доме. Вэй Ин был его братом. Вэй Ин был частью его клана. Гу Су не имело права вмешиваться в их жизнь. Он лишь попросил Лань Ван Цзи об услуге, но он не давал ему права решать все самостоятельно.

[indent] — Цзян Чэн! — Лань Чжань в отчаянии пытается достучаться до него, напомнить ему о том, что тот человек в подвалах все еще остается человеком, а не чудовищем, на которого стоит надевать строгий ошейник. Да, конечно, возможно, и стоит, но не таким же образом. Во что они превратили его?! Что они все из него сделали?!

[indent] — Он мой брат! — в глазах главы ордена Юнь Мэн Цзян горит какой-то странный огонь, который Лань готов сравнить с сумасшествием. Да, конечно, Цзян Чэн действительно считает У Сяня своим братом. Всегда считал. И он не может отдать его на растерзание остальным, он оставит его рядом с собой, он сохранит ему жизнь, он будет наблюдать за ним сам. Здесь. Дома. В их Пристани Лотоса. Но какой ценой?!

[indent] — Он твой пленник! — резкая вспышка молнии буквально на секунду ослепляет, приводя за собой оглушительный треск, а затем и боль, но Лань Чжань глаз не закрывает. Он должен видеть. И он должен видеть для того, чтобы наконец-то осознать, что дальше так продолжаться не может. Заклинатель из Гу Су лишь выставляет вперед руку, чтобы позволить кнуту обернуться вокруг его запястья. Будет синяк. Сильный. Равнозначный гневу Цзян Чэна, но на который Лань Ван Цзи даже не станет обращать должного внимания. И снова этот горьковатый привкус отчаяния. Этот человек не будет слушать Ван Цзи. Он не готов ничего с ним обсуждать. А также он свято верит в правильность каждого своего действия. Что может Лань Чжань? Лишь позволить Цзян Чэну выплеснуть весь свой гнев и боль на него. Это нормально. С этим он еще может смириться, а темная полоска сковавшая запястье не заставит его отступиться от своих принципов. — Прошу меня простить. — когда к Ланю возвращается возможность вновь пошевелить рукой, а кнут преданной змеей сворачивается в кольцо на пальце нынешнего хозяина Пристани, то он лишь складывает руку в кулак, накрывает ее другой ладонью, вытягивает руки перед собой и покорно склоняет голову. Его всю жизнь учили быть вежливым, вбивая в позвонки сотни и тысячи правил. Не стоит забывать о приличиях. Все-таки он гость в этом доме. И решающее слово за ним никогда не будет. Не в этом случае. — Я позволил себе лишнего. Могу ли я все еще рассчитывать на Ваше гостеприимство? Утром я вернусь в Облачные Глубины и больше Вас не побеспокою. Если главе ордена Юнь Мэн Цзян все еще будет нужна помощь, то советую обратиться к моему брату.

[indent] Лань Ван Цзи врал. И вновь нарушил еще несколько правил.

[indent] Почему он не ушел сразу же? Эта ночь была нужна Ван Цзи вовсе не для того, чтобы восстановить силы, а также подготовиться к возвращению в Облачные Глубины. У него была совершенно иная цель. И ради нее он был готов отказаться от слишком многого прямо сейчас. Время... Оно как таяние льдов, медленно и неумолимо. Это тонкие трещины на иссиня-снежной поверхности твоего сознания. Ты поймешь, что его не вернуть, когда лед начинает трескаться под ногами. Заклинатель больше не хотел ничего терять. И ему надоело стоять в стороне. А потому когда на Пристань Лотоса наползают холодные сумерки,то он лишь забрасывает гуцинь себе на плечо и тихо выходит во внутренний двор, зная, что впоследствии вернуться сюда уже не сможет. Он и без этого разозлил Цзян Чэна, а к утру же вся эта злость неизбежно превратится в ненависть. Ну и пусть. Лань идет привычной ему дорогой к темницам совершенно спокойно. Честно? Он даже не волнуется. К чему лишние волнения, когда в его собственных мыслях звучат лишь отголоски о том, что никто не посмеет его сейчас остановить. Возможное сопротивление? Лань Чжань о нем не думает. К тому же и справиться с тем количеством заклинателей, которые охраняли темницу было не так-то сложно. Секрет? Мелодии из Облачных Глубин. С помощью них можно не только успокаивать душу, говорить с мертвыми и сражаться, но ими можно также убивать, а еще и усыплять. Кто будет обращать внимание на ласковые трели гуциня? Кто будет ждать чего-то плохого от одного из нефритов самого благопристойного ордена среди заклинателей? Никто. И Ланю это только на руку. А потому он спокойно проходит мимо погруженных в глубокий сон заклинателей, в который раз снимает защитные заклинания с камеры Старейшины И Лин, зная, что сложнее всего будет справиться именно с ним. Одной музыки здесь было мало. Увы, но чтобы подчинить Вэй У Сяня своей воле, а также превратить его в бесчувственную куклу, пришлось приложить немного усилий, заклинание оцепенения, немоты, а также еще сильный всплеск энергии, направленный прямо в район чужого затылка.

[indent] — Хватит.

Придерживая за талию находящегося в бессознательном состоянии Вэй Ина, который впервые за долгое время выглядел настолько умиротворенным и спокойным, Лань Чжань не может не замереть на одно короткое мгновение, что позволяет ему запечатлеть это безмятежное лицо в своей памяти. Он протягивает руку, поджимает в нерешительности покрытые шрамами пальцы, а после и едва ли не нежно убирает с чужого лица прядь спутанных и грязных волос. У Сянь измучен. Но он не примет ни помощь, ни жалость, ни сострадание. Ван Цзи поверил Цзян Чэну. Ван Цзи поверил в значимость родного дома. А что в итоге? Он ошибся. Ему нужно было с самого начала поступить подобным образом: настоять, забрать и пропасть вместе с ним. Но куда ему идти? Перехватив Вэй Ина поудобнее, а также попросту взяв его на руки, Лань Ван Цзи покидает Пристань Лотоса в опасливой спешке, чувствуя, что их пропажу заметят слишком быстро. У Ван Цзи нет проблем с управлением собственным мечом, но хватает его все-таки ненадолго, так как его собственное тело все еще не восстановилось после того, как он посмел выступить против решения собственного ордена, а также после всех этих дней проведенных в темнице рядом с Вэй Ином. Итог? Ему приходится спуститься, оставшуюся часть проделав до банального пешком. Не останавливаться ему не позволяет лишь собственное упрямство, которое гонит его из Юнь Мэня, а также за границу владений великих орденов. Куда именно? Как-то Лань Ван Цзи с братом во время ночной охоты вышли к старому и заброшенному дому, в котором давно никто не жил. Местные говорили о том, что там живут призраки, но на деле же крестьяне попросту боялись всеми брошенного на отшибе дома, а заночевавшие там заклинатели лишь убедились в том, что все это обычные человеческие страхи. Братья по мере своих сил восстановили этот дом, привели его в порядок, сделав пригодным для жизни, возвращаясь в него всякий раз, когда вновь забредали в эту глушь. И именно сюда и направился Лань Чжань. Почему он не попытался вернуть Вэй Ина в И Лин? Это было слишком очевидно. Ведь Цзян Чэн сначала пойдет именно туда, а потом потребует ответа от Лань Хуаня, а также настоит на том, чтобы лично обыскать Облачные Глубины. Здесь же его никто не будет искать. Об этом доме было известно только Лань Хуаню, а тот не станет сразу же раскрывать местонахождение младшего брата пока сам во всем не разберется. И поэтому выбор был очевиден.

[indent] К нужному месту Лань Ван Цзи удалось добраться только к утру. Все это время он старался следить за тем, чтобы Вэй Ин не пришел в себя слишком быстро. Когда же из под крон густого леса наконец-то показался небольшой старый дом, то Ван Цзи впервые за несколько часов ощутил себя настолько уставшим, что у него начинали дрожать руки. Но расслабляться было нельзя. Прежде нужно было занести Вэй Ина в дом, уложить на кровать, а после выйти на улицу и попытаться установить вокруг дома барьер при помощи имеющихся в запасе талисманов и остатков собственной духовной силы. У Сянь слаб. Его сил сейчас должно быть недостаточно для того, чтобы сломать охранные заклинания, а от того и ставились они не на то, чтобы нельзя было войти, а чтобы нельзя было выйти. Что дальше? Если честно, то Лань Чжань не знает. Поэтому он просто вернулся в дом, а затем вновь подошел к Вэй Ину, который все еще был без сознания. За окном начинался новый день, а первые лучи солнца уже воровато проникали в комнату сквозь закрытые окна, заставляя Ван Цзи увидеть неприглядную картину лишь еще более отчетливо. В темноте камеры разглядеть У Сяня было тяжело, тени многое скрывали, но сейчас же мягкие солнечные лучи позволили увидеть ему все до последнего пятнышка и излома. Живые люди не должны так выглядеть.

[indent] И что ему делать теперь?
                     Лань Ван Цзи невероятно устал.
                              А все еще только начинается.
          И буквально через несколько минут Старейшина И Лин откроет свои мертвые глаза.

Отредактировано Lan Wangji (Пн, 27 Май 2019 09:59:52)

[icon]https://i.imgur.com/3wzAg7V.png[/icon]

мы когда-то столкнулись с тобой, на дороге, ведущей в ад, и с поры той,
я твой конвой, твой хранитель и... просто твой.
только вот знал бы ты... как это сложно...

fearless motivation — revival

У Лань Ван Цзи кладбищенская земля под ногами. У Лань Ван Цзи сухой песок из под чьих-то тел в мыслях и снах. И иногда ему кажется, что она — кладбищенская земля — даже застревает у него где-то между зубов, оставляя после себя лишь холодный землистый привкус, который вызывает тянущее чувство тошноты. Песок скрипит на зубах, прячется в складках одежды и сапогах. Это раздражает. Она — эта самая мертвая земля — остается на подошве, а также на некогда белых одеждах, что своей белизной когда-то могли поспорить с первым снегом, который потом кристально чистой водой остается на твоих руках, а теперь все напрочь пропитаны трупным ядом. Честно? Это похоже на болезнь. Ту самую, что пожирает некогда здоровый организм, а в конечном итоге оставляет от него лишь высушенные лохмотья из кожи и внутренностей. И Лань Ван Цзи начинал привыкать к изуродованным темной энергией кладбищам, что отпугивают от себя обычных людей теперь; он привыкал к этому странному, тяжелому и сладковатому запаху гниения, оседающего на плечах чем-то едва ощутимым, путающегося в волосах и льнувшего к коже подобно распутной любовнице; он привыкал к голодным и громким птицам, что хотят урвать свой кусочек лакомства, которым им служат ткани когда-то еще живых людей. Вороны теперь повсюду. И он привыкал. Ему не хотелось. Но он привыкал. Приходилось. И это его осознанный выбор.
[indent] Лань Ван Цзи позволял этой инфекции отравить его тело прямо через израненные руки.

Ведь посреди всего этого... худощавой и жесткой фигурой, переполненный тьмой и болью, опаленный гневом и переломленный, замирает Вэй Ин. Тот самый Вэй Ин, который, как кажется Лань Чжаню, совершенно разучился улыбаться. Нет, конечно, он все также растягивает обескровленные и потрескавшиеся губы в широкой улыбке, обнажая ряд белых зубов, но от прежней улыбки в ней нет уже абсолютное ничего. Нет тепла. Нет жизни. Тишь гримасы. У Сянь не улыбается, а скалится, провоцирует и защищается. Этот мальчик из Пристани Лотоса, что кровью дорогих его сердцу людей была окроплена, превратился в нечто темное, озлобленное и дикое. И он больше не улыбается. Он убивает. Вэй У Сянь пачкает свои одежды все в той же кладбищенской земле, приставляет к губам флейту, что стонет надрывно, — это поминальный плач по себе самому, — а после растворяется в холодных сумерках. Пытается. Но Лань же всегда его находит, так как этот гнилостный запах разложения, с которым трескается и сама душа Вэй Ина, Лань Ван Цзи уже ни с чем не перепутает. Вэй Ин еще молод и порывист, — его жизнь только начиналась, — но он уже гниет заживо. У него голос бесцветный и кости полые. И Лань Ван Цзи начинает бояться. Не его силы, не его слов колких, а только лишь того, что однажды Вэй Ин с кладбища уже не вернется.
[indent] И поэтому он пришел за ним вновь.

Вэй У Сянь — это сгусток злобы, холодной тьмы и невысказанного отчаяния. Вэй У Сянь — это их общая плата за то, что Великое Солнце зашло за горизонт, а после погрузилось в кровавое море. Вэй У Сянь — это добровольный смертник. Вэй У Сянь — это необходимость [жертва] на мировом жертвенном алтаре. И Лань Ван Цзи с этим не согласен. Откуда у других заклинателей вообще появились столь гнилостные мысли о том, что Старейшину нужно убить? [Вы все смотрели на него затаив дыхание, когда никто более не осмелился замарать свои одежды в крови и трупом яде]. Почему сам У Сянь не сопротивляется? Почему он идет навстречу мечам и ненависти? Ведь из краткого разговора с Вань Инем, который нехотя поделился с Ван Цзи своими тревогами [на других условиях Лань Чжань его даже слушать не стал бы], заклинатель из Облачных Глубин понял только то, что Вэй Ина держат в подземелье не просто из прихоти, а ради его же блага. Вэй Ин жить не хочет. И даже не пытается. Он существует. Отпустишь его, а после придешь на могилу. Но зачем все это? Почему все обернулось подобным образом? Лань Чжань этого не понимает. Он еще слишком молод. У него мало жизненного опыта, а также ему тяжело правильным образом считывать поведение других людей, которые решили сделать из темного сосредоточие своих собственных бед и ошибок. Ван Цзи молод. Он уже оступился. И его никто не слушает. Что он знает? Ван Цзи знает лишь одно — он не даст остальным кланам убить Вэй Ина. И уж тем более он не позволит У Сяню жить с мыслью о том, что ему лучше всего будет умереть. Это не лучше. И Лань Ван Цзи боится отходить от все еще находящегося в беспамятстве Старейшины сейчас, так как до его пробуждения остались считанные минуты. Считанные минуты остались до того самого мига, когда темная волна ненависти обрушится на Лань Чжаня. А потому он остается рядом с ним, позволяя себе совершенно бесцеремонно рассматривать исхудавшее лицо брюнета, которое он не мог разглядеть все это время во тьме подземных камер. Тьма прятала Вэй Ина от него. Тьма забирала его. Тьма не позволяла Лань Чжаню увидеть истину, а бросала ему под ноги лишь фрагменты от общей картины, которые ничего не могли ему рассказать. Но сейчас, когда солнечный свет наконец-то коснулся бледной кожи темного, ласково касаясь его ресниц, Лань Чжань может увидеть всю картину сразу. И что же он видит? Он видит смерть. Больной. Слабый. Умирающий. Лицо Старейшины похоже на череп, который просто обтянули тонкой рисовой бумагой. У него скулы острые, щеки впалые и губы обескровленные, искусанные, потрескавшиеся. Видеть У Сяня таким все еще больно. Это не он. И Лань Чжань слышал что-то о том, что ел У Сянь крайне мало, — ему не нужно было оставлять его, — но теперь у него складывалось впечатление, что тот и не ел вовсе, а голодал уже не одну неделю. Отчего-то в голову невольно лезут мысли о тех самых трех месяцах, которые Вэй Ин провел в могильнике. Как он выживал? Что он ел? Как справлялся с тьмой? Были ли у него серьезные травмы, которых попросту не могло не быть. Сколько сил в этом исхудавшем жилистом теле, если он никогда и ни на что не жаловался? Не жаловался... Ван Цзи ведь действительно никогда не слышал, чтобы мальчишка из Пристани Лотоса жаловался хоть на что-нибудь серьезное. Никогда. Этого не было. Вэй Ин всегда улыбался. И это страшно. Потому что Лань Чжань начинает вновь вспоминать дрожь в чужих руках во время Аннигиляции Солнца, вспоминать пустые глаза, излом бледных запястий и судорожное сбившееся дыхание. Почему никто этого не помнит? А потому что больше никто и не видит. Всем наплевать. Они слепы.
[indent] Вэй Ин искалечен.
                 И он все еще зол.

Когда Старейшина наконец-то приоткрывает свои отвыкшие от солнечного света глаза, давая себе какое-то время на то, чтобы оглядеться, то заклинатель даже и с места не двигается, давая Вэй Ину возможность придти в себя, осознавая, что окружение вокруг него не было плодом его уставшей фантазии. Первая реакция? Отрицательная. И снова концентрация ненависти: в голосе, в движениях, в словах. Первый всплеск чистейшей темной энергии со стороны Старейшины, который среагировал на него даже чересчур эмоционально, Лань Чжань стойко принимает на себя, оступаясь, делая шаг назад и поглощая эту волну ненависти к себе всем своим телом, позволяя легким покрыться антрацитовым налетом от столь концентрированной злобы, что сейчас исходила от Вэй Ина. Он растерян. Он злится. Он все еще должен был быть слегка дезориентирован. И Ван Цзи это понимает. А потому и с объяснениями не спешит, — его не услышат, — давая Старейшине возможность выплеснуть свой гнев. Вэй Ин хочет кричать? Пускай. Ему хочется подраться? Он имеет на это право.
[indent] — Вэй Ин.

Лань Ван Цзи мягко окликает темного, стараясь хотя бы обратить его внимание на себя. Он окликает его вновь, когда плавно уходит с линии удара, — У Сянь не задумывается над своими действиями, а попросту хочет причинить боль, — а после резво перехватывает его за исхудавшие запястья, стараясь удержать и остановить. Что ему нужно сейчас сказать? Все слова бесполезны. Вэй Ин слушать не будет. Но Лань Ван Цзи должен был хотя бы попытаться. Ему нужно объясниться с темным, который сейчас извивался в его руках хуже обезумевший змеи, заставляя Ланя развернуть его к себе спиной и крепко прижать к своей груди, блокируя его руки, а также и его тело. И пускай Вэй Ин не выглядит здоровым [он болен и ослаблен], но он все еще остается мужчиной, который отличается от многих невероятной выносливостью, а потому и Ван Цзи приходится прилагать немало усилий для того, чтобы удержать Старейшину в своих руках, заставляя последнего едва ли не задыхаться от подобного напора.
[indent] — Пусти!

— Успокойся! — голос второго нефрита повышается против его воли, когда Вэй Ин предпринимает очередную попытку вырваться. — Давай поговорим. — Судорожно продолжает говорить Лань Чжань, сжимая Старейшину в своих объятиях до неприятного хруста. — Это не Облачные Глубины. И не Пристань Лотоса. Я... — заклинателю в белых одеждах невероятно сложно подбирать слова сейчас, так как он в не силах дать Старейшине полный ответ. А потому он попытался выразить все свои мысли максимально честно. — ...хочу помочь тебе. — Но нужна ли Вэй Ину помощь? Нет. Вэй У Сянь тут же от нее отказывается, ругается, шипит растревоженной гадюкой, а после предпринимает очередную попытку вырваться из мертвой хватки Ланя, стараясь вцепиться в его руки подобно дикой кошке, которая готова разодрать своего врага на куски тем единственным, что у нее осталось: зубами и когтями. Разве можно с ним сейчас говорить? Нет. Вэй У Сянь безумен и зол. И у Ван Цзи не остается иного выбора. Ему приходиться обездвижить темного. Снова. Успев лишь прошептать ему в затылок едва ощутимое и тихое:
[indent] — Прости.

— ПРОВАЛИВАЙ

— ПРОВАЛИВАЙ

— ПРОВАЛИВАЙ

Очередной рецидив отражается от стен горячей злобой и неконтролируемым всплеском той самой силы, что любому другому бы руки переломала, но только не Лань Ван Цзи; очередная вспышка глохнет в глазах цвета крови и грозового неба. Успокоить? Хотелось бы. Хотелось бы попросту сжать худощавое тело в своих объятиях, прошептать куда-то в спутанные грязные волосы, что уже не нужно защищаться, что можно выдохнуть, что кровью уже не пахнет, но придется подчинять, придется ошейник набрасывать и лишать доступа к кислороду. Разве он должен справляться с этим в одиночку? Больше нет. Не теперь. Ведь рядом он. И если придется, то он усмирит, перекроет все входы и выходы, в цепях зверя удержит и вновь назовет их обоих по имени. Разбитый на части разум, в котором за последние дни сплошная гниль и безумие, кричит надрывно. Ван Цзи слышит. И поэтому все еще рядом, задыхаясь и захлебываясь в чужой боли, что проступает каплями соленых слез, что кусают за уголки глаз. Он забирает Вэй Ина вместе со всем пластом его вины, ярости и отчаяния, до боли сжимая переплетенные пальцы, что еще способны ощущать прикосновение, каким бы приятным или болезненным оно ни было.
[indent] [ Пока тьма не предприняла очередную попытку разорвать горло и грудную клеть ]

На протяжении нескольких дней Ван Цзи стойко — обращаясь в глыбу льда — игнорировал все вспышки агрессии со стороны Старейшины, стараясь лишь показать ему, что он не ради самоличной расправы принес У Сяня сюда. А также Лань Чжань хотел, чтобы У Сянь осознал ту простую истину, что ни одна из его провокаций не возымеет нужного действия. Лань Ван Цзи останется непреклонен. Честно? Когда Лань Чжань забрал Вэй Ина из Пристани Лотоса, ведомый лишь своим желанием вытащить парня из тьмы и холода тюремной камеры, в которой он не должен был находиться, то он действительно хотел ему помочь немного другими способами, которые не включали в себя решетки и пытки. Ван Цзи был готов столкнуться с ненавистью Вэй Ина, с его злобой, а также его вспыльчивым характером, но реальность оказалась в сто крат хуже.
[indent] С Вэй У Сянем было... сложно.

Он отказывался разговаривать с заклинателем из Облачных Глубин, которому когда-то искренне улыбался [теперь это время кажется Лань Чжаню столь далеким], скалился постоянно, язвил и сбрасывал на пол тарелки с едой, когда Ван Цзи отчаянно пытался его накормить. У Сяню нужны были силы. Ему нужно было есть. Но он отказывался. Первые пять тарелок Лань Ван Цзи благополучно стерпел, стараясь не обращать на это должного внимания. Он привык к тому, что характер Вэй Ина изменился далеко не в лучшую сторону [рядом с ним был дикий звереныш, который не понимал действий чужого ему человека, а потому на все реагировал агрессивно], но после шестой тарелки, которая разлетелась на кусочки о ближайшую стену, заставив Ван Цзи медленно закрыть глаза, его терпение начало давать трещины. Оно стало ломаться постепенно, беззвучно и очень медленно. Все началось именно с этих несчастных тарелок. Лань Чжань до банального устал постоянно готовить этому неблагодарному человеку еду, когда у него и без этого болят руки, а обожженные приправами пальцы горят невидимым огнем, когда стоять слишком долго он не может из-за ран на спине. И это не говоря еще о том, что Старейшина совершенно не разрешал подходить к себе. Ведь стоило Лань Чжаню сделать к Вэй У Сяню хоть шаг и тот сразу же пытался закрыться от него теми последними темными всполохами, что у него еще были, начинал кричать, а также вновь предпринимал попытки сломать ему пальцы [это были ежедневные попытки]. Итог? Из Вэй Ина попросту сделали послушную куклу, — Лань устал с ним бороться, а также молча сносить удары, — которую сначала и накормили, а затем и искупали, несмотря на все его злые взгляды, которые желали Ван Цзи скорейшей смерти. И когда Лань Чжань медленно раздевал юношу, то он вновь увидел лишь то, что видеть не хотел. Вэй Ин очень сильно исхудал, а кожа его лишь кричала о том, что он чем-то болен или отравлен. Вэй У Сянь отравлен тьмой. И она сожрет его целиком. Во время купания, когда мальчишка из Пристани Лотоса не мог шевелиться, а Лань Чжань пытался смыть с него всю пыль и грязь тюремной камеры, осторожно прикасаясь к его телу своими холодными пальцами [стеснение и неловкость отошли на второй план], последний обнаружил в теле первого несколько старых и не очень приятных переломов. Это тут же заставило Ван Цзи нахмуриться, но говорить он ничего не стал. Все и так было ясно. И Лань Чжань не хочет этого помнить, но он все еще помнит. И это воспоминание яркое, болезненное и горькое. Вэнь Чжао, растягивая губы в мерзкой усмешке, рассказывал ему о том, что он сбросил Вэй У Сяня прямо на гору. Что в этом такого? Важен был лишь самый конец этого предложения, а не только еще и сам факт того, что место его заключения стал многовековой могильник. Вэнь Чжао именно сбросил парня. Его туда не затащили. Его сбросили, словно лакомство для обитающих там мертвецов, которых радушный хозяин решил покормить. Разве Вэй Ин ничего себе не повредил? Разве он в порядке? Разве у него не было множественных переломов, что за эти месяцы срослись грубо и неправильно? Разве он не был истощен после Аннигиляции Солнца? разве хоть кто-нибудь обратил внимание на то, что он все еще остается человеком? Разве хоть кто-нибудь задумался над тем, что у него тоже есть свой предел? Нет. И складывалось такое ощущение, что и сам У Сянь забыл об этом. Или зачем-то заставил себя забыть. Но почему? Лань Чжань уже спрашивал. Не раз спрашивал и раньше. И ответа он так и не получил.
[indent] «Мне жаль»

Лань Чжаню приходилось время от времени обездвиживать Вэй Ина хотя бы и для того, чтобы просто его умыть и расчесать ему волосы, которые уже все были спутаны и совершенно не хотели слушаться, так как иначе У Сянь попросту ему в руки не давался. Алую же ленту Старейшины, которая всегда была с ним, заклинатель старательно отмыл, а после вновь повязал ему на волосы, невольно собрав их ему в хвост, как он — сам Вэй Ин — делал это еще в пятнадцать лет. В те самые пятнадцать лет, когда он был всего лишь навсего шумным и до безобразия талантливым мальчишкой, который хотел помогать людям. Странное чувство. Ты помнишь, Вэй Ин? Лань Чжань не прикасается к другим людям. Он вообще не любит никаких тактильных контактов с незнакомцами, но именно с тебя он готов хоть каждый день смывать грязь и усталость своими искалеченными руками, расчесывать твои волосы и подвязывать их кровавой лентой. За последние дни он дотронулся до тебя столь бесчисленное количество раз, сколько ни до кого не дотрагивался в своей жизни. И он смотрит на тебя. Он всегда теперь смотрит только на тебя.
[indent] Но ты не видишь.
               И слышать ничего не хочешь.
           Вы лишь продолжаете ссориться.

И в очередной ссоре, когда Вэй Ин вновь хочет вырваться, Лань Чжань прокусывает себе губу до крови, размазывая языком вязкий привкус железа по небу. Ему это нужно. Нужно для того, чтобы наконец-то заставить себя делать именно то, что он должен делать, что он хочет, — отчаяние, гнев и раздражение уже не могут найти выход, остаются где-то под ребрами пластом из перегноя, а также не глушатся никакими медитациями, — а не то, что диктуют ему правила и приличия. Он пытался делать все иначе. Ему было его жалко. Он хотел помочь. Но терпеть уже более он не в состоянии. И сил уже не остается. Вэй У Сянь их обоих подвел к тому самому обрыву, к которому Ван Цзи старался не приближаться, так как считал это неправильным. А теперь уже поздно. Рука заклинателя тянется к затылку Старейшины, грубо собирая его волосы в кулак, пропуская сквозь пальцы темные пряди и оттягивая назад так резко, что темный в его руках с оглушительным треском в шейных позвонках запрокидывает голову назад и удивленно выдыхает, опаляя горячим дыханием лицо Лань Чжаня, который выдыхает ему в ответ не менее хриплое:
[indent] — Ты будешь меня слушаться.

Такая манера поведения для Ван Цзи не свойственна. Такая манера поведения для Лань Чжаня и вовсе неприемлема. Но когда Вэй Ин начинает истерично и надрывно смеяться, выплевывая в лицо светлого заклинателя оскорбления, а также стараясь его спровоцировать, думая, что ничего ему за это не будет, так как Ван Цзи всегда был воплощением благовоспитанности и нравственности, — он ни разу не ударил его, а также не позволил себе причинить ему боль, — тот тут в молодом заклинателе что-то ломается окончательно. Всего секунда. Удар. Звонкий. Сильный. Заставляющий У Сяня отшатнуться, но все-таки устоять на ногах, так как Лань Чжань все еще его не отпускал. Что это? Пощечина. И ее уже хватило для того, чтобы расплавленное золото в глазах заклинателя потемнело, а на бледной щеке Вэй Ина остались ярко-красные следы от его пальцев, а кожа на обескровленных губах тут же лопнула, пачкая кровью и пальцы Лань Чжаня и подбородок Вэй Ина. Ван Цзи зол. И вместе с тем шокирован собственным же поступком, замечая, что в немом удивлении замирает и темный, который не ожидал подобного от заклинателя, которого он когда-то считал своим другом. Это плохо. Лань Чжань смотрит на свои окровавленные пальцы — эта кровь ему не принадлежит — и судорожно выдыхает.

[indent] Он не справляется.

                   Он не справляется.

                         Он не справляется.

Теперь это ежедневная схватка. Не тьма и свет. Нет. Это бы все упрощало. Здесь же все было намного сложнее. Слова? Их не подобрать. И Лань Ван Цзи не может понять лишь одного. Чего именно? Почему Вэй У Сянь столь агрессивен, — ярости в нем позавидует любое чудовище, — а также совершенно не дает Лань Ван Цзи себе помочь, гонит его прочь, отмахивается, скалится и сдавленно хрипит. Почему он все еще упрямится? Почему просто не признается в том, что он потерял контроль, что он все еще не восстановился после всех тех ужасных месяцев, которые он провел на горе Луань Цзан. Почему ни о чем не говорит? Почему молчит? Почему отталкивает?
[indent] Это тяжело...Физически. Эмоционально. Духовно.
             Затронуты все уровни.

