..тянет на дно болото, ступни увязли в топи,
и не придёт никто ни к шëпоту, ни на вопли.
солнце давно истлело, солнце давно потухло,
лишь непрестанно ходит, шепчет под нос старуха:

"не доживёшь, ты слышишь? ты - не жилец - и точка,
будешь сжимать грудину тёмной осенней ночью,
чувствовать запах тлена, слышать мой мерзкий голос.
там, где у прочих сердце, - ты ощущаешь полость."

мари ром

[indent] Первый крестраж создавать было больно — об этом писали в книгах, но никакими словами не передать ту агонию, что охватывает не тело — душу — отрывая от неё кусок, словно от плоти, и пряча в пустой предмет. Том не помнит, кричал ли он — возможно, его заглушки ещё никогда не давали осечек — но он помнит слёзы, скатывающиеся по щекам, такие соленые, что на мгновение показалось будто на языке сама кровь (ведь раньше он никогда не плакал), и чувство пустоты, такое тягостное, такое… неправильное. Сменившееся торжеством в ту же секунду, когда в ладонях оказался ещё тёплый от влияния в него чудовищной магии и капли его собственной жизни дневник. Эта девчонка, Миртл, поганая грязнокровка, не заслуживала той чести, что он оказал её бренному телу — всего лишь глупая случайность, неудача, непреднамереннее стечение обстоятельств, обернувшееся неотесанным бриллиантом: и правда… не воспользоваться таким подарком судьбы было бы просто глупо.

[indent] Том Марволо Риддл не был глупцом.

[indent] И все же чувство неправильности не отпускало — Миртл, затем его собственный жалкий папаша-маггл, все эти жертвы были недостаточно хороши, как будто не полноценны — в ритуале по созданию крестражей не было прописано ничего о значимости жертвы, как и о значимости предмета, превращаемого в крестраж — но для Тома была важна история. Как для человека, выросшего в маггловском приюте и пытавшегося подчеркнуть свою значимость всячески возможными способами, ему всего было мало: величия, почитания, страха — и с каждым новым крестражем это чувство становилось только острее, глубиннее. Даже с кольцом Марволо на пальце он не ощущал себя полноценным наследником; словно в полотне не хватало одной из главных нитей — основополагающей, самой сути всего его пути, сердцевины. И если Англия не могла дать ему ответы, их стоило искать по миру — сосредоточение тёмной магии в Болгарии, Греции, Албании — зарождение магии крови и магии вуду в Восточной Африке — мир был огромен, