I WANT YOU, I WANT YOU SO BAD:

Итак, ты бизнесмен, ведущий дела во многих сферах: ты работал и на бирже, имел дело с оружейными баронами и политиками, а теперь решил заняться медициной. Сфера, которая тебя давно интересовала, как инвестиция для своих денег, но никак не находилось времени, чтобы завершить начатое. И тут мэр тонко намекает тебе, что можно улучшить пару-тройку и без того неплохих частных клиник, а то и целую сеть. Только вложитесь в нее. Ты соглашаешься, и это станет поворотным моментом в моей жизни.
Грядут сокращения, и ты их инициатор. Ты мало знаком с медициной, лишь на уровне гугла. Но отсеивать неугодных придется именно тебе. Тут мы и познакомимся. Большой человек в бизнесе, самая настоящая акула с тремя рядами острых зубов. И рядовой нейрохирург, только что переживший болезненное расставание с человеком, о котором он не хотел бы говорить.
Твой азарт, деятельность заставят тебя попробовать пообщаться поближе с угрюмым мужчиной средних лет, дабы понять, кто он и чем живет...светит ли ему повышение или увольнение? Решать только тебе. You are the boss now.

---

Характер:
Ты дерзкий, остр на язык. Ты ооочень не простой персонаж, с тобой тяжело найти взаимопонимание. Но если это удается, то перед человеком открывается весьма приятный собеседник в твоем лице. Ты осторожно выбираешь партнеров, как по бизнесу, так и по любви. Прощупываешь все возможные исходы, стараешься предвидеть итоги и варианты развития событий. Ты умен, остроумен, проницателен. И чертовски обаятелен. Обладаешь заразительным смехом и улыбкой, и, что важно, умеешь красиво ухаживать, если тебе действительно хочется добиться чьего-то внимания.

---

Об игроке:

Я человек, который если и ищет пару, то попытается ее сохранить. Если у меня этого не получится, я не стану удерживать рядом человека. Короче, даю полную свободу воли и действий, если того требует ситуация.
Хотелось бы, чтобы приходящий на эту заявку игрок писал от третьего лица, посты от 3х тыс. знаков примерно.
Строить игру я предпочитаю почти на ходу, имея основной костяк событий, который в дальнейшем развивается по ходу игры,
с пожеланиями обоих игроков. "Пара" в заявке не означает, что играть будем только мы вдвоем, я бы хотел, чтобы БАС приносил удовольствие соигроку так же, как он приносит мне позитив и удовольствие) В остальном я открыт для общения и обсуждения.

I WANT YOU, I WANT YOU SO BAD:

Ты - моя бывшая партнерша. По спортивным бальным танцам. Мы бы до сих пор танцевали вместе, покоряя мировые сцены и выигрывая соревнование за соревнованием. Но, к сожалению, четыре года назад я попал в аварию, и полученные травмы закрыли мне карьеру танцора навсегда. Я подарил тебе последнюю победу под убойной дозой обезболивающего - а потом ты вытащила меня из депрессии, в которой я утонул.

Твои родители, неприлично богатые люди, увидели меня на национальных соревнованиях, когда мне было 15 лет, и предложили мне уехать из Эссекса в Лондон и стать твоим постоянным партнером на их обеспечении. Не прогадали с партнером, мы с тобой действительно образовали очень мощный дует.

Знаешь, что интересно? У нас с тобой никогда не было любовного влечения друг к другу, как бы страстно не выглядили наши танцы. Выражаясь жаргонным языком, ты мой самый “тру бро”. Мы с тобой изъездили весь мир и попадали в такие ситуации, после которых просто так друг друга точно не бросим. Тебя всегда забавляла моя излишняя вежливость и воспитанность, а еще нежелание пользоваться деньгами твоих родителей, пусть они и постепенно начали любить меня как собственного сына.

Ты куда более открытый человек, чем я, не боишься высказаться, а иногда умеешь и очень красочно промолчать. При всем этом ты далеко не легкомысленная, скорее наоброт, бываешь чересчур ответственной. Не дай Бог мне заболеть: ты превращаешься в какого-то зверя-надсмоторщика с кучей предписаний, страшными лекарствами и “если сейчас же не выпьешь таблетки - я засуну их тебе в жопу!”.

Хоть мы больше и не выступаем вместе, мы все еще очень часто общаемся. Привычка? Может, я уже просто представить себя без тебя не могу. Ведь мы очень долго с тобой были вместе целыми сутками, тренировались, учились, ездили на соревнования. Поэтому любую твою идею сначал слышу я, а ты всегда первой узнаешь обо всем, что со мной происходит. 

Сейчас ты в перерывах между соревнованиями иногда преподаешь в школе короткие мастер-классы, воодушевляя одним своим присутствием всех девочек. И каждый свой приезд в Лондон обязательно остаешься у меня, поболтать, посмотреть фильм, поесть домашней еды. Пожалуй, с тобой я веду себя так, как больше ни с кем другим: позволяю сбросить серьезность, шутить, кривляться, впадаю в детство и, конечно же, заключаю глупейшие пари. Я уже упоминал, что ты просто обожаешь всяческими способами отправлять меня бегать по улице в одних трусах?

Ты всегда видишь, что я что-то умалчиваю, и понимаешь меня лучше, чем я сам. И это взаимно - ты для меня тоже как открытая книга. Например, я точно знаю, чем можно поднять тебе настроение. Чаще всего это танцы и кривляния под поп-хиты из 90-ых.

Ты до сих пор танцуешь на международных соревнованиях, успела сменить несколько партнеров. Периодически жалуешься мне, что “всё не то”. Такая же ситуация у тебя и с мужчинами/женщинами, вечно “что-то не то”.

Ты шотландка, у тебя небольшой акцент, от которого ты отказываешься избавляться, и слегка грубоватое чувство юмора. Ты обожаешь пиво и жирные колбаски, а вечеру дома предпочитаешь прогулку по местным барам. Бесстрашная, конечно, “Я же Макалистер!”. Те редкие моменты, когда ты позволял себе дать слабину, видел только я. И я обещаю, что никому о них никогда не расскажу.

---

Об игроке:

Персонаж для Оливера ключевой, и каждый раз упоминая Лорейн (чуть ли не в каждом посту) мне хочется видеть ее живым игроком, с которым можно сделать кучу интересных эпизодов как в прошлом, так и в настоящем.
Анкета гибкая, можно добавить что-то свое, все обсуждаемо (даже внешность). Главное условие - никаких скрытых влюбленностей. Отношения Оливера и Лорейн - это концентрированная дружба между настоящими соулмейтами. И хотелось бы отыграть их именно такими.
От себя могу пообещать активную игру: если сюжет цепляет, то я превращаюсь в настоящего графомана (...в хорошем смысле). Во флуде не сижу, но бас весьма активный форум, всегда можно кого-то себе найти) В свою очередь, готов слать в лс гифки с котиками/собачками/змейками для поднятия настроения :3

I WANT YOU, I WANT YOU SO BAD:

Ты - ебанутый. Нет, правда.
Ты - абсолютно двинутый на всю голову! Но именно это, наверно, и помогло тебе выжить в мире, где ни я, ни ты никому нахер не сдались. Ты - выходец из приюта в далекой Мексике, владелец которого без особого стеснения торговал детьми, что у него были.
Ты сумел сбежать из приюта раньше меня и обосноваться в Лондоне так, чтобы с гордостью звать этот город своим.
Секс, наркотики, секс, алкоголь. Ты сам не знаешь, для чего продолжаешь жить, но тебе давно срать на это. Как и на мнение окружающих людей.
Давай мы встретимся и обсудим то, что происходило в приюте после твоего побега? Мне есть, в чем сознаться.
Тебе есть, чем меня угостить.

---

Об игроке:

Хотелось бы, чтобы вы полюбили этого персонажа. Без любви к своему "детищу" играть сложнее, не так ли?)

I WANT YOU, I WANT YOU SO BAD:

Частный детектив или агент ФБР - ваше право на выбор.
Чудесная история прошлого - снова ваша фантазия)
Что мне нужно на сегодня - ваше расследование одного дела из Мексики, заключающееся в убийстве влиятельного человека Санчо Диеза. Подозреваемых немного. Главный из них - Март Стронг, которого не так просто было найти в Англии.
Приходите, и мы обсудим все тонкости общей игры)

---

Об игроке:

Приходите играть. На Басе действительно классно.
Сыграться можете не обязательно только со мной. Однако, в идеале, вам нужно быть готовым к тому, что будет иметь место геронтофилия с:
Март специфичен в своих вкусах, но под присмотром сильного характером мужчины вполне может стать хорошим мальчиком. Если вы понимаете, о чем я.

I WANT YOU, I WANT YOU SO BAD:

Жозефина курит медленно и со вкусом. Обхватывает пухлыми, четко очерченными губами желтый фильтр сигареты, слегка щурится, отчего в уголках глаз становятся очевидными морщинки.
Ничуть не уродливые.
Добрые.
Она выдыхает дым медленно, слегка запрокинув голову. Прикрывает глаза на три мерных вздоха. Затем затягивается вновь. Это все, конечно, очень вредно. И ей, дипломированному и опытному специалисту, это все, конечно, известно.
В том, как Жозефина говорит, Джен всегда слышится птичий клекот. Она прожила в Лондоне немало лет, прочувствовала британский дух, научилась бороться с плесенью в ванной и перестала сетовать на собственные вьющиеся от влажного воздуха пряди. Но акцент остался. Да и не только он, в общем-то.
Убежденная карьеристка, талантливый управленец, строгий, но справедливый ментор. Врач по призванию. Свидетельница торжества жизни, бессильный борец с могуществом смерти. Мало кто знает, что за ее улыбкой скрывается мучительное отсутствие веры.
В мирскую справедливость.
В равноценный обмен.
В божественную силу.
В людей.
В себя.
Особенно в себя.
Это первое, что Джен увидела в птичке Жози. За красивой статной женщиной в белом халате, пышущей уверенностью и профессионализмом, она заметила ту, что сгорбилась под гнетом того, чему стала свидетельницей. Такая прекрасная.
Порой, поднося к губам бокал вина, Жозефина спрашивает, почему их не предупреждали обо всем этом на первом, втором, третьем, да каком угодно курсе университета. О, если бы она только знала, сколько младенцев не успевает сделать свой первый вздох…
Джен никогда не отвечает. Она только сжимает тонкие пальцы, подносит к губам ладони и целует, целует, позволяя своей птичке быть уставшей, грустной, болезненной, разочаровавшейся. Если не так, то утром она не найдет в себе сил улыбаться. А тому, кто борется за жизнь, полагается улыбаться.
Джен можно целовать Жозефину везде. Скользить губами по шее и плечам, забираться языком в ямки ключиц, кусать над грудью… Только к впалому животу она всегда приближается с осторожностью.
- Там всегда будет пусто, - с горечью может отозваться Жози, и тогда им придется говорить об этом.
Снова.
Снова.
Снова.

Факты:

♦ по национальности - француженка, родилась в небольшом французском городке, окончила университет в Париже, после чего перебралась в Лондон (причина переезда на откуп игрока);
♦ с детства отличалась незаурядным умом, выдающимися амбициями, желанием добиться чего-то в жизни (это может быть как влияние точно таких же родителей, так и желание не проживать жизнь как они);
♦ училась с особым рвением, хватала звезды с небес, всегда возглавляла списки лучших, поэтому имела множество возможностей для саморазвития, но при этом никогда не считалась выскочкой или зубрилой;
♦ мечтает выносить ребенка и познать все радости материнства, но бесплодна, отсюда множество переживаний, проблемы с самооценкой, попытки переосмыслить вопрос материнства в принципе;
♦ до встречи с Джен не имела отношений с женщинами, но никогда не исключала такой вариант развития событий;
♦ плохая хозяйка, неспособная собственными силами поддерживать порядок, готовить еду, заниматься стиркой, и так далее;
♦ курит, пьет, ругается исключительно на французском;
♦ сосредоточена на работе, не умеет развлекаться (что мы, разумеется, поправим);
♦ посещает психолога два раза в месяц, чтобы обсуждать с ним насущные проблемы;
♦ интерсекциональная феминистка.

---

Об игроке:

Жозефина представляется мне сложным и многогранным персонажем, с которым я хочу построить серьезную и эмоциональную сюжетную линию. В списке требований к потенциальному игроку первым пунктом значится любовь к Жозефине. Только полюбив персонажа можно сделать его живым.
Стоит понимать, что она не депрессивная, истеричная девчонка, а взрослая женщина, пережившая свои взлеты и падения, имеющая на плечах вес опыта, как рабочего, так и личного. Акцент на личной трагедии должен быть, но важно соблюсти баланс и не превратить сильного и интересного человека в одержимую материнством особь.
Характер читается в описании, но мы можем обсудить его подробнее, потому что многое осталось за кадром. В биографии достаточно слепых пятен, которые мы заполним в ходе личного обсуждения сюжета.
В общем, разыскивается самостоятельный, заинтересованный игрок с хорошей фантазией и способностью проявлять инициативу. Доброжелательность и чувство юмора очень приветствуются.
Темп игры – средний, у меня случается довольно насыщенный реал. Посты от третьего лица и от 4к символов. Графикой обеспечу с огромным удовольствием.
Если роль заинтересовала, то регистрируйтесь и приходите в лс с примером поста. Взамен покажу свой.

для вдохновения

I WANT YOU, I WANT YOU SO BAD:

Она виделась мне неистовой, яркой и обжигающей. Я представляла себя рядом с ней и касалась её руки. Она снилась мне, и это было прекрасно и обжигающе хорошо; слишком красочно, чтобы я могла просто выкинуть из головы странный случай нашего неловкого разговора. Я не могла сесть в её машину при любом раскладе и в любой из всех возможных вселенных. Потому что если бы я сделала это, я бы не смогла продать только своё тело. Я бы продала ей саму себя, всё, что у меня было – жалкий клочок души, которой не было места среди людей, но я бы сделала это не задумываясь. Но как? Как я могла понять после пары фраз, что отдам себя ей в руки? Как я могла смириться с этим и дать заднюю? Это было непостижимо, слишком нереально. Она была дерзкой, слишком властной. Будто у неё в кармане был целый мир. И я страстно не желала допускать её к себе ближе, горела отчаянием, ожидая только секса, интимной близости. Но даже этого не могла себе позволить – слишком уж странно это выглядело. Она стала моим взрывом, кипящей лавой, и, однажды её увидев, я не смогла её забыть. В моём подсознании, что уже неделю живёт своей жизнью, я не знаю, как мне к ней подступиться. Я боюсь сломать её хрупкие запястья своим дыханием, и боюсь, что она уничтожит всю мою подноготную своей неудержимой силой. Я глажу её руки на ночь, упиваясь её запахом – она пахнет штукатуркой, и белёсые усы на моих щеках за последние шесть дней въелись в кожу. Я не ем, много сплю. Начинаю тренироваться, отжимаясь без продыху и тягая железо. Очередной уик-энд проходит мимо меня – пресловутая Райли выписала мне больничный на два боя. Хрен там. Один я благосклонно соглашаюсь пересидеть дома, отчаянно пытаясь не материться в трубку, когда она сообщает мне об этом по телефону; на следующий я приду, даже если у меня отнимется рука. Выручку за последний бой я заплатила за квартиру, а деньги от наркоты Делонга ушли в расход – я ничего не ем второй день, и мне предстоит продержаться на голодном пайке ещё неделю, если не повезёт.
Я ем штукатурку. Постоянно. И это меня убивает.
Джеймс всегда говорил, что то, что не убивает нас, делает нас сильнее, и я слепо верила его словам, борясь с превратностями судьбы каждый божий день. Я тягаю железо, надрываясь, ожидая, пока мышцы не сведёт спазмом, тупой судорогой, и падаю на диван в надежде заснуть. Если сильно перетренироваться, есть почти не хочется, но это не самая большая проблема, я с детства привыкла перебиваться тем, чем придётся.
Моя самая большая проблема – это черноглазая женщина, накрепко засевшая у меня в черепной коробке.
Там, внутри, она плетёт своими тонкими пальцами косы из млечного пути, ломает лепестки моих сомнений, разрывает в кровь моё желание обладать ею. Мне хочется узнать, какова она на вкус. Мне хочется понять, какая она изнутри. Мне хочется почувствовать её запах, но я не знаю, как она пахнет, и в моих снах от неё разит пылью штукатурки.
Наличники окон пестреют кирпичной кладкой – я отколупала всё, до чего можно было дотянуться, сидя на подоконнике. Я скурила все сигареты – мне нечем заняться, в бойцовский вход для меня закрыт. У меня нет налички, и я не могу напиться, хотя обычно я редко выпиваю, но отчего-то мне кажется, что в подобном состоянии банка пива не была бы лишней.
У неё тонкая шея и узкие аристократические лодыжки. Я хотела бы и быть с ней, и не быть одновременно. Меня терзают сомнения, мной движет одержимость и её взгляд.
Мне плохо, тошнит, но я не сдаюсь: упрямо переворачиваюсь на живот и снова встаю на кулаки, ожидая, пока вырублюсь от усталости. Кончики иссиня-чёрных волос щекочут моё плечо, когда она засыпает в моих объятиях каждую ночь, и мне хочется узнать, каковы они наощупь.
Я обрываю саму себя на полувздохе; отрубаюсь прямо на полу, не дав своему мозгу закончить очередной бред о черноглазой незнакомке. Что ты творишь, Джеймс? Борись, сопротивляйся!
Вот уж нахуй: всё, что меня не убило, сильно об этом пожалеет, потому что теперь моя очередь.

Пример поста

Jamie Commons & Ambassadors – Jungle

Хруст. Я слышу только хруст.
Разминаю затёкшую шею, затем локтевые суставы. Отслеживая взглядом тонкую полоску света, что вижу за тяжёлой шторой, отрабатываю импровизированные махи. Кручу туловищем так и эдак, и крылья ноют – из-за последней травмы я почти не тягаю железо в подвале клуба, потому спина болит нещадно. Морщусь, пытаясь дотянуться ладонями до затёкших мышц, пока есть возможность, но это не так-то просто. Как бы мне это боком не вышло.
И опять этот отвратительный хруст в ушах.
Мои кости нагреты, раскалены до предела, и мышцы слушаются по первому желанию. Но хрустящие звуки всё не покидают меня: я слышу их везде, что бы я не делала. Так разлетаются в щепки челюсти моих жертв, мнутся под костяшками пальцев рёбра, и железные арматуры не спасают никого из нас. Ни тех, кто внутри, ни тех, кто снаружи.
На арене давно сияют прожектора, и я слышу визги и гомон толпы: люди хлопают, кричат, горланят, ожидая, когда на их глазах воплотиться схватка с брызгами крови и ломаными конечностями. Едва склоняю голову набок: как это может кому-то нравиться?.. Меня подобное никогда не заводило. Но толпа, окружающая квадратную арену со всех сторон, явно не разделяет моих интересов: в воздухе буквально воняет предвкушением драки.
- …и противостоять ей сегодня будет двукратная чемпионка наших игр, не дошедшая до финала прошлой лиги, но вернувшаяся в наши ряды… Вышибала! – орёт в микрофон рефери, и я делаю шаг вперёд.
Меня тут же нещадно ослепляют вспышкой света, и я старательно жмурюсь, не заботясь о том, какое выражение принимает моё лицо. Буквально на ощупь прохожу в центр ринга, останавливаясь ближе к своему углу.
Здесь, в центре варева из горячих людских тел, всё совсем по-другому. Пока идёт представление бойцов, из динамиков бьёт какой-то суровый музон, натягивающий нервы публики до предела. К сожалению, от криков зрителей он не спасает.
Я наконец-то начинаю привыкать к слепящему свету арены и перестаю щуриться. Теперь хотя бы вижу, что происходит вокруг – и на том спасибо. С краёв возвышенной арены тянутся чужие руки, шлёпающие по обивке металлического покрытия рваными ударами; я вижу только макушки нескончаемой толпы, меркнущей во тьме, и иногда орущие глотки. Там, чуть ниже моих ног, собирается грязная публика: местные любители выпивки и зрелищ, потные волосатые мужики, не спешащие пятничным вечером возвращаться домой. Ненавижу это: если сегодняшняя соперница сможет подкинуть меня ближе к краю, ищущие руки помогут меня задушить – эти твари всегда так делают, и это всегда сходит им с рук. Бои без правил – название говорит само за себя. Поднимаю взгляд выше, на второй и третий этажи, где пространство занято небольшими круглыми столиками или нишами – здесь публика почище, иногда даже элита. И, на мой взгляд, эти люди даже хуже, чем те, у кого дешёвый билет: богемные дядьки не кричат и не хлопают; они просто ставят деньги на лошадь, которая должна прийти к финишу первой. Человечьи бега – ха, мой любимый вид спорта.
Моя соперница на сегодня воинственно подпрыгивает в другом углу арены, эффектно выкидывая пояс от чёрного халата в месиво рук за пределами арены. Лёгкая ткань распахивается на её груди, когда она поднимает руки в воздух, приветствуя своих зрителей и что-то крича в ответ на их гомон и топот. Прыгает под музыку, словно обезьяна, явно наслаждаясь частью своего представления. Невооружённым взглядом видно, что она возбуждена видом самой себя. Стаскивает с плеч халат, кидая его под ноги, и демонстрирует публике свою белую майку. Я повторно морщусь: эта белая майка будет вся в крови, когда мы закончим. К тому же, за неё легко схватиться, если мне нужно будет её добить. Фыркаю: девчонка явно не блещет умом, если одевается подобным образом на бой.
Вообще-то её имя Джесс, но на арене её называют Тайгер. Рефери никогда не используют наших настоящих имён; всё-таки, то, что мы делаем, противозаконно. И я никогда не понимала, по каким причинам Джесс получила именно это прозвище себе в кличку. Меня зовут Вышибалой – но тут всё и так понятно: я дважды выиграла финал квартала своим коронным правым хуком – после него не вставала ещё ни одна девушка. «Вышибла мозги» - кажется, именно так про меня сказал один из бойцов-парней.
Джесс в той же весовой категории, что и я. Возможно, если мы встанем рядом, наши тела будут почти одинаковыми – ещё одно правило не самого дешёвого клуба «боя», в который мне удалось пробиться. У Джесс тёмно-русые волосы, завязанные в хвост на макушке также, как и мои. Однако я, вероятно, пестрею на арене куда больше: у меня слишком светлый блонд для этого адского местечка.
Моя соперница всё ещё прыгает и скачет, словно безумная, заводя толпу, и я отворачиваюсь, отслеживая глазами аппетитную задницу в стрингах – полуголая девушка-ринг обходит арену по самому краю, неся над головой табличку с номером нашей драки. Ещё одна особенность «боя без правил»: никаких раундов, только номер боя, в котором если ты упал, то вряд ли встанешь.
Безумная Джесс совсем слетает с катушек; видимо, пытается привлечь моё внимание, завести меня, и, рыча в мой угол, демонстрирует мне оба средних пальца. Публика лютует, видимо, ожидая, что я кинусь рвать зубами горло этой потаскухи прямо сейчас. Едва склоняю голову набок, а затем спокойно развязываю халат и не особо изящно стаскиваю его с плеч, чтобы неторопливо повесить на крюк в своём углу арены. На мне минимум одежды, и я больше похожа на полуголую ринг-девицу, чем на бойца: чёрный спортивный топ и боксеры – чем меньше на мне одежды, тем труднее противнику использовать это против меня. Моё тело блестит в свете прожектора от масла: я вымазана им с ног до головы. Уверена, это против правил, но, пока меня не поймали, я смело использую это в своих целях. К тому же, ради Бога – это бои без правил!.. Кому какое дело, чем я намазана?..
Музыка стихает, когда Джесс прыгает в центр арены, воинственно фырча и раздувая ноздри от желания надрать мне задницу – завелась с пол-оборота. Жаль, мне до подобного далеко: я с детства калечу всё, что движется, уже привыкла, и данный способ времяпрепровождения давно не щекочет нервы. Расслаблено и неторопливо подхожу к ней на расстояние шага. Стою, ссутулив плечи, и жду сигнала.
Наконец, длинная тирада рефери кончается, и звонкий металлический звук колокола тонет в оглушительном вое публики. Я лишь успеваю заметить, как Джесс размахивается, чтобы ударить меня, и отпрыгиваю в сторону.
Следующие минут пять мы занимаемся тем, что она безостановочно нападет на меня, пока я вяло блокирую её удары и откровенно бегаю по центру площадки. Тайгер рычит, шипит и плюётся, и я, кажется, наконец, понимаю значение её клички. Вероятно, моё поведение она расценивает как трусость, не понимая, какой щедрый подарок я делаю для неё сегодня. Я пытаюсь вычислить стиль её боя, пытаюсь найти место, куда ударить; хочу просто вырубить её, не хочу калечить. Она не оставляет мне выбора; при очередном моём шаге назад бросается на меня, словно озлобленная кошка, и со всей силы пробивает мне макушкой в солнечное сплетение. Я охаю, сгибаясь пополам, и она пользуется тем, что вывела меня из строя: хватается за мои предплечья, пытаясь разбить коленом мой нос. Я сдавленно фырчу: нет, нет! Только не лицо! И недели не прошло после того, как у меня зажила скула!.. Джесс, очевидно, это не волнует.
Пара крепких ударов приходится на мой висок: в глазах тут же темнеет, голова гудит, и крики беснующейся толпы мне совсем не помогают. Каким-то шестым чувством я понимаю: ещё чуть-чуть, и мне конец. Если она попадёт по голове ещё раз, я просто упаду. На последнем издыхании выворачиваюсь и впиваюсь пальцами в её бёдра, удерживая на расстоянии вытянутых рук. Джесс крепко стоит на ногах, но вскоре это меняется: понимая, что не может от меня отцепиться, она пытается выбить мне коленную чашечку. Её пятка соскальзывает с моей кожи благодаря маслу, и сильные удары не приносят того урона, на который были рассчитаны.
В конечном итоге, понимая, что обе в тупике, мы почти одновременно отталкиваем друг друга от себя подальше, а затем вновь сходимся на середине. Краем уха я ловлю суровые мужские басы:
- Добей её!.. Вмажь сильнее!.. Давай, красотка!..
Учитывая стиль моего боя, нетрудно догадаться, что данные команды предназначаются для Джесс. Я отвлекаюсь лишь на секунду, пытаясь смахнуть тыльной стороной ладони пот, что застилает мне глаза, и именно в эту чёртову секунду Тайгер залепляет мне кулаком в челюсть.
Вопреки её ожиданиям я остаюсь стоять на месте, не отходя от неё и не падая. Мир вокруг меня замедляется, и я больше не контролирую своих мыслей, видя перед собой лишь кроваво-алый.
Рот наполняется солёной влагой, и в висках жилкой бьётся мысль о том, что здесь жарко, словно на адовой сковородке. К горлу подкатывает желчь, потому что я в самом центре кипящего жерла вулкана, в демонической преисподней. Мне дурно, и губы жжёт, словно наждачкой; мне хочется потрясти головой, избавиться от пелены ярости, что в один короткий миг пронзила меня насквозь. Я не понимаю, что происходит, и больше себя не контролирую.
А ещё я не успеваю заметить, как мой кулак взмывает в воздух, и костяшки пальцев встречаются со лбом Джесс в стремительном столкновении астероидов. Я со всей дури даю ей прямо промеж глаз, в переносицу, своим стандартным правым хуком. Пальцы привычно ноют, но это уже не моя забота: Джесс, испустив разве что не искры из глаз, солдатиком приземляется на спину, соприкасаясь с покрытием арены спиной звуком безжизненного тела.
Это странно, очень странно. Как будто у меня пистолет вместо руки. Всего секунду назад я была разозлена; я пылала, словно горящая спичка, и вот – всего один удар – и я снова спокойна, даже холодна. Я поворачиваюсь спиной к упавшему телу, не слушая гневные крики и ор публики; рефери громко считает в микрофон, склонившись над телом Джесс, а затем объявляет меня победителем. Я даже не оборачиваюсь. Просто подхватываю с крюка свой халат, натягивая ткань на потные масляные плечи.
Затем, всё же сдаваясь, подхожу к рефери: он готов представить меня, как победительницу боя, стоит, протягивая мне руку ладонью вверх. Напыщенный индюк. Не заботясь о каких бы то ни было правилах человеческого достоинства, сплёвываю кровь прямо на его лакированные ботинки. Слащавый парень при дорогих часах и галстуке едва заметно морщится, но всё также улыбается и играет на публику, словно китайский болванчик. Наконец, моя ладонь, ведомая его рукой, взмывает в воздух, и крики толпы, символизирующие мою очередную победу, проносятся мимо меня, минуя барабанные перепонки и уходя сразу в затылок.
Я ухожу с арены свободно и спокойно. Ссутулив плечи, харкаю кровью в углы и проверяю наличие передних зубов пальцами.

Пример поста

Светлана Сурганова - Одиночество

только там, где алым метит
солнце спину горизонта,
где сирень кудрявит ситец
и поёт прибой

Каждый новый день потрясал меня неутешительными выводами – так повелось с самого начала, и сил удивляться у меня уже не было. С той самой ночи, когда я её повстречала, я стандартно просыпалась с головной болью. Увы, сотрясение мозга – ещё один неутешительный вывод в копилку моего ущерба от собственной работы.
В старом кирпичном доме с облезлой краской и творениями юных кретинов-граффитистов на сизом боку на первом этаже расположена небольшая забегаловка. Днём посетителей немного, но к вечеру народ собирается по всей округе: здесь продают дешёвое пиво, разбавленное и, несомненно, бодяженное, но любителей приобрести дешёвый алкоголь это не смущает. У местной пивнушки железная ступенчатая крыша, и на неё легко можно забраться снаружи. А ещё на окнах моей квартиры, что расположена прямо над местной забегаловкой, нет решёток, но меня это никогда не заботило. При одном только взгляде на старую развалину, в которой я живу больше десяти лет, каждый поймёт, что с меня нечего взять.
Я сижу на подоконнике, свесив ноги вниз; пятки почти касаются железной крыши пивнушки, что под дневным солнцем нагрелась, раскалилась почти добела. Привалившись к косяку рассохшейся оконной рамы, в очередной раз глубоко затягиваюсь сигаретой: среда – день ленивый. В прочем, это плохое оправдание. Не считая выходных все мои дни ленивые. Особенно теперь, когда я нихрена не могу нормально тренироваться из-за очередного сотряса. Тяжело вздыхаю, и пальцы на руках мелко потряхивает: я не занимаюсь уже три дня, меня начинает нещадно рвать после первого же подхода отжиманий. Железо тоже не трогаю – боюсь свалиться замертво и угодить в свои гири прямо головой.
Вот и выходит, что даже руки занять нечем. Сижу на подоконнике уже третий день, и в голове странным образом перемешиваются непрошенные мысли и желания, которых я не могу объяснить.
Не могу сказать, что подобное со мной никогда не случалось. Я видела слишком мало людей; с ещё меньшим количеством взаимодействовала. И в том, что я любила думать о ком-то постороннем, никак не связанным со мной общим делом, я давно уже не видела ничего дурного. Это было одной из маленьких игр, которыми я забавлялась ещё с детства – придумывала вымышленных героев, представляя, какими могли бы быть их жизни. Так я справлялась с тем, что сидело внутри меня; так я справлялась с непостижимостью собственной жизни. И, что было самым странным, воплотить свои фантазии в жизнь мне никогда не хотелось. Может, оттого, что я была слишком подвержена социопатии, может, потому что я давно не ждала от людей ничего хорошего. По правде говоря, я вообще от них ничего не ждала.
И в том, что в моей голове накрепко увязла черноглазая брюнетка, встреченная мною в бойцовском, не было ничего удивительного. Разве что, кроме того, что она никак не шла из головы. Первый день я боролась. Отчаянно курила и пыталась отжиматься, но всё закончилось неприятной встречей с унитазом, и пришлось оставить это дело. На второй день я замкнулась в себе, пытаясь занять мысли насущными проблемами, а не размышлениями о той, которую вряд ли когда-нибудь увижу. На третий день я смирилась. И даже не была удивлена в том, что так быстро сдалась: я отлично била морды и могла в одиночку сражаться со всем миром, но битву с самой собой никогда не выигрывала.
Она виделась мне неистовой, яркой и обжигающей. Я представляла себя рядом с ней и касалась её руки. Она снилась мне, и это было прекрасно и обжигающе хорошо; слишком красочно, чтобы я могла просто выкинуть из головы странный случай нашего неловкого разговора.
Всё чаще меня начали посещать мысли о том, что я поступила неправильно, отказавшись от её приглашения провести с ней время. Сейчас я готова была почти локти кусать и лезть на стенку, но пресловутая здравая мысль о том, что меня никто не смеет покупать, всё ещё трещала в мозгу. Хотя, не двуличием ли это зовётся? По сути я продавала свою силу и умение драться каждые выходные на ринге бойцовского. Так что мне мешало на одну короткую ночь продать своё тело?
Ответ был прост и лежал на поверхности. И самое гадкое, что лгать себе я тоже так и не научилась.
Я не могла сесть в её машину при любом раскладе и в любой из всех возможных вселенных. Потому что если бы я сделала это, я бы не смогла продать только своё тело. Я бы продала ей саму себя, всё, что у меня было – жалкий клочок души, которой не было места среди людей, но я бы сделала это не задумываясь. А потом бы ползала возле стен женской тюрьмы в ожидании короткого разговора с Френки, которая собирала бы меня по частям обратно. Мы были слишком похожи, и Дойл всегда меня понимала; уверена, она смогла бы понять и в данном случае, после разбитого сердца. И мне даже не было за это стыдно.
Но как? Как я могла понять после пары фраз, что отдам себя ей в руки? Как я могла смириться с этим и дать заднюю? Это было непостижимо, слишком нереально. Она была дерзкой, слишком властной. Будто у неё в кармане был целый мир. И я страстно не желала допускать её к себе ближе, горела отчаянием, ожидая только секса, интимной близости. Но даже этого не могла себе позволить – слишком уж странно это выглядело. Она стала моим взрывом, кипящей лавой, и, однажды её увидев, я не смогла её забыть.
От осознания того, что подобное произошло в подобном ключе впервые в моей жизни, было только хуже. Я щелчком отправила дымящийся бычок сигареты в никуда; окурок спикировал по кривой прямо на крышу, ознаменовав своим падением тонкий дребезжащий звук. Не думая о том, что творю, я протянула руку к внешней стене дома, уличной; отколупала ногтями кусок штукатурки и сунула его в рот. На языке тут же растворился давно забытый привкус чего-то неопределенного, нечто среднего между творогом и мелом.
В интернате я всегда жрала штукатурку – обгладывала её со стен, иногда даже слизывала прямо языком. Это было моей отдушиной, когда старшие забирали еду за непослушание. А потом я выросла, но привычка осталась. Я позволяла себе подобное крайне редко; только тогда, когда сильно хотелось плакать.
Едкий привкус масляной извести остаётся на языке, пока я втягиваю ноги обратно в комнату и спрыгиваю с подоконника. Остаток дня я бесполезно слоняюсь по комнате, лишь под вечер замечая на щеках белёсые усы от съеденной штукатурки.

где пушистая пшеница и как лезвие осока, где парящей в небе птицей голос твой

В моём подсознании, что уже неделю живёт своей жизнью, я не знаю, как мне к ней подступиться. Я боюсь сломать её хрупкие запястья своим дыханием, и боюсь, что она уничтожит всю мою подноготную своей неудержимой силой. Я глажу её руки на ночь, упиваясь её запахом – она пахнет штукатуркой, и белёсые усы на моих щеках за последние шесть дней въелись в кожу.
Я не ем, много сплю. Начинаю тренироваться, отжимаясь без продыху и тягая железо. Очередной уик-энд проходит мимо меня – пресловутая Райли выписала мне больничный на два боя. Хрен там. Один я благосклонно соглашаюсь пересидеть дома, отчаянно пытаясь не материться в трубку, когда она сообщает мне об этом по телефону; на следующий я приду, даже если у меня отнимется рука. Выручку за последний бой я заплатила за квартиру, а деньги от наркоты Делонга ушли в расход – я ничего не ем второй день, и мне предстоит продержаться на голодном пайке ещё неделю, если не повезёт.
Я ем штукатурку. Постоянно. И это меня убивает.
Джеймс всегда говорил, что то, что не убивает нас, делает нас сильнее, и я слепо верила его словам, борясь с превратностями судьбы каждый божий день. Я тягаю железо, надрываясь, ожидая, пока мышцы не сведёт спазмом, тупой судорогой, и падаю на диван в надежде заснуть. Если сильно перетренироваться, есть почти не хочется, но это не самая большая проблема, я с детства привыкла перебиваться тем, чем придётся.
Моя самая большая проблема – это черноглазая женщина, накрепко засевшая у меня в черепной коробке.
Там, внутри, она плетёт своими тонкими пальцами косы из млечного пути, ломает лепестки моих сомнений, разрывает в кровь моё желание обладать ею. Мне хочется узнать, какова она на вкус. Мне хочется понять, какая она изнутри. Мне хочется почувствовать её запах, но я не знаю, как она пахнет, и в моих снах от неё разит пылью штукатурки.
Наличники окон пестреют кирпичной кладкой – я отколупала всё, до чего можно было дотянуться, сидя на подоконнике. Я скурила все сигареты – мне нечем заняться, в бойцовский вход для меня закрыт. У меня нет налички, и я не могу напиться, хотя обычно я редко выпиваю, но отчего-то мне кажется, что в подобном состоянии банка пива не была бы лишней.
У неё тонкая шея и узкие аристократические лодыжки. Я хотела бы и быть с ней, и не быть одновременно. Меня терзают сомнения, мной движет одержимость и её взгляд – я хочу позвонить Делонгу и умолять его, чтобы он её нашёл. Я хочу пойти к бойцовскому и долго ждать её у дверей: быть может, она придёт снова?
Это глупо, слишком глупо, и мой мозг разрывается на части, меня ломает невозможность того, что происходит. Со мной что-то пошло не так. Что-то сломалось.
До меня всегда долго доходили подобные вещи, и это даже смешно: я осознала, что хочу эту женщину спустя десять дней после нашей встречи. Возможно ли, что я стала одержима лишь её образом, который придумала сама себе от скуки? Возможно ли, что я увижу её и разочаруюсь, осознав, как сильно ошибалась?
Я не хочу об этом думать. Я просто сковыриваю очередной кусок штукатурки со стены и кладу его на язык, как самое изысканное лакомство. Вкус творога и мела возвращает меня в прошлое, в детство; только так я всё ещё держусь на поверхности, не сойдя с ума окончательно.
Хватает ненадолго: вкус извести смывает с языка вода с таблеткой обезболивающего для моего сотрясения – таблетки щедро были принесены в лофт Райли на следующий же день после боя с Джесс. И я начинаю новый раунд приседаний и подхода к штанге – истязаю себя до последнего, пока карие глаза с поволокой не исчезают из сознания мутным чёрным цветом моей усталости.
Я отжимаюсь до изнеможения, а потом долго стою на кулаках. Я добиваюсь отключки, потому что схожу с ума в четырёх стенах квартиры – именно поэтому я ненавижу, когда меня не допускают до боя с больничным. Сознание всё ещё при мне, вопреки моим желанием. Борется, сопротивляется, со лба катятся крупные капли пота, путешествуя вдоль по носу и падая на щербатый пол.
- Твою мать… - вою я, почти скулю сквозь плотно сжатые зубы. И падаю, больно бьюсь грудью об доски пола, перекатываясь на спину. Я всё ещё чувствую её губы на своей ладони. – Она пометила меня… Она меня пометила…
Мой бессвязный поток слов прерывается гулким рыком, отдающимся эхом в крыше. Мне плохо, тошнит, но я не сдаюсь: упрямо переворачиваюсь на живот и снова встаю на кулаки, ожидая, пока вырублюсь от усталости. Кончики иссиня-чёрных волос щекочут моё плечо, когда она засыпает в моих объятиях каждую ночь, и мне хочется узнать, каковы они наощупь.
Я обрываю саму себя на полувздохе; отрубаюсь прямо на полу, не дав своему мозгу закончить очередной бред о черноглазой незнакомке. Что ты творишь, Джеймс? Борись, сопротивляйся!
Вот уж нахуй: всё, что меня не убило, сильно об этом пожалеет, потому что теперь моя очередь.

там мои обнимешь плечи,
ветром волосы встревожишь,
только там открыты двери
нам с тобой

- Киса-киса-киса… Кис-кис… На, иди, не бойся…
На крыше завелись кошки. Видимо, наконец-то очухались и прозрели: железная крыша перед моим окном за день нагревается так сильно, что к следующему утру не успевает остыть. Ночью она может сгодиться в роли неплохой грелки, почти батареи, и меня несказанно удивляет, что местные кошки обнаружили сей факт только сейчас.
Я сижу на подоконнике голым задом, натянув на колени растянутую футболку Джеймса; ту, что ещё осталась из всех его скромных пожитков и не успела истлеть от времени. В одной руке дымящаяся сигарета, в другой – кусок колбасы с бутерброда, которым я щедро подзываю одну из кошек, гуляющих по крыше.
- Иди, детка! - нагло ухмыляюсь я и кидаю победный клич, когда строптивая полосатая малышка наконец-то подходит ближе и стаскивает с моей ладони колбасу.
Дэниел приехал вчера. Привёз немного дури для мелкой поставки и мою долю от прошлой в денежном эквиваленте. Застал меня валяющейся мордой в пол, с белёсыми усами на щеках от штукатурки и полностью убитую. Сказал, что от меня воняет так, как будто я не мылась неделю, и хлопнул дверью.
Можно сказать, что в нормальное состояние я вернулась благодаря куску хлеба с его подачки и новому блоку сигарет. Странно, но после моего срыва длительностью в несколько дней мне почти не хочется есть; организм давно сжирает собственные мышцы, и я просто пью больше воды, чтобы не сдохнуть. Весы показывают, что я похудела на несколько килограмм с таким-то образом жизни, но меня это не сильно заботит. Квартира оплачена на месяц вперёд, у меня есть почти полный блок сигарет и вообще воды в кране дохрена – я почти с гордостью скармливаю палку колбасы паре кошек, что ошиваются на крыше.
Одна из них облезлая, с драным хвостом: вечно где-то пропадает и является под утро. У неё огромный живот, и мне думается, что нужно найти коробку на свалке – вероятно, скоро у мамаши будет пополнение. Другая из кошек, как раз та, что сейчас ест из моих рук, полосато-чёрная, дымчато-серая с белыми подпалинами на ушах. Пугливая, но умело скрывает собственные страхи напускной гордостью.
Я приручаю её постепенно, день за днём; сначала оставляю чашку с водой на своём подоконнике; потом приучаю есть колбасу из своих рук. Спустя несколько ночей она скребётся когтями в моё окно, и я пускаю её на диван. Маленькая наглячка ложится чуть ниже пупка, располагая лапы на бёдрах, и я засыпаю в тепле и уюте. А когда просыпаюсь утром, её уже нет.
Это кажется мне символичным, но я больше не позволяю себе уйти в нирвану по женщине, которую больше никогда не увижу. Моя навязчивость и одержимость, которой я болею вторую неделю, от этого не проходит, и на краю своего сознания я всё ещё улавливаю её узкие колени с упругими мышцами – слишком соблазнительно, чтобы уснуть и не проснуться. Ради таких женщин затеваются целые войны, умирают люди – это очевидно, как и то, что моя кошка ко мне больше не вернётся.

качнутся крылья за спиной,
когда войдёшь в мой спящий дом,
ты с первым солнечным лучом
подаришь поцелуй

- Ну, просто пиздец… - манерно тянет Джесс, затягивая волосы в хвост. Я стою у раковин в раздевалке бойцов в очередной уик-энд и тупо пялюсь на одного из рефери, что сегодня администрирует «богемный» этаж. – Нам реально обязательно это делать?
Парень чуть за тридцать пускается в долгие рассуждения, и кадык над его ярко-красной бабочкой нервно дёргается, когда он набирает в грудь больше воздуха. Я морщусь, опираясь на железные раковины позади себя, и перевожу свой скептический взгляд на Тайгер, которая брызжет слюной и беспрерывно материться: от того, что мы обе не в восторге от сложившихся обстоятельств, ситуация не изменится.
Некоторые толстые дяди с большими кошельками часто промышляют подобным в стенах бойцовского, и администрация идёт им навстречу. По сути это лишь подстёгивает интерес, и публика ревёт больше, чем обычно. Бойцов можно выкупить согласно прейскуранту, что висит на входе в элитную ложу. Каждому бойцу своя цена, и любой желающий крупного достатка может купить любого из нас на один бой. В принципе, эта практика на нас не отражается никаким образом: на нас также ставят деньги, как на беговых лошадей. Хорошо хоть, что в зубы не смотрят.
Ситуация, которую вот уже десять минут нам описывал рефери, была следующая: на сегодняшнюю ночь меня и Джесс выкупил какой-то весьма богатый мужик, обладающий, ни много ни мало, золотой членской картой, то есть являлся постоянным зрителем боёв на протяжении нескольких лет. Мы с Джесс должны были биться против девочек парня, с которым наш покупатель заключил пари. Всё просто и обыденно – нам было не привыкать. Основная проблема заключалась в следующем: этот идиот хотел, чтобы перед началом боя мы выпили и расслабились вместе с ним в ложе с богачами. Вроде как покупные лошади, показали себя, дали нас объездить, обкатать.
По сути, от нашего желания особо ничего не зависело, и мне ничего не остаётся, кроме как пихнуть раздражённую донельзя Тайгер в бок и потянуться за рефери, который шёл впереди. Что и говорить: на сегодня мы с Джесс оказались в одной лодке, и, похоже, ни одна из нас не была особо рада этому факту.
Когда мы предстаём пред пафосной публикой Лондона в чёрных бойцовских халатах и с кислыми минами на лице, первое, что делаем обе, не сговариваясь, это сканируем обстановку. Мы обе уже были здесь раньше: когда посетителей нет, и клуб закрыт, здесь можно хоть на ушах стоять. Теперь же я с интересом оглядываю кашерные места, откуда вижу уже начавшийся ринг и первые приветствия ведущего рефери. Между бархатных стульев на узких столиках стоят закуски и напитки – в основном крепкие. Слабоалкогольные, вроде вина и шампанского, носят официанты.
Мой взгляд цепляется за толстого и невероятно объёмного мистера Чейни, что указывает на нас с Джесс пальцем с другого конца трибуны. Я слегка киваю головой, и он кивает в ответ. Краем глаза замечаю, как Тайгер в ответ на его приветствие буквально достаёт из-за пазухи средний палец, и, предотвращая катастрофу, сжимаю её руку почти до хруста.
- Какого чёрта?! – шиплю я сквозь зубы, не позволяя ей вести себя слишком дерзко и непорядочно – не хочу усугублять то внимание, которое мы уже привлекли своим появлением. – Ты совсем сдурела?!
- А что? – шепчет в ответ Джесс, изгибая брови. – Хочешь сказать, я не права? – я хмурюсь в непонимании, и вдруг замечаю, насколько расслабленно она ведёт себя по сравнению со мной. – Этот индюк, - увещевает меня на ухо Тайгер, - заплатил немыслимые бабки за то, чтобы мы тёрлись в одной ложе с ним, пока не объявят бой. Думаешь, он хочет, чтобы ты вела себя прилично? Очнись, Джеймс! Он заплатил за то, чтобы посмотреть на то, какая ты на самом деле. Они будут ржать над нашими манерами, тем, как мы будем себя вести и, может быть, даже будут нас лапать. Так что, честно: я намерена отработать каждый цент, который он в меня вложил!
Я смотрю на то, как загораются её глаза: она буквально пышет энергией, желая вывести мистера Чейни из себя, показать, что не прогнётся. Она готова почти на всё, потому что она и так весьма безумна по натуре, но хлеще только то, что у Джесс нет ни стыда, ни совести, ни тормозов.
- Ну же, покажи дикую кошечку, - подначивает она меня напоследок, прежде чем выйти вперёд и окунуться в самую гущу событий – скопление мужчин в дорогих смокингах, которым она явно портит их серьёзную беседу о вкладе инвестиций. Пристроившись рядом с Чейни, она отпивает виски прямо из его бокала, чтобы потом, сверкнув оголёнными ногами из-под халата, усесться на парапет, раскованно свесив ноги вниз.
Присутствующие балдеют; безусловно, подобное поведение Джесс их забавляет, возбуждает сильнее перед началом боя. Они гогочут, смеются, и иногда подходят к ней поговорить, а я всё стою в тени занавески, не зная, как смогу всё это вынести.
Это слишком. А ещё это сильнее меня. Я не привыкла выставлять себя напоказ, выворачивать наизнанку. Мне кажется, что моё – это только моё, и мне платят деньги за то, чтобы я смывала кровь с костяшек пальцев в железном умывальнике, а не за то, чтобы я мучилась и думала, как мне себя вести в присутствии богемной публики вокруг.
А потом весь мой мир переворачивается, выворачивая изображение перед глазами наизнанку.
Мне становится холодно, и по спине пробегает ледяной мороз. Она стоит в нескольких метрах от меня, спиной, и я готова поклясться, что это она.
Мне становится жарко, адски горячо, по рукам проносится вихрь противоречивых мыслей, и я не понимаю, что меня захватывает больше: то, что она не сдержала обещание, и всё-таки пришла в бойцовский клуб снова, или то, что мы вновь встретились. Я не ожидала этого, и все фантазии, упрямо загоняемые мной под замок, вырываются наружу фонтаном чувств, околесицей мыслей, ходуном бешено бьющегося сердца. Я вижу её запястье, то, как её пальцы слегка оглаживают высокую ножку фужера с вином; я наблюдаю за тем, как волна чернильных волос покачивается на плечах, когда она оглядывается по сторонам, видимо, поджидая кого-то. А ещё я страстно хочу, чтобы она обернулась и посмотрела точно мне в глаза тем самым пронзительным взглядом, что прожёг меня насквозь в день нашей первой встречи. Я вдруг с опозданием узнаю в ней горделивую кошку, что не вернулась в мою кровать на следующее утро после работы моей грелкой, и не понимаю, как мне привлечь её внимание. Она вряд ли отзовётся на моё «кис-кис», и вряд ли с такой фигурой её прельщает колбаса.
Я мотаю головой, отгоняя свои глупые мысли. Это дебилизм, авантюра чистой воды – я не могу просто подойти и поздороваться. Уйти я тоже не могу – мой бой всё ещё не объявили, потому что рефери перечисляет многочисленных спонсоров бойцовского, и мои колени начинают подрагивать.
И вот сейчас, именно в этот самый момент я вдруг осознаю, что судьба подарила мне второй шанс. Потому что никак иначе, увы, назвать это было нельзя. Какова вероятность, что я увижу её снова? Да практически нулевая. А прямо сейчас она близко, совсем рядом, и я умираю как хочу коснуться её ладони пальцами.
В конце концов, я в неё даже не влюблена. Она просто богиня, идеал; к тому же слишком красива, чтобы не покуситься. В героинь романов не влюбляются, и я честно убеждаю себя в том, что хочу просто насладиться её обществом, запастись моментами, которые потом можно будет смаковать на губах, пока иду к ней через зал.
Я касаюсь её спины кончиками пальцев, ненавязчиво, едва ощутимо, но она чувствует – я замечаю, что она слишком напряжена. Она оборачивается, и всего на секунду я вижу в угольных глазах испуг, который тут же сменяется удивлением. Я понимаю, что она ждала кого-то другого, совсем не меня, но мне плевать.
Я хочу коснуться её запястья, провести пальцем по нежной шее, но, столкнувшись с ней взглядом, теряю всю свою решительность. Я всё ещё касаюсь её талии кончиками пальцев, не позволяя себе положить руку полностью, ощутить её рёбра и, возможно, жар тела сквозь платье. Между тем я готова обхватить её поперёк всей силой своей хватки, если она захочет сделать шаг назад.
Я приближаюсь к её лицу ближе, совсем близко, теперь уже окончательно нарушая её личное пространство и всякие приличия. Мы смотрим друг другу в глаза, и у меня двоится, потому что между нашими лицами всего пара дюймов, и я чувствую на своих губах её дыхание. Мне неловко, потому что вокруг нас полно людей, но искушение слишком велико: низ живота зовёт и пылает, и я почти не в состоянии оторваться. Она на каблуках, и поэтому мы одного роста; я в бойцовском халате и вымазана маслом, мне окончательно плевать на всё, что происходит вокруг нас, потому что я слишком долго ждала этой возможности вновь её увидеть.
Я останавливаюсь в движении слиться с ней воедино только тогда, когда мой нос касается кончика её носа, и мы почти целуемся.
- Ты знаешь, как здороваются кошки? – почему-то спрашиваю я, поддаваясь странному порыву рассказать ей о своём новом питомце. – Они соприкасаются носами.
Я глубоко втягиваю носом её дыхание, чувствуя жар её груди, что опаляет мою грудную клетку сквозь гору ненужной одежды между нами. Она пахнет лимоном, цитрусовыми и чем-то ещё, чего я не могу разобрать. Я прикрываю глаза, дрожа, почти изнывая, потому что теперь я знаю, как она пахнет, и это почти помешательство.
Мои инстинкты всегда работают на предельной мощности, когда я нахожусь в стенах клуба, и потому моя кличка, объявленная рефери, уже стучит в ушах. Я отлепляюсь от неё почти со стоном, и её талия, что уплывает из моих рук, всё ещё зовёт меня лимоном и лаймом.
Я оглядываюсь на неё напоследок, уже на выходе, но не успеваю разглядеть выражения её лица – штора элитной ложи опускается за моей спиной.

стрекозой порхает воля,
я рисую снова
тонких нитей одиночество

Тара чернокожая, и потому мне становится только хуже: почему-то её нежно-коричневые кулаки, врезающиеся в мои белоснежные рёбра, бьют намного сильнее, чем ноги Джесс.
Я лежу на железном покрытии почти весь бой: из-за того, что этот грёбаный Чейни купил меня сегодняшней ночью, соперница мне досталась по жребию. Как только это произошло, можно было считать, что запах лимона и угольные глаза с поволокой я увидела в подарок перед своей мучительной смертью.
Мне никогда не везло – это я знала с раннего детства. В жребии мне не везло особенно, в результате чего я весь бой лежу на покрытии арены мордой в пол. Тара беспощадна: она выигрывала почти каждый сезон, и теперь я почти с грустью понимаю, что настолько научилась подчинять себе физическую боль, что мне почти не больно. Она свалила меня наземь на первой минуте: с тех пор я не встаю и даже не ползаю – против неё у меня нет шансов. А эта сука, у которой по щекам ходуном бродят желваки, просто песочит меня кулаками, вспахивает мои мышцы, словно рыхлую землю, и крошит мои бедные истерзанные рёбра.
Я жду финального боя гонга как манны небесной. Закрываю глаза, не в силах подняться на ноги, когда рефери объявляет Тару победителем. И смутно помню, как меня уносят служащие бойцовского, неловко подхватив под спину и причиняя тем самым ещё больший ущерб покалеченным костям.

как бы ни была далёка
на губах улыбка Бога,
ты всегда со мной

- Элли… Эл… - Райли держит у меня под носом ватку с нашатырем, чтобы я не отключалась, лежа на железной лавке в раздевалке. Её руки летают вокруг моего лица: она настоящая ведьма, колдующая бинтами и спонжами с обеззараживающими средствами.
Я, не в силах продраться через пелену своего же разума, судорожно цепляюсь за последние нити воспоминаний: лимон и лайм. Повторяю про себя её запах, стараясь сконцентрироваться только на нём, но в результате ору не своим голосом, когда Райли приподнимает меня за поясницу, чтобы надеть на рёбра удерживающий раздробленные кости корсет.
Я хочу сказать ей, чтобы не трогала меня; я сама справлюсь с любой болезнью, пусть только уйдёт. Я смогу сама дойти до дома и упасть лицом в подушку, но у меня нет никаких сил, чтобы сказать об этом вслух: язык не слушается, в горле сухо, как в пустыне.
Райли снова понимает меня без слов; осторожно льёт мне на подбородок воду из бутылки, и я открываю рот, наслаждаясь спасительной прохладной влагой.
- Не глотай, - предупреждает меня она, но мне необязательно об этом напоминать: я тысячу раз ломала рёбра и прекрасно знаю, что нужно делать.
Я сплёвываю, размазывая слюну по своему подбородку, и хмурюсь, не понимая, почему вижу потолок в размытом свете. Вероятнее всего, Тара разбила мне лицо в мясо, и теперь гематомы медленно набирают в росте.
Посреди потолка на грани сознания я почему-то всё ещё вижу тёмно-карие глаза с поволокой.

белым, белым станет корень
в волосах моих

Пример поста

Skyler Stonestreet – A Little Taste

you’re so bad but I want a taste a little taste you have come on over, right now take me down i want your poision

i thought this was just a phase but everyday I slip starting over you crawl through my skin and I’ll let you in a little taste

Она давно ушла, скрылась за дверью уборной, а её слова всё звучали у меня в голове, пробивая мозг насквозь, как таран. Мне было душно, дурно и нечем дышать, и я сипела, странным образом мотая головой, словно дворовая псина, которую посадили на цепь.
Я не могла понять, чего она добивается: сломать меня, унизить или уберечь. Эти противоречивые домыслы вели ожесточённую борьбу в моём ослабевшем от обезболивающих мозге, и я всё глотала и глотала воздух маленькими порциями, будто боялась вдохнуть полной грудью и потерять сознание от слишком яростно нахлынувших на меня чувств. После нескольких минут бесплодных попыток понять мотивы её поведения, я осознала, что эта женщина сущий демон.
Я видела её настолько противоречивой, что глаза болели. И, наверное, мне не стоило говорить ей об этом – никогда в жизни – я бы обидела её своими подозрениями. Просто сейчас, в этот самый момент, когда она вывалила на меня частичку своей жизни, своего мировоззрения, своих принципов и порядков, я вдруг поняла, что не видела женщины более лживой, чем эта. Хотя, конечно, ложь – слишком крайняя степень. Скорее скрытность, загадка, тайна. Но не это ли так меня в ней и влекло? Я не знала.
С того самого момента, как она проснулась, во мне бурлили потоки света, каких-то неоднозначных намёков и чувство предельной благодарности – она была моим светом, моей опорой сегодняшней тяжёлой ночью, и мне приходилось заламывать пальцы, чтобы не сесть возле её ног и не поднять подол её юбки, благодарно целуя колени. Пока она молча смахивала пальцами осыпавшийся макияж, я жалела, что это не мои пальцы прикасаются к её лицу, что это не моя куртка греет её плечи по ночам.
И всё вокруг нас изменилось в мгновение ока, едва она открыла рот, прогоняя оттенки волшебства, странным образом возникшие между нами. Или они были выстроены в одностороннем порядке, только мной?
Она была ненастоящей. Прямо сейчас она была настолько фальшивой, что мне хотелось согнуться пополам, сплёвывая ей под ноги эту фальшь, которой она меня кормила. К концу её слов я была напичкана ею с головы до пят, не соображая, не в силах сопротивляться – о да, она была убедительной. Мне сразу пришло в голову, что она, вероятнее всего, политик или королева какой-нибудь нефтяной кампании, так ловко она жонглировала в воздухе моими чувствами и опасениями, перевирая и переворачивая все мои слова и мысли. Как будто она заранее знала, куда бить, чтобы мне было больно. На неё, в прочем, не производило никакого впечатления моё лицо, что ожесточалось с течением нашего разговора всё больше и больше. Или же она умело это скрывала. В любом случае я не чувствовала, что имею или значу хоть что-то.
Она хлёстко избивала меня своими интонациями, иногда приподнимая бровь, и я, заворожённая пыткой смотреть на неё, не отводя взгляда, была пленена безоговорочно и окончательно. Я молчала, не в силах выдавить из себя хоть слово, потому что она вела себя так, будто я была виновна в том, что нахожусь рядом с ней этим утром и порчу её привычный распорядок дня. Будто не она упекла меня в эту чёртову клинику, о названии которой я слышала впервые; будто она бросала мне вызов, предполагая, что услуги местных врачей не пришлись мне по вкусу. Знала бы она!.. Я беззвучно хмыкаю, вспоминая маленькую квартиру Широ на окраине Хэкни, где молодой нарколог в замусоленном халате осторожно вправляет мне кости, не вынимая сигареты изо рта, пока я лежу на обеденном столе, застеленном клеёнкой, и скулю от боли – обезболивающие стоят слишком дорого, и у моего личного врача не всегда есть средства. Эта женщина как будто нарочно спрашивает меня о предпочтениях в еде, странным образом умудряясь употребить в одном предложении слишком много незнакомых мне названий – я потерянно думаю о том, что холодильник у меня дома совсем пуст. На подоконнике стоит полупустой блок сигарет, а в кране полно воды – я редко ем последние две недели, не чувствуя вкуса или запаха. Только никотин, только хардкор.
И в это же мгновение, когда за дверью ванной комнаты уже слышен плеск воды, я вдруг отчаянно понимаю, что всё это глупость, блажь: она не такая! – шепчет мне интуиция, только подтверждая мои мысли. Как будто я ребёнок, который до конца верит, что все отрицательные герои имеют шанс на искупление грехов. Напротив, это не кажется мне смешным, потому что я привыкла доверять своим инстинктам столько, сколько себя помню: она действительно не такая. Мне хочется видеть её нежной и властной одновременно; пусть такой же загадочной и непонятной, но трепещущей – это точно. Мне хочется думать, что у неё ласковые руки и интонация её голоса тоже может быть разной; не такой, совсем не такой, которую она использовала для меня только что. Мне хочется мечтать и надеяться, что, может быть, мне всё же позволят стать для неё чуть ближе, но мои надежды и так потерпели оглушительное фиаско, едва она проснулась, и я крепко сжимаю зубы – для одного утра минусов мне хватит.
Я встаю с кровати, и мои колени совсем одеревенели. Подхватываю куртку со спинки стула и пытаюсь накинуть её на плечи, путаясь в рукавах: мне страшно хочется сбежать. Больше всего на свете я хочу выйти из этой комнаты, чтобы больше не видеть её глаз, не слышать её голоса совсем никогда – мы слишком разные, из двух параллельных миров, которые никогда не должны были пересечься, и она сама доказала мне это пару минут назад. Я не подхожу ей, не нужна ей; зачем? Я чувствую себя мерзко, словно игрушка в руках богатой дамочки – меня купили в магазине просто потому что других вариантов не было. Куртка соскальзывает с плеча, с глухим стуком ударяясь об пол железными замками. Я сверлю взглядом дверь ванной комнаты, за которой она скрылась, и в немом исступлении вдруг понимаю, что какого-то чёрта вновь попалась в её ловушку. Какого-то чёрта меня вновь так сильно задели её слова и поведение, что я снова предъявила к ней слишком завышенные требования; если бы на её месте был кто угодно другой, я бы не обратила на это внимания. Я варилась в рыночных отношениях почти с самого рождения, и для меня не было проблемой то, что меня могли купить, обменять, вернуть, продать. Но почему-то когда именно она заставляла меня чувствовать себя вещью, мне становилось физически больно.
Я хотела открыть её. Хотела разорвать в клочья внешнюю оболочку, ту, что она мне показывала, и добраться до сути, потому что всякий раз, когда мы разговаривали, меня не покидало чёткое ощущение, что меня нагло дурят. Я хотела раскрыть её, содрать с кровью все защитные слои, увидеть её суть, истинное лицо. Это вдруг показалось мне жизненно необходимым, и растерянность, с которой я собиралась покинуть больницу, преобразовалась в злость, какую-то тихую агрессию и уверенность в себе. Это не было странным – когда я выходила на бой, я была сильной, уверенной, но по большей части всё-таки озлобленной – привычка, мать её.
Я прищурилась, оглядывая чуть приоткрытую дверь уборной, за которой раздавался шум душа. Она что, никогда не запирается? Или считает, что мне хватит такта не помешать ей? По моему лицу расползается болезненная улыбка: о, да, она уверена, что я не посмею. Что ж, тут её ждало разочарование.
Я стаскиваю с себя одежду почти рывком, буквально разрывая майку напополам; джинсы остаются валяться на полу между больничных коек. Нижнее бельё долой, как и корсет: я около минуты пыхчу и изворачиваюсь, словно уж на сковородке, пытаясь подцепить ногтями пряжку. Когда мне это удаётся, я дышу медленно, опасливо, и подхожу к двери уборной с неестественно прямо спиной: боюсь, что даже мимолётный поворот головы может причинить мне нестерпимую боль.

oh how you give me chills
hold my breath ‘til it kills me
come on, tear me apart
i’ll rest in pieces

Я открываю запотевшие створки душевой кабины и шагаю внутрь. На меня тут же обрушивается поток горячих капель и пара с запахом – её запахом – я с наслаждением делаю пробный, маленький затяг, словно учусь курить. А ещё я понятия не имею, почему она не оборачивается при моём появлении и нарушении её личного пространства, но это играет мне на руку.
Она обнажена. Абсолютно. И настолько красива, что в какой-то момент я задыхаюсь, не в силах смотреть на неё – слишком абсурдным мне кажется то, что подобная женщина каждый день ходит по тем же улицам, что и я. Слишком совершенная и закрытая, слишком горячая и влажная – прозрачные капли воды стекают по смуглой спине, на мгновение останавливаясь на выгнутой пояснице.
Я сглатываю и делаю пробный вздох, будто боюсь, что если вдохну чуть поглубже, опьянею. Я не замечаю, как мои руки отдельно от меня тянутся к её бёдрам; я ступаю под поток горячей воды, прилепляясь к её спине грудью; как можно крепче, так, чтобы не разорваться. У неё мягкая горячая кожа. Настолько гладкая, что я не могу удержать себя: веду ладонями по её бёдрам, вопреки нашей прошлой встрече в этот раз не опасаясь. Никаких осторожных касаний и неуверенности; она в моих руках, почти моя, и я вдруг срываюсь с крыши высотки, на бешенной скорости стремясь встретиться в смертельном объятии с асфальтом – слишком будоражит, пьянит. Адреналин зашкаливает, и у меня коленки трясутся; я возбуждаюсь до предела почти мгновенно – эта женщина слишком желанна. Интересно, она только на меня так действует или на всех?
Я прикасаюсь носом к её шее, мягко веду сладким касанием по сонной артерии, задевая её кожу губами. Она, кажется, пытается повернуться, но я не позволяю: вцепляюсь в её оголённые бёдра мёртвой хваткой, впечатывая наши тела друг в друга.
- Ты назвала меня «мисс», - упрекаю я, шепча ей на ухо. Она слегка отклоняет голову, позволяя мне, и я касаюсь влажной кожи языком: на вкус она не менее восхитительна, чем на запах. – Что я тебе сделала?
Вряд ли она понимает суть моего вопроса, но я должна была спросить. Меня никогда не называли столь официально – это не принято в мире, где я живу. Она же почему-то говорила со мной именно так, хотя в нашу первую встречу она не гнушалась говорить со мной на равных. Этот факт меня беспокоит, и, вопреки тому, что в данную секунду её тело в моей власти, я судорожно ищу ошибку в своём поведении: где я могла накосячить, что теперь она использует эту отвратительную приставку «мисс» перед моей фамилией?
Она всё же оборачивается, почти выворачивается из моих рук, и я перехватываю её поперёк талии, медленно ведя ладонь вверх. Сжимаю её в объятии слишком крепко, зато теперь она не может безболезненно вырваться – мне хочется думать, что не хочет.
- Не смей, - шепчу я в мокрые волосы на её затылке, не смея нарушать то, что уже выстрадано, - ты сказала, что моя, пока есть время. Время есть.
Она затихает, по крайней мере, вырваться больше не пытается. Одна из моих ладоней, что лежат на талии и рёбрах, всё же поднимается, натыкаясь на полную грудь. Я закрываю глаза, не в силах смотреть: боюсь, как будто это слишком ценный подарок на Рождество. Только чувствую. Осторожно и ласково сжимаю упругое полушарие в своей ладони, с каким-то мазохистским удивлением понимая, что вот теперь-то это точно абсолютное домогательство. Эта женщина посадит меня за решётку, и я фыркаю ей в шею, выцеловывая губами и языком цветы на её плече, что слишком напряжено.
Мои волосы намокли, облепляя мне лицо, но мне плевать: мне слишком дорого каждое мгновение, проведённое в замкнутой кабине душа, и здесь горячо, и пахнет фруктовым мылом, и мне видится, что вот теперь-то, когда она молчит, она действительно настоящая. Будто вода смыла с неё все обложки и обёртки, будто теперь она действительно такая, какой я её вижу. В моей груди разрастается чувство невероятного осязания абсолютной любви, экстаза, воодушевления и вдохновения. Как будто она прекрасная музыка, слушая которую я становлюсь счастливой. Будто она картина великого мастера, глядя на которую я умираю в восхищении. И чувств слишком много, предельно, запредельно абсурдно, и моя свободная ладонь минует мягкую талию, сползая вниз. Я не спрашиваю разрешения и забываю о том, что мои действия, как минимум, незаконны; слишком странно себя чувствую. Как будто я, наконец, нашла то, что давно искала, как будто я была потеряна долгое время, а сейчас меня нашли. Как будто я всю свою жизнь шла к этому моменту, к этой душевой кабине и женщине, что в эти короткие минуты была только моей; я мечтала, чтобы она была только моей в этот короткий час. Пальцы нырнули между её ног, и я услышала, как она шумно вздохнула. Делаю осторожный толчок, почти невесомый, и мягко впиваюсь губами в её шею, лаская языком влажную кожу. Ещё несколько толчков, я набираю медленный, неспешный темп, и напряжённые мышцы её спины, наконец, расслабляются. Я улыбаюсь ей в шею, довольная тем, что она позволяет мне быть рядом, невозможно близко, и, приободрённая этим разрешением, выпускаю из ладони её грудь, чтобы мягко очертить пальцами изящную ключицу. Заставляю её запрокинуть голову, и она послушно кладёт затылок мне на плечо; я невесомо и нежно, едва касаясь, обхватываю её горло ладонью, чувствуя, как под кончиками пальцев бьётся её пульс.
Я улыбаюсь, почти смеюсь, пока выцеловываю линию её челюсти, касаюсь языком подбородка, но не смею претендовать на губы. Она прогибается в спине, упираясь пятой точкой в мои оголённые бёдра, и я ускоряю темп, жадно собирая капли воды с её яремной впадины. Целую, целую, целую; не могу остановиться, завожусь до предела, но сжимаю ноги, не смея нарушать её наслаждение. Только её, только то, что даю ей я.
Она кончает, когда я игриво прикусываю мочку её уха: просто закусывает губу, не позволяя себе издать хоть какой-то звук, и окончательно расслабляется в моих руках, опираясь на мою грудь спиной. Я понимаю, что она сдерживает себя, но не смею настаивать на большем: не тогда, когда я не имела права хотя бы просто прикасаться к ней. Моя рука всё ещё в ней, и мы всё ещё одно целое, продолжение друг друга в это короткое одиночное утро. Я едва шевелю кончиками пальцев, продлевая её оргазм, и мягко сцеловываю последние капли душа с её шеи – слева, где мои губы пришли в неистовство, явно будет засос.
- Я здесь, потому что хочу с тобой, - невпопад отвечаю на её вопрос я. Формулировка однозначно хромает, но я дрожу от возбуждения и того, как она подрагивает в моих руках – глупо ожидать от меня красноречия в такой момент. – И я никогда не завтракаю, но если твой мужчина не против, я присоединюсь.
Она слегка оборачивается, и мы встречаемся взглядом. И именно в тот момент, когда она доверчиво опирается на меня, а мои ладони мягко поглаживают её живот, я вдруг понимаю: вот она. В её глазах нет ни растерянности, ни сожалений; только незнакомое мне странное спокойствие – вот сейчас она настоящая.

don’t stop, I haven’t had enough
you’re mine ‘til the sun comes up
i can’t have just one
a little taste

---

Об игроке:

А я понимаю, что это, скорее всего, крик в пустоту, но я настолько отчаявшийся человек, что я сделаю это.
Я ищу девушку, абсолютно и безвозвратно повёрнутую на swanqueen также, как и я. Я ищу девушку, которая любит зависать во флуде, очень приветствуется сумасошлатость, мракобесие и нестандартное чувство юмора (но можно и просто адекватную девчонку). Я ищу девушку, которая имеет возможность отписывать пост хотя бы раз в неделю. Я ищу девушку, которая понимает, что стыдно писать с ошибками, если у тебя внешка богичной Ланы Паррии. Я ищу девушку, которая позволит мне любить её и обожать, которая станет не только отличным соигроком, но и другом. Я ищу девушку, которая не против, если её назовут "кисой", "жёнушкой" или "светом жизни моей".
Что обещаю от себя:
- отлюблю во все щели
- дам почитать свои фанфики (у меня 500 лайков! и я этим бессовестно горжусь)
- буду самой примерной и вообще всё для тебя, моя любовь
- графика
- собеседник по ночам и не только
- любовь. я дам тебе много, очень много любви, только приди
Чего хочу от тебя:
- посты от первого лица
- от 4000 символов, но если больше, я вообще счастлива
- грамотность. вот это прям фетиш, так что не больше одной ошибки на 500 символов
- любовь к фемслэшу и отыгрыш нцы (не настаиваю, но очень хочу)
- любовь к богичной Паррии
Если ты заинтересована во мне, приходи ко мне в лс со своим постом, я буду очень сильно ждать ;3