Каньон исчез, точно и не бывало, оставив после себя выжженную землю, обратившуюся в мелкий песок в непроницаемой тьме рукотворной тени. Кириган, он же Александр Морозов и тот самый Черный Еретик, что много лет назад разделил Равку на две стороны, тоже пал подобно своему детищу, распластавшись на земле, не выдержав прикосновения настоящего солнца. Казалось бы, мечта всех подданных исполнилась ─ пропал тот злосчастный барьер, разделивший некогда не только друзей и родных, но целую страну, охранявшийся страшными чудовищами, что погубили ни один скиф и ни одну сотню простых людей разорвали и пожрали за одно лишь желание попасть на ту сторону. Надо бы радоваться, но на лицах гришей и солдат нет и тени улыбки, только вымученная радость, бесконечная усталость и отголоски страха после пережитого несколькими часами ранее ужаса от нападения Киригана во главе преданных ему гришей и не подчиняющихся даже своему создателю ничегоев.
Сложно радоваться, когда ты идешь по дороге усеянной телами павших товарищей, чьи уже скрытые мутноватой дымкой глаза устремлены вверх к высокому синему небу, расчистившемуся точно самым волшебным образом, едва Морозов упал, сраженный рукой Заклинательницы Солнца. Свет победил тьму, как то и предрекали в сказках, песнях и даже священных текстах, как в то верили истинно верующие навроде Инеж, по сей день благоговейно глядевшей вслед Алине Старковой, кою Зоя по сей день не считала святой. Все кто лежал сейчас на земле и чьи тела уже отнесли внутрь зданий, не столько из заботы, сколько ради живых, накрыв белыми простынями, никогда не узнают об их победе, не воскресят в памяти картину того, как Морозова предают земле, той самой, оскверненной им многие столетия назад ради непомерной гордыни и жажды власти.

Зоя не чувствует никакой радости, только усталость. Наверное, впервые за долгое время, ведь наконец-то можно выдохнуть. Расслабиться. Их [и её в том числе] главная мечта свершилась, Каньон уничтожен, а Кириган убит, но шквальная не чувствует морального удовлетворения или счастья. Наоборот, её настигают странные мысли ─ зачем ей это всё? Разум тут же подкидывает верные ответы о благе страны, ради которой она сражалась и за которую болела всей душой, о множестве семей, которые сумеют воссоединиться теперь, лишенные необходимости преодолевать Каньон, каждый раз рискуя головой. Но что получила не Равка, но Зоя Назяленская? Девушке больше не с кем воссоединяться благодаря Киригану ─ теперь у неё нет ни семьи, ни друзей. И главная цель в жизни с его смертью также перестала существовать. Раньше её питала любовь и забота тетушки, а также её собственные устремления угодить генералу, а в последние месяцы ─ жажда отомстить и неподдельная злоба, дающая сил больше, чем любое из чувств.
Так ради чего ей жить теперь?

Ей нечего контролировать, не к чему стремиться. Да и ни к чему, пожалуй.
Всё то напряжение, нараставшее снежным комом от каждодневных тренировок и нескончаемых миссий, когда требовался максимум концентрации и вовлеченности, все те переживания о судьбе Лилианы и горечь несбывшихся грез, собственные сомнения и неосознанные импульсы ─ всё то, от чего Зоя так долго отмахивалась и так долго прятала, подстегивая себя трудиться усерднее и не тратить время на всякие глупые сантименты, лишившись сдерживающего фактора, напоминают море, которое темнеет, предвещая шторм. Волны перестают быть ласковыми, ускользающими по песку обратно с тихим шепотом ─ поднимаются с каждым разом всё выше, пробираются дальше и всё сильнее тянут назад, обещая накрыть с головой. Ощущая это, Назяленская, точно лишившаяся всех своих сил, вечно демонстрируемых хладнокровия и отрешенности, делает то, что ей не свойственно ─ бежит.
Не оборачиваясь ни на Нину, помогающую раненным, ни Алину, любовно жмущуюся к спасенному бог весть каким чудом Малу, ни Николая, окруженного своей верной командой и военными в серых мундирах. Идет широким шагом через двор, мягко лавируя меж людей.
Ей здесь нечего делать. В ближайшие пару часов так точно. На сегодня Зоя сделала для Равки достаточно, чтобы её оставили в покое.

Вышагивает по полю, высоко поднимая ноги, дабы не запутаться в траве, щурит глаза, прикрывая их от солнца раскрытой ладонью. Правой рукой в нервном, резком движении тянет ворот кефты, выпутывая серебристые пуговицы из толстых петель.
Душно. Нечем дышать.
Едва ли за пределами крепости где-то в кустах прячется кто-то из сторонников Морозова, готовый в самоубийственной атаке броситься на одного из союзников Алины Старковой с ножом или ружьем. Даже если и так, Зое уже всё равно. Справится как-нибудь, видят святые, ей не в первой. Поэтому Назяленская стягивает кефту и перебрасывает её через локоть, сделав глубокий вдох.
Наконец-то под ногами твердая земля, а на коже нет соленых брызг и обоняние не щекочет уже приевшийся морской воздух.
Наконец-то тишина.

Девушка стелет кефту прямо на траву и усаживается под деревом, прячась в тени высоких сосновых крон. Кора неприятно впивается в кожу между лопаток,  но шквальной это только помогает на несколько секунд отвлечься.
Зоя прикрывает глаза и старается выровнять дыхание, дабы замедлить разогнавшееся невесть с чего сердце.

Чужое присутствие заставляет вынырнуть из расслабляющей полудремы. Назяленская поднимает взгляд синих глаз и, не скрывая удивления, вскидывает брови. Юл-Батаар был последним, кого она рассчитывала здесь увидеть. Впрочем, будем честны, она вообще не рассчитывала здесь увидеть хоть кого-то. Зачем он здесь? Неужели что-то снова произошло? Вряд ли. Разве что какой-нибудь круглый стол, на котором явно будет достаточно участников, чтобы голос одной шквальной не был решающим, а поэтому можно пренебречь приглашением.
Едва ли Толя искал уединения, ведь будь оно так, услышал бы чужое присутствие и деликатно ушел в другую сторону ─ деликатности этой, как Зоя успела понять, в нем плещется через край, так что здесь Назяленская не сомневалась. У сердцебита есть какая-то причина появления.
Но какая?
Впрочем, сам расскажет. А она устала строить догадки и додумывать за кого-то их мысли и причины их действий.
─ Вина? ─ качнув согнутой в колене ногой, точно легонько разминала затекшую конечность, спрашивает. ─ На складе можно было стянуть только это. Там, увы, не было каэльского виски.
Вновь прикрыв глаза, усмехается.
Дааа, тот виски был хорошо. Впрочем, вечер тоже был ничего.

Она слышит, приглушенные мягкой землей шаги Юл-Батаара, как шуршит шелковый подклад её кефты, на которую опускается сердцебит подле Назяленской. Чувствует плечом его плечо ─ ненавязчивое соседство и как будто совершенно случайное, ничего не значащее касание, ведь уместиться с комфортом под деревом ─ та ещё задачка, в копчик так и норовится больно ткнуться какой-нибудь выпирающий корень. Пожалуй, раньше Зоя демонстративно одернула руку, слишком уж раздражают шквальную чужие прикосновение, особенно непрошенные и особенно от тех, кто считает себя вхожим в близкий круг всего мира, чтобы позволять разного рода фамильярности наподобие неуместных объятий. Но сейчас Назяленская и бровью не повела, напротив, испытывает странное (необъяснимое) желание подсесть ближе, прильнув щекой к плечу Толи, обвив руками его руку, заключив его ладонь в своих, переплетая пальцы.
И вот от этого Зоя чуть было не шарахнулась в сторону, широко распахнув глаза. Но вместо этого лишь ведет плечом, чтобы установить между собой и сердцебитом дистанцию хотя бы в несколько сантиметров. Обхватывает руками голенища высоких сапог и несколько раз быстро моргает, точно потревоженный во сне человек.
Приятная тишина ─ пространство наполнено звуками природы, которой неведомы проблемы каких-то там людей. И пусть даже здесь где-то виднеются следы прошедшей битвы: подпалины на деревьях от инфернов, выломанные шквальным ветром ветки или выщербленные пулями винтовок дыры в стволах ─ мерное течение жизни здесь как будто и не прерывалось. Ветер гуляет в кронах, где-то вдалеке разносится птичья трель, если закрыть глаза, то можно попробовать отдаться ощущению спокойствия и безмятежности.
Покой и безмятежность. Как глупо. И смешно.
Покой и безмятежность в ближайшее время им будут только сниться.