У Лань Чжаня уже все руки изодраны в кровь. И ярко-красные глубокие полосы от чужих ногтей символизируют собой лишь предательскую обреченность. Он не справляется. У Лань Чжаня лицевые мышцы сводит судорогой всякий раз, когда от барабанных перепонок отражаются те самые слова, которые ржавыми крючьями цепляются за сердце, а после оставляют его болезненно кровоточить. Физические раны терпеть намного легче, чем душевные. Первые он умеет врачевать, способен унять судорогу в мышцах, а вот острую боль, что собирается где-то прямо под ребрами, Ван Цзи врачевать не умеет. Не научился. Он не справляется. И можно лишь — неизвестно который раз уже — заставить себя отгородиться от всего этого, повторять старые сутры, замечая, что впоследствии они становятся лишь навязчивой мыслью о том, что дальше так продолжаться попросту не может. Он не справляется. И очередная вспышка ярости от Вэй У Сяня, что была намертво перемешена с какой-то неконтролируемой истерикой, которую Лань даже и понять не может, вызывает повторную судорогу в мышцах, отдаваясь в спине многократно усиленной вспышкой боли, так как раны все еще свежие, а также постоянно болят // Ван Цзи не вкладывает в процесс их лечения ни капли духовной энергии. Почему? Вся она уходит на Вэй Ина. На того самого Вэй Ина, который вновь начинает огрызаться в ответ на безразличное и строгое лицо Хань Гуан Цзюня, который лишь чудом все еще пытается выглядеть спокойным. Честно? Хочется закрыть глаза. Хочется зажать уши руками. Выйти. Хочется сделать уже хоть что-нибудь, но лишь бы не слушать. Лишь бы не видеть. Он не справляется. Лань Ван Цзи чувствует себя ребенком, который попросту потерялся где-то в лесу и не может найти дорогу домой, не может выбрать единственное и верное решение, так как во всем сомневается.

[indent] Лань Чжань не хочет слышать со стороны У Сяня всю эту ругань,
                         которую первое время удачно игнорировал.
[indent] Лань Чжань не может ничего придумать. Он уже все испробовал. Вэй Ин не успокаивается.
[indent] И так больше продолжаться не может. Одного упорства было слишком мало.

Когда же У Сянь вновь оказывается непозволительно близко, провоцирует, кричит, пытается вызвать в груди Лань Ван Цзи хоть как-то отклик, то с очередным едким и переполненным желчью словом что-то в груди Лань Чжаня оглушительно трескается. Всего секунда. Лишь жалкая вспышка времени. А он даже и не заметил того, как сдавленно выдохнул, позволяя расплавленному золоту на радужке глаза растопить все последние невидимые цепи из самоконтроля, как замахнулся, вкладывая в тонкие и длинные пальцы, что были слегка огрубевшими на самых подушечках из-за частых практик игры на гуцине и недавних травм, довольно опасный сгусток энергии, а после опустил ладонь на лицо Вэй Ина. Сильно. Больно. Оглушительно. Силы в этих ладонях хватило бы, что бы схватить темного за волосы и треснуть об угол так, что бы он больше не поднялся, но все-таки заклинатель из Гу Су его спасти хочет, а не самолично убить. Все ограничивается пощечиной. Уже второй. И от пощечины Лань Чжаня голова темного сначала как-то слишком резко дернулась назад, — устрашающе и напряженно хрустнули шейные позвонки, — а после и он сам свалился на пол, сдавленно шипя, а также улавливая сквозь стоящий в ушах звон тот самый голос, который одним лишь своим звучанием понизил температуру в этой комнате на несколько градусов. Лань Чжань не хочет его слышать.
[indent] — Замолчи.

Голос у Ланя холодный и властный, понижающий температуру в помещении на несколько градусов. Лань Ван Цзи на пределе. Лань Ван Цзи не хочется вновь бить Вэй Ина. Ему не хочется всякий раз накладывать на него заклятие, что парализует все его мышцы до самого утра; ему не хочется столь открыто на него злиться, когда в глазах плавится чистейшее золото; ему не хочется срывать на У Сяне свою усталость и скапливающиеся в груди раздражение, которого за последние дни стало настолько много, что уже даже и медитации не помогают. Лань Чжань не хотел причинять боль этому человеку, так как ее уже было достаточно, пускай и кое-кто продолжает скалиться, но в этот раз он попросту не смог себя остановить. Не успел. Лань Чжань позволил гневу взять контроль сначала над его разумом, а затем и над телом. Но только ли в гневе было дело? Отчасти. где-то на самой периферии подсознания светлого заклинателя постепенно начала зарождаться еще и обида. На кого? На Вэй Ина, на Цзян Чэна, на остальные кланы, а также и на самого себя. Он делает шаг вперед и наклоняется к Старейшине И Лин со всей присущей ему грациозностью и плавностью, пускай даже кожа на спине начинает натягиваться сильнее, позволяя ранам напомнить о себе резким и болезненным импульсом. Заклинатель из Гу Су протягивает к Вэй У Сяню руку, заводит ладонь ему за голову, мягко касаясь затылка и путаясь пальцами в темных волосах, которые кому-то было бы не плохо вновь привести в порядок, — они опять спутались, — а после крепко сжимает эти самые пряди в своей ладони и тянет голову Вэй Ина назад, заставляя его отклониться назад и посмотреть ему в лицо. Это движение ему уже знакомо. Вэй Ин его помнит.
[indent] — Ты. Будешь. Меня. Слушаться.