─ А разве это не в глобальном смысле? ─ на губах девушки появляется невеселая усмешка. Она крутит сжатой в правой ладони бутылкой с вином, точно не сама её умыкнула и будто заинтересована тем, что написано на надорванной желтоватой этикетке, выдававшей весьма скромное и, вероятное, не самое престижное происхождение вина. Пробка пусть и легко, но с противным скрипом выскальзывает из горлышка. Шквальная ставит её на большой палец и щелкает, отправляя ту в полет ─ не слишком-то далеко, всего на пару метров вперед.
─ Не знаю.
Ей отчего-то вспоминается их путешествие в Шухан, сведшее её не только с ближайшей свитой Николая, но и керчийскими воронами. Длинные разговоры по душам с Инеж, столь не свойственные натуре Назяленской, рассказы неожиданных союзников о том, что происходит по ту сторону от границ Равки, где не бывала шквальная и куда едва ли могла попасть по своей воле и без какого-то особого поручения, заставляющего смотреть на всех пристальным взглядом в ожидании подвоха, не изменись порядок вещей.
Не изменись порядок вещей, Зоя всё также оставалась бы подручной Киригана, наслаждаясь вылазками на скиф, означавшими грядущее свидание с родными.
Девушка подносит к губам бутылку и делает небольшой глоток.
─ Хорошо, что я солдат, так что вскоре мой царь решит этот вопрос, ─ Назяленская поворачивает голову, встречается взглядом с Толей, слабо улыбнувшись. Николай ему не царь, но капитан. Бывший, скорее всего, ведь теперь едва ли Ланцов сможет заниматься пиратством и пропадать невесть где, как делал раньше, пока его названный (а может, все-таки и настоящий) отец сидел на троне, грея место под своего старшего сына. Быть может, они с Тамарой вновь станут наемниками? Или изберут себе нового капитана и вновь отправятся бороздить моря.
─ Ведь из меня выйдет дурной наемник. А зарабатывать плетением корзин на продажу я уж точно не смогу… А вы?
Говоря о Толе, невозможно говорить только о нем. Это тоже довольно быстро уясняешь, если хоть немного покрутишься в компании близнецов Юл-Батаар ─ они явно накрепко связаны, и сложно представить, что брат с сестрой оставят друг друга, пустившись в самостоятельное плаванье. Говорят, у всех близнецов есть особая связь друг с другом, что они чувствуют брата или сестру даже на расстоянии и понимают с полуслова. Любопытно, правда ли это.
Впрочем, не настолько, чтобы спросить прямо сейчас.

Глядя в глаза Толи, Зоя запоздало задумывается о том, что он, быть может, спрашивал действительно о другом. Как будто в его взгляде затаился интерес совершенно иного рода, точно не к разговорам о том, что делать со ослабленной (чужой для него) страной. А о том, что случилось во время их пути назад в Равку, о том, что не занимало мысли шквальной больше требуемого. Наверное, он ожидал от неё нечто большее. И осознание этого отражается едва уловимым испугом в синих глазах, а вся дрема и расслабленность сходят на нет.
У неё нет ответа для Юл-Батаара. Да и для себя самой, хотя кажется, что всё довольно очевидно.
Им ведь сейчас совсем не до этого, верно? Кто будет спасать царскую задницу и святую, что вечно попадает в неприятности?
Она вновь смотрит прямо перед собой, а не на парня, и вновь подносит к губам вино.

Зоя только головой качает, когда Юл-Батаар со всей доступной ему уверенностью (очевидно шутливо) заявляет, что Назяленская победила бы в конкурсе на лучшую корзинку. Но ей это, разумеется, льстит, поэтому улыбка становится искреннее и с нотками привычного самодовольства, а взгляд более приветливым и теплым.
Но.
Толя тут же дразнит шквальную, прибегая к излюбленному оружию — угрозам декламировать поэмы, которые, безусловно, прекрасны и составляют великую художественную ценность [для кого угодно, но не Назяленской], однако Зоя от одного упоминания тут же поджимает губы и, наклонив голову вбок, строго смотрит на парня, взглядом обещая исполнить уже свое предостережение. Она ведь не посмотрит, что они теперь боевые товарищи, прошедшие уже вторую совместную битву,  и на сей раз выступали не против щупленькой шуханской святой, что раскидала их, как маленьких слепых котят, а самого Киригана и его приспешников, не только гришей-перебежчиков, но и существ из тени и скверны. Не посмотрит и на то, что Юл-Батаар теперь приближенный не кого-то корсара, а некоронованного ещё царя Равки [ишь какая шишка!]. И отлупит хорошенько, чтоб больше так при ней не шутил с такой довольной ухмылочкой.
Пусть и шутливо.

Руки у него горячие — Зоя замирает, ощущая, как громко бьется её сердце от этого весьма тривиального прикосновения. Женские пальцы на мгновение напрягаются, а после, чуть погодя, шквальная едва ощутимо сжимает ладонь Толи в благодарном жесте.
Назяленская удивленно смотрит на сердцебита. Ей, выросшей по сути в Малом дворце, странно слышать подобные слова, Зоя воспринимает это как нежелание оставаться в Равке, коя служила для неё домом и разлуку с которой она тяжело переносила, извечно скучая и по маленьким радостям вроде собственных покоев, и по вольным просторам, лесам и лугам. Но это дом для неё, а не для Юл-Батаара, поэтому нет ничего удивительного в его стремлении уплыть куда-то — это шквальная понимает с запозданием, отвлеченная его красочным описанием шуханских красот.
Назяленская не слишком-то романтичная особа, а живописные пейзажи редко трогали её душу. Ей нравится то, с какой любовью и трепетом говорит об этом Толя, но сама она сомневается в том, что могла бы проявить столько же восхищения обычным восходом солнца.
И в этом их разность.

Зоя не отнимает руки и не отводит взгляд, но смотрит как будто бы с сожалением.
Ей действительно жаль. Толя говорит искренне и от всего сердца, но… в этом-то и проблема. Сердцебит, хоть его сила гриша тому и благоволила, совершенно не похож на манипулятора, что ловко жонглирует чужими настроением и волей, прислушиваясь к тону, мимике и даже биению сердца. Он не похож на того, кто застилает патетическими речами глаза с одной лишь целью получить желаемое. В данном случае весьма простое и понятное желание, банальное в своей естественности, ведь вся природа построена на цикле перерождения, и это выжжено на подкорке каждого живого существа. Инстинкт и стремление к удовольствию.
Нет, он был неисправимым романтиком с витиеватыми метафорами с момента первой их встречи и каждую секунду после [притворяться так долго попросту невозможно]. Это не было представлением для неё одной, чтобы окольными путями заполучить право распускать руки. К том же, будь Юл-Батаар таким изначально, давно бы понял, что сказав прямо и честно, достиг бы успеха быстрее и вернее.
Но нет.
Назяленская молчит, не торопясь с ответом.
Можно ли принять столь ценный дар, на который не можешь ответить чем-то равноценным? Насколько правильно жить, дозволяя себя любить, но не отвечать с тем же пылом и страстью? Всё это больше походит на Дарклинга, который сменял отстраненность и официоз на нечто большее лишь когда сам того желал и никак иначе. Толя же искренен и готов отдать всего себя, явно поддавшийся сильному чувству. Но Зоя не ощущает ничего такого, что описано в третьесортных женских романчиков, которые Нина читала вслух, когда они обе делили одну комнату. Пожалуй, это неправильно с её стороны. Несправедливо даже.
И честно будет сразу об этом сказать, позволив Юл-Батаару не увязать по уши в собственных иллюзиях. Зоя разворачивается к нему полубоком.
— Я не уверена, что подхожу на эту роль. Я ведь… — запинается, не в силах так сразу подобрать нужные слова. Как будто он ещё не понял.
— Любая девица будет рада, разделить с тобой дни и ночи. Возьми кроткую, милую, ласковую, такую, какой я никогда не была и не буду, и наслаждайся жизнью.
Бутылка с початым вином уже давно осталась где-то меж корней деревьев. Свободной рукой Назяленская накрывает ладонь Толи, заключая меж своих.
Она смотрит внимательно, ожидая чего-то. Но ей кажется, что сердцебит всё также над нею смеется, глядя прямо в глаза, а взгляд его всё такой же решительный.
— Я жесткая, иногда жестокая. До зубовного скрежета приземленная. Обидчивая и злопамятная. Я не знаю, смогу ли ответить тебе так, как ты на это рассчитываешь. И заслуживаешь.
Назяленская не умеет быть нежной, её забота выражается в поступках, а слов, что иным доступны без всяких моральных дилемм и ощущения ущемленной гордости, от неё услышать сложно. Разве ж это нужно Юл-Батаару?

Толя смотрит на неё с полу-улыбкой, какой-то подозрительно довольной, граничащей с блаженной — Зоя готова встрепенуться и нахохлиться, сначала удивившись такой реакции, а потом решив, что сердцебит её совсем не слушал или же попросту не воспринял слова серьезно. А ведь Назяленская не шутила и не приукрашивала для красного словца, бравый корсар может задать пару вопросов Нине [с Зеник хватит и одного, чтобы услышать даже больше, чем рассчитывал или просил], и шквальная уверена, что её давняя подруга в свойственной ей откровенной манере, не выбирая выражений, поведает Толе всё, что знает. А знает, она, пожалуй, достаточно. Да и не с чего сердцебитке врать — ей в том совершенно никакой пользы.
Назяленская уже готова поджать губы, нахмурившись, а после высказать, что она думает по этому поводу. Но Юл-Батаар бьет шквальную её же оружием. Это можно найти весьма ироничным, но Зоя не успевает даже вздохнуть, не то что найти какие-либо сходства в их с Толей тактиках. Чувствует легкое давление и поддается чужому столь неожиданному напору, размыкая губы, позволяя лишить себя последнего глотка воздуха, последней здравой мысли и сомнений. Почти теряет равновесие, лишенная опоры хотя бы на руки, но Толя прижимает крепче к себе, увлекая прочь от лишних размышлений, самокопаний и локальных трагедий, последствия которых неотвратимы, но не требуют от них двоих никаких усилий [не прямо сейчас]. Заставляет перевести дух и отдаться моменту, сузив мир до столь малой точки, переключить всё внимание лишь на них двоих, насладиться теплом его прикосновений и близости друг к другу.
Когда Юл-Батаар отстраняется, Зоя с запозданием понимает, как легко ему удается сбить её с толку и заставить поддаться [снова!]. Но её отчего-то последнее не особо заботит, быть может, всё ещё сложно рассуждать о том, можно ли считать себя уязвленной и оскорбленной жертвой с задетыми самолюбием и гордостью, из-за сбитого дыхания. И возможно ли развеять это странное ощущение, будто она упивается этим? Тем, о чем помыслить не могла, что всегда воспринимала с высокомерным пренебрежением, не позволяя кому-либо кроме Дарклинга сделать хотя бы один шаг в эту сторону. Назяленская, не отнимая руки от мужской шеи, поглаживая подушечкой большого пальца смуглую кожу, смотрит в карие глаза сердцебита, но не находит в насмешливом влюбленном взгляде ни одного ответа на свои вопросы.
— Просто мы умнее.
Это вообще требует хоть каких-то доказательств? Кажется, эта истина ясна как день уже очень давно, и уж не Толе с нею спорить.
Впрочем, шквальная понимает, что прямо сейчас едва ли может утверждать о собственном превосходстве по полову признаку. Как минимум, потому что пустоголовых дурочек она знает не мало. Как максимум — с трудом сосредотачивает внимание на разговоре в эту секунду.
Слова Юл-Батаара знакомы и как будто даже понятны, серьезность сказанного Зоя улавливает лишь в интонациях, что заставляют умерить пыл [попытаться сделать это].
Откровенно говоря, девушку мало заботит, чего желает Тамара, нашедшая себе человека по душе. И будущее Волка волн, и назначение Штурмхода тоже. Назяленской совершенно нет дела до этого — в ней нет того природного любопытства, что толкает ту же Нину совать свой нос в чужую жизнь. Прямо сейчас Зоя может пожать плечами и отравить каждое сказанное слово замечаниями, что корабль — дорогая игрушка, личина Штурмхода — царская блажь, пусть и не бесполезная, но всё же. А Тамара и Надя — очередная пара, что потеряет себя, едва сойдет первый слой «вечной любви».
Сейчас ей нет дела до собственного будущего [даже ближайшего], поэтому прочее и подавно пропадает из её поля зрения.
— Нужно вернуть Нейяр её меч. Мы обещали, — она склоняется к его уху, а тон становится тише, —  а заодно посмотреть прекрасные горы, подернутые алой пеленой солнечного света.
Женские пальцы пробираются под воротник и скользят к ключицам, чтобы неторопливо подцепить одну за одной золоченые пуговицы темного кафтана, а после пройтись у самой кромки, щекоча кожу легким прикосновением.
Неужели он сейчас действительно хочет обсудить совместные планы? О чем поговорят дальше? Обещали ли дождь на сегодня? О том, насколько вездесущи корни у этого огромного дуба, что один аж даже сейчас упирается ей в бедро?
Толя ведь ощущает биение её сердца. И не только. А ежели нет… Назяленская кладет его ладонь себе на грудь и прижимает своей рукой — даже лишенный дара сердцебит наверняка в состоянии уловить под тонкой тканью рубахи этот ритмичный стук.
— Потом не жалуйся, — Зоя улыбается, и парень наверняка это слышит в её голосе. Прикусывает мочку уха, а после касается губами его шеи.
В конце концов, кто она такая, чтобы отговаривать? Хочет сражаться со штормом, пусть рискует.

Ей нравится распалять в нем пламя, заставляя уходить от выверенной нежности и осторожных движений к несдержанным, порывистым жестам. Нравится чувствовать учащенный пульс под своей ладонью и соприкосновение с обжигающе горячей кожей. Нравится слышать, как меняется его дыхание: прерывается, замирает, срывается с губ шумным выдохом или приглушенным стоном ─ и всё это по её воле, из-за её действий. Ей нравится эта податливость и отзывчивость, которую сердцебит позволяет себе проявлять, которой позволяет управлять и наслаждаться Назяленской, чувствующей вседозволенность, опьяненной ощущением спокойствия и защищенности, коим, казалось, здесь совершенно нечего делать ─ уж точно не сейчас. Вместе с тем, прямо сейчас девушка позволяет себе отпустить ненужные беспокойства, мысли и вечную жажду контроля мельчайшей детали в окружающем пространстве и отдаться моменту исключительно из-за Толи, из-за того, каков он есть или филигранно предстал перед ней. Из-за его нежности и деликатности, которые Зоя так старается пересилить, когда притягивает Юл-Батаара ближе к себе и не позволяет отстраняться, и которые не дают шквальной почувствовать себя уязвленной и застыть в вечном ожидании какого-либо подвоха. Толя обращается с ней так, что у Назяленской не возникает и тени сомнения, что она когда-либо пожалеет о том, что подпустила его к себе столь близко ─ не оскорбит ни словом, ни жестом, примет такой, какая есть, не указав ни на один из множества её изъянов. Наоборот, согреет, укроет от невзгод и разделит и счастье, и горести, заставит «заплакать» ту обжигающую ледяную корку монолитной стены, отгораживающей уязвленную, колкую и недоверчивую девушку. Зоя расслаблена и действует импульсивно, так как ей хочется, не потому что ей наплевать на то, что сердцебит может подумать, и не потому что высокомерно уверена в собственной притягательности [если бы Юл-Батаара интересовало только это и только этому запросу требовалось соответствовать].
Толя совсем не про это. Во всяком случае, Назяленская охотно в это верит. И оттого ещё более охотно утягивает его за собой на траву. Подается вперед, чувствуя прикосновения его губ чуть ниже ребер, упирается пятками в землю и приподнимает таз, помогая стянуть пыльные после боя в Каньоне штаны. Обвивает ногами, прежде чем вдруг оттолкнуться и перевернуть Юл-Батаара на спину, умостившись сверху. Склониться к его губам, чтобы вновь поцеловать, крепко и жадно, прижимаясь всем телом. Соединить ладони, переплетя пальцы, и завести их ему за голову, как будто действительно может вот так его сдержать, подчиняя… Она благодарно не сдерживается, не заботясь о том, кого может достигнуть эхо их голосов. Впивается пальцами до боли в его плечи, когда Юл-Батаар, уловив её замедление, садится, перенимая ведущую роль.

Горизонт покачнулся, Зоя прикрывает глаза, чувствуя легкое головокружение. Всё еще не размыкает рук, положив голову на плечо. Молчит, не отзываясь колкими комментариями о том, сколь невовремя прозвучали некоторые слова сердцебита. Сейчас подобное говорить легко и приятно, сейчас оно напрашивалось само собой, но повторит ли эти слова Толя при других обстоятельствах? Но Назяленской в эту секунду это кажется незначительным ─ ложится к парню под бок, прижавшись щекой к его груди. Шквальная наслаждается тишиной и звуком их дыхания, выровнявшего свой ритм, и льнет ближе, когда Юл-Батаар притягивает её к себе. Девушку не особо-то смущает чужая [да и её собственная] нагота, напротив, ей очень даже нравится то, что она видит, открыв глаза и опустив взгляд.
Но мысли медленно возвращаются ─ Зоя задумчиво поглаживает Толю по груди кончиками пальцев.
─ Мы едем в Шухан, ─ вроде бы утверждение, но в тоне читаются вопросительные нотки, ведь Юл-Батаар так ничего и не ответил. Да, его малость отвлекли, но это он сам виноват. Первый начал.
─ Кто-то же должен за всем проследить. Думаю, Николай не будет возражать против моего присутствия, ─ Зоя на мгновение замолкает, точно подбирает слова, ─ мне нужно в Новокрибирск. На один день.
Совершенно не по пути. И если не согласятся, черт с ними. Назяленская сама всё решит и всё сделает. Не в первой. К тому же сейчас нет Каньона, и весь путь не займет много времени и сил.

Спорить и уточнять — так неуместно сейчас, и откровенно говоря, нет совершенно никакого желания, хоть Назяленская совершенно не та, кто держит язык за зубами, а свои ценные комментарии и мнение — при себе. И вместе с тем, шквальная не спорит, когда Толя говорит о Шухане и том, что Николаю не будет сейчас до него никакого дела. Быть может, Юл-Батаар и прав, но Зоя думает, что хороший правитель [хотелось бы верить, что Николай будет именно таким] должен умудряться держать в уме абсолютно всё: и текущие проблемы своего государства и потенциальные. А Шухан вполне мог стать серьезной угрозой для Равки, ослабленной междоусобной грызней между двумя политическими партиями, а после гришами и Первой армией. Не самый дружелюбный и добродушный сосед. Особенно для страны, где гриши хотя бы формально равны прочим и не являются расходным материалом.
Нет, едва ли Ланцов упустит это из внимания. А вот возвращение реликвии явно не первостепенная задача в списке царских дел. Пожалуй, именно это имел в виду Толя.

Когда сердцебит переворачивается на бок, подперев щеку рукой, Зоя нехотя кладет под свою голову предплечье. Сейчас было бы весьма уместно покачать этой самой головой в ответ на столь многообещающие заявления, что Волк вольный не отправится никуда без старшего помощника своего капитана. Что-то подсказывало Назяленской, что если на борту окажется Тамара, то все аргументы рассыплются подобно песчаному замку и никакие близко-родственные связи не помогут старшему помощнику в лице Юл-Батаара, статус которого явно ещё и подвергнется публичному сомнению. И это, на самом деле, даже забавно. Забавно настолько, что уголки губ приподнимаются.
«Какое ребячество, в самом деле», — но вполне милое, если так подумать.

Назяленская всё ещё напрягается, пусть и не как раньше, когда чувствует прикосновение к своей щеке. Смотрит в глаза сердцебита, не отводя взгляда, пока её ладонь не оказывается на его груди. Всего несколько столь простых и незамысловатых слов и размеренный ритм сердца под женскими пальцами — Зоя чувствует чужое тепло и незримую поддержку. И всё же молчит, глядя выразительно и долго, точно размышляет над тем, можно ли подпустить Толю к себе так близко. Поездка в Новокрибирск интимнее и важнее, нежели их случайное ночное увеселение, которое, кажется, стремится перерасти в нечто большее. Там остался кусочек её отнюдь не ледяного, как многие считают, сердца.
Она думает [пытается понять], известно ли Юл-Батаару что-либо, и если да, то что именно. Какая языкастая птичка [уж не та ли в милой шляпке и с любовью к вафлям] могла ему рассказать? Назяленской как будто по привычке неприятно, что кому-то стало известно нечто из того, чем она не намеревалась делиться или хотя бы не обсуждать в широком круге знакомых. Но сейчас подобные мысли почему-то не вызывают того раздражения, как бывало прежде. Потому что как будто оно уже не имеет смысла, ведь шквальная явно бы всё рассказала. Просто не сразу. И уж точно не прямо сейчас.
Если знает, быть может, тем лучше — избегут неловких разговоров, наполненных вынужденными паузами и страдальческим выражением лица (не из-за эмоций, а из-за неспособности их выражать).
Не проронив ни слова, Зоя льнет ближе, пряча не столько взгляд, сколько саму себя в его объятиях.

Николай и Алина не особо-то сопротивлялись, когда им весьма тактично напомнили о том, что Санкта-Нейяр оставила в живых не самых лучших (как оказалось) воришек и переговорщиков и дала им свой легендарный меч исключительно по доброте душевной и под честное слово о возвращении реликвии. И пусть Шухану боле не угрожала армия странных чудовищ, а сравнимого по силе и умениям гриша для создания особых (новых) ничегоев не появится в обозримом будущем, задерживаться — неприлично.
Не согласовывать маршрут и отправляться не самой короткой дорогой — тоже, но это уже такие несущественные детали, в самом деле.

Зоя нетерпеливо ожидает, стоя у борта судна, сменившего небо на море лишь в порту Новокрибирска. На палубе суетятся, занимаясь куда более привычными для команды вещами — готовятся к непродолжительной стоянке и последующему отправлению. Назяленская заправляет выбившуюся из-за сильного ветра темную прядь за ухо и оборачивается к Толе, дававшего одному из членов команды поручение. Смотрит вопросительно, поймав его взгляд: не передумал ли сойти по трапу вниз и составить шквальной компанию?

Он говорит так, точно остановка в Новокрибирске ─ вопрос исключительно практичный и не подразумевает под собой какие-то иные мотивы. И откровенно говоря, шквальную устраивает подобный ход дел. Не то чтобы она обожает напускать таинственность и обрисовывать всё, что касается её самой и её планов, полунамеками и существовать в вечной недосказанности, просто Назяленская из тех, кто предпочитает ограничивать чужую осведомленность о своих личных делах и истинных помыслах, желательно низводя таковую к нулю. А потому тот факт, что на палубе корсарского корабля не было произнесено ни слова об этом, успокаивает её душу, ведь несмотря на некоторые попытки шквальной наладить отношения с командой, Зоя совершенно не собиралась посвящать их во что-либо. С Толей же всё было сложнее. Или проще? Назяленская сама ещё до конца не определилась с этим, поскольку, с одной стороны, девушка понимала, что рано или поздно придется хоть как-то объясниться с Юл-Батааром, но, с другой стороны, сердцебиту это словно совсем и не требовалось ─ он был готов молча поддержать Назяленскую, следуя за ней тенью, куда бы они не отправились.  И это слепое доверие, основанное отнюдь не на привычных отношениях боевых товарищей, коим жизненно необходимо полагаться в бою на собрата по оружию, одновременно удивляло и настораживало. Должно быть все сердцебиты такие? Читая чужие помыслы в отзвуке биения сердца, куда охотнее и легче отдают своё, ведь у них так мало шансов ошибиться в отличие от обычных людей? Если бы не приближенный Дарклинга, Зоя решила бы именно так ─ глядя на вечно улыбчивого Юл-Батаара, она невольно вспоминает Нину, любительницу вафель, что открыта миру и новым впечатления и способна разглядеть [пробудить?] нечто светлое даже в клятом дрюскелле.
А ещё они оба жуткие обжоры, только в случае с Толей не в коня корм причем в самом буквальном смысле. Впрочем, тренируйся Нина у Боткина чуть усерднее, возможно, смогла бы носить кефту с Зоиного плеча.

Назяленская принимает руку Юл-Батаара, спускаясь по трапу на землю
─ Хорошо, ─ отвечает без проявления какого-либо интереса. Быть может, в другой день или в другом месте шквальная более охотно согласилась с чужим желание перекусить чем-то отличным от припасов, однако сегодня мысли её заняты совсем иным.
─ Знаю одно место.
Зоя не берет его под руку, точно барышня кавалера, но ладонь её ложится поверх его локтя, и девушка мягко тянет сердцебита за собой.
На земле Назяленская чувствует себя куда более уверенно, пусть никогда и не страдала морской болезнью, но новая придумка Николая (парящий в воздухе корабль) всё ещё вызывает некоторое недоверие, а палуба слишком сильно ассоциируется со скифами, что путешествовали через Каньон. Быть может, море более величественно и не менее жестоко, но тьма Каньона и населявшие его чудовища слишком отчетливо врезались в память Зои, которая не застала ни одного шторма на воде, но лично видела, как пропадают в тени люди, разрываемые когтями волькр. Твердая земля под ногами всегда ассоциировалась с грядущей радостью, будь то встреча с Лилианой или возвращение в Малый дворец под крыло к Киригану. Сейчас не было речи ни о какой радости, а сам Новокрибирск теперь оставался размытым темным пятном в её памяти.
Поэтому Зоя в основном молчит и не торопится рассказывать о чем-либо, пусть на их пути и встречаются знакомые ей места.

В отличие от Толи девушка оглядывается только за тем, чтобы сориентироваться на месте, припоминая тот или иной дом, лишенный теперь какого-нибудь яркого и приметного отличительного признака. Новокрибирск никогда не был домом для Назяленской, но нередкие визиты в качестве члена команды очередного скифа сопровождались парой свободных часов между рейдами, которые Зоя тратила на встречу с тетушкой и её приемной дочерью, поэтому ориентируется она не во всем городе, а лишь в нескольких его частях. И несмотря на дни, проведенные в Новокрибирске после расширения Каньона, шквальная всё ещё не может привыкнуть к новому облику города, хранившего на себе мрачную печать произошедшего ─ следы присутствия волькр виднелись тут и там, а люди не торопились возвращаться после благой вести о падении Каньона и его создателя. Разумеется, восстановление Новокрибирска было вопросом времени, как заново засеивают поля после прошедших на них сражений, но сейчас даже выглянувшее из-за облаков солнце не могло развеять мрачной тени, повисшей над городом. Во всяком случае, точно не для Назяленской.
─ Если местный повар не сбежал до прошлого моего визита, должно быть, он и сейчас на месте. Не уверена, что это лучшее заведение города, но всё лучше вяленого мяса и точно не отравишься.

В таверне с покосившейся вывеской почти никого нет ─ основной контингент либо ещё не проснулся, либо в самом разгаре трудового дня. Зоя выбирает стол в дальнем углу и усаживается на место, подняв взгляд на Толю, с которым они толком не обмолвились ни словом о пребывании в Новокрибирске. В синих глазах шквальной можно легко прочесть напряжение. И затаённую горечь.