Каждое слово, слетающее с губ Лань Ван Цзи, было жестким, холодным и требовательным. Он не просил. Лань Чжань устал просить. Он не справляется. И время просьбу же прошло. А потому он повторяет ему эти слова вновь, но только вот в этот раз они уже жесткие, властные и измученные. Итог? На следующий день они со Старейшиной серьезно подрались, а Лань Ван Цзи даже не стал сразу же сводить провокацию на нет в первые же секунды, как и делал раньше, а также не только Вэй Ину позволил выплеснуть на него все свое негодование, но и сам отпустил себя, осознавая, что что-то идет совершенно не так лишь в тот самый момент, когда обездвижил У Сяня с помощью техники смертельных струн своего ордена [все его тело после будет покрыто мелкими ссадинами]. И он осознал это лишь в тот самый момент, когда Вэй Ин, намереваясь заставить его отступить, намеренно стал пытаться вырваться из струн, что лишь заставило острую леску на его шее натянутся так сильно, что на горле появилась яркая красная отметина [пришлось срочно останавливать кровь, вливая в его тело и без того скудные остатки духовной силы], а из поврежденной кожи начала идти кровь. В тот момент Лань Ван Цзи тут же оказался рядом с Вэй У Сянем, скользнул огрубевшими и едва зажившими подушечками пальцев по чужому горлу, заглянул в глаза пойманному в силки зверю, а после, в течении лишь нескольких секунд, нажал на теле Вэй Ина несколько точек, заставляя того потерять сознание [это продлится лишь секунды, так как силы в руках Ван Цзи больше нет]. Лань Чжань подхватил тут же обмякшее и невероятно слабое тело на руки, впервые задумываясь о том, что ему, возможно, не хватит сил для того, чтобы что-то изменить. Вэй Ин не реагирует на него должным образом. Вэй Ин не хочет его слышать. И не будет.
[indent] Он лишь заставляет Ланя убить его.
[indent] Вэй Ин.

Лань Чжань тянется руками к лицу находящегося в бессознательном состоянии заклинателя, чтобы позволить себе одну вольность, которую он заслужил — он мягко проводит тыльной стороной ладони по щеке темного, а в глазах у него невысказанная тоска, обида и боль. Почему Вэй Ин не хочет его слышать? Почему он продолжает видеть в нем угрозу, когда еще во время Аннигиляции Солнца, а затем и после нее Ван Цзи всегда был на его стороне. Разве он этого не замечал?
[indent] — Прошу, разреши... помочь тебе.

А следующее утро знаменует собой сдавленный хруст чужих костей. Пытаясь вырваться из чужого захвата, который был куда опаснее и сильнее любых оков, Вэй У Сянь ломает себе руку в районе запястья [Лань Чжань вновь отдаст ему часть своей жизненной силы только ради того, чтобы срастить перелом], а после вновь проваливается в небытие. Лань Ван Цзи тоже измотан. Сил больше нет. Он собирает их по крупицам, пока Вэй Ин, находясь в бессознательном состоянии, дарит ему несколько минут покоя и одну единственную возможность вновь прикоснуться к его лицу. Обескровленные губы. Сейчас они все искусаны до крови, обезвожены и покрыты чуть розоватой коркой запекшейся крови. Когда-то они были полными, мягкими и очень горячими на ощупь. И Лань Чжань все еще помнит тот поцелуй на горе Дафань, в котором признаться позже не осмелился [и сейчас не станет], помнит и сбившееся дыхание Вэй Ина, а также его легкую панику, которая буквально через мгновение переросла в искренний интерес, заставляя кровь в сердечных камерах Лань Чжань вскипеть. Тяжело. Ему нельзя приближаться к нему подобным образом. Запрещено. Но сейчас, когда Лань Чжань вновь смотрит на эти губы, к которым до дрожи в позвонках хотелось прикоснуться вновь, он начинает чувствовать, как к его горлу подкатывает отчаяние. Что он делает? Что он делает с Вэй Ином? Любимому человеку нельзя приносить боль, его нельзя держать рядом с собой подобно какой-то милой зверушке, его нельзя сдерживать столь грубо, что в чужих руках ломаются кости. Если честно, то первое время Лань Чжань пытался оправдать себя, но именно сейчас он начинает осознавать тот простой факт, что никаких оправданий его действиями нет. Он накричал на Цзян Чэна, когда указал ему на правду, а сам же поступает не лучшим образом. Лань Чжань делает еще хуже. Им обоим. И долго это продолжаться не может. Ведь он не хочет причинять Вэй Ину боль. Он не хочет ранить его еще больше.
[indent] Все бесполезно.

А еще Ван Цзи никак не может отделаться от тревожных мыслей, что стали посещать его с тех самых пор, как он стал все чаще соприкасаться с Вэй Ином руками, когда его ладони скользили по чужим плечам и запястьям, когда чувствовали под собой лихорадочно бьющееся сердце. Что именно его тревожит? Духовные силы заклинателя. И если раньше Лань Ван Цзи заставлял себя думать о том, что Старейшина попросту ослаблен настолько, что почувствовать уровень его духовных сил он попросту не может, — а ведь Лань даже пытался ему их запечатать, — то за последние дни Лань Чжань все более склонялся к совершенно шокирующей для себя мысли, которую гнал от себя как можно дальше. Что это за мысль? Дело не в том, что Вэй Ин ослаблен. В нем попросту не было ни капли духовной силы. Пустота. У него под ладонями было не только сердце, но еще и зияющая глазницами-дырами пропасть, что скапливала в себе лишь тьму. Жарко. Под пальцами Ван Цзи всегда было тепло, но это было тепло неправильное, тяжелое и густое. Ощущения от золотого ядра должны быть другими.
[indent] — Что ты с собой сделал?

[indent] Завтра...

[indent] Лань Чжань сожжет все эмоции Вэй У Сяня [и свои] уже завтра.

[indent] Другого выхода он более найти не может.

ты не сможешь разбить мое сердце
сломанными руками

[indent] Не выйдет разговора тет-а-тет,
[indent] давно превышен болевой порог.

Лань Чжань в своих действиях не уверен. И все это лишь его догадки. Призрачные. Хаотичные. Орден Гу Су Лань умеет воздействовать на чужой организм через звуки и терции, он способен усыпить или успокоить безумный разум, но сегодня Лань собирался действовать напрямую. Ему нужно было дотронуться пальцами до нервной системы Вэй У Сяня, сжать ее в своих ладонях, а после ослабить ее. Шансы? Ван Цзи дает себе лишь крохотные надежды на то, что все пройдет удачно. Он слабеет с каждым днем, у него руки дрожат от перенапряжения и истощения, а от того нельзя быть уверенным в успехе до конца. Почему он идет на это? Ответ все тот же. Вэй У Сянь. Этот парень, который стал причиной того, что спина Ван Цзи теперь изуродована, который совершенно не хочет слушать, а также не хочет давать Ланю ни единого шанса. Это больно. И это обидно. И обида эта заполняет всю грудную клетку Лань Чжаня подобно той самой тьме, которая перегоняет кровь по телу Старейшины. Честно? Ван Цзи не хочет делать этого. Ему не хочется сжигать чужие нервы, когда он в очередной попытке Вэй Ин сбежать, хватает его сначала одной рукой за ворот ханьфу, а после, крепко надавливая пальцами на горло, вжимает в стену, перекрывая ему доступ к кислороду. Это грань. Лань Чжань понимает это. Лань Чжань чувствует это. Но и другого выхода он более не видит. Как и отпустить Вэй Ина он попросту не может. Он не даст ему умереть. И вместо этого калечит его сам.
[indent]  Ван Цзи эгоистичен.

Вэй Ин кричит надрывно, истерично, срывая связки и раздирая кожу Лань Чжаня на запястьях до крови и мяса. Белые одежды ордена Гу Су Лань окрашиваются в совершенно не привычные ему оттенки. У Сяню больно. Ведь прямо сейчас, положив одну ладонь ему прямо на лицо, а именно на глаза, Лань Чжань буквально выжигает ему нервную систему, обращая ее в пепел. Глаза — это самый легкий канал к чужим рецепторам. Он прямой. И от того самый опасный. И от осознания этого, от понимания того, что эту боль Лань Чжань причиняет ему своими же собственными руками, заклинатель из Облачных Глубин начинает дрожать, судорожно кусая губы. Теперь уже нельзя отступать. Уже слишком поздно. И им обоим придется пройти через это. Ван Цзи закрывает глаза для того, чтобы не видеть, как судорожно Вэй Ин начинает биться в его руках, как он пытается вырваться и... продолжает кричать. У него сорвется голос. Но уши Ван Цзи закрыть не может, а потому он продолжает слушать. Но это не казнь. Нужно повторять про себя сотни и тысячи раз, а не то сломаешься. Вэй Ин просто более не сможет злиться. Он не сможет чувствовать так, как чувствовал раньше. Ни любви. Ни горести. Ни сожалений. Ни гнева. Ничего. Пустота. Покой. Тот самый покой, который нужен им обоим, а не то переломятся надвое подобно палочкам благовоний. Но и гарантировать это Лань Чжань не может, так как подобное он делает впервые. Он может и убить У Сяня с той же легкостью. Когда же Вэй Ин в руках Ван Цзи затихает, — три часа спустя, — начиная мягко опускаться на колени, теряя сознание от болевого шока и переутомления, то Лань Чжань тут же подхватывает его и поднимает на руки. Измучены. Они оба. И совершенно не успокаивает тот факт, что У Сянь все губы себе сгрыз в кровь, а из глаз у него до сих пор текут две прозрачные дорожки слез. Ему все еще больно. Что может Ван Цзи? Лишь понадеяться на то, что его метод сработает. Он может лишь отнести Вэй Ина в его комнату и аккуратно, стараясь не запачкать его своей собственной кровью [руки Ланя будто бы растерзал голодный зверь], положить его на кровать, надеясь, что когда Старейшина откроет свои штормовые глаза, то ярости и обреченности в них будет куда меньше. Ты должен отдохнуть, Вэй Ин.
[indent] — Мне жаль.

Руку Ван Цзи сковывает тремор, когда он пытается дотронуться до чужого лица, а потому он тут же ее отдергивает, сжимая пальцы в кулак и прикладывая его к груди, в которой заполошно бьется измученное сердце. Ради чего он причинил Вэй Ину столько боли? И его глаза... Что с ними будет теперь? Их нужно было проверить, но Ван Цзи, слегка пошатываясь от усталости, лишь бредет из комнаты Старейшины прочь. Лань Чжань прижимается спиной к стене в своей комнате, а после, закрыв глаза, сползает по ней прямо на пол, чувствуя, как на стене за ним остается мокрое_влажное кроваво-красное пятно. Ему наплевать. Своя боль не имеет значения. Он ведь даже и не замечает того, что с каждым днем постепенно начинает себя убивать. Ведь все свои силы он отдает лишь одному Вэй Ину. Он отдает ему все то, что у него еще осталось: духовные силы, жизненные, а также и самого себя. Он хочет ему помочь. Ведь невозможно наблюдать за тем, как любимый человек пытается убить себя, как он яростно кричит о том, что не заслуживает жизни. Но разве он ему помогает?
[indent] Слезы.

Теплые дорожки воды скатываются по щекам и падают Ван Цзи на колени. Он на грани. И грудь сдавливает от подкатывающей к горлу истерики. Он не справляется. Он не справляется. Он не справляется. Заклинатель накрывает свои глаза ладонью, думая, что лишить себя чувств было бы тоже неплохо, но... ему на это сил уже не хватит. К тому же он должен чувствовать всю эту боль ради того, чтобы помочь другому забыть о ней. Мужчина не должен позволять своим эмоциям брать верх над разумом, а также над своими действиями. А он позволил этому случиться. И сейчас у него нет никакого желания глушить в себе и эти горячие слезы, что смешиваются на его одежде вместе с кровью. Ван Цзи так и засыпает на полу, прислонившись, к теплой от его крови, стене. Ему нужно скопить хоть немного сил для того, чтобы он мог подняться завтра. Ему нужно проверить У Сяня. Как сильно пострадали его глаза? Как сильно переломана его нервная система? Получилось ли у него?
[indent] Завтра.
[indent] Усталость заставляет Ван Цзи провалиться в мягкую тьму.
[indent] Будь, пожалуйста, живым.

Отредактировано Lan Wangji (Пт, 27 Дек 2019 23:15:11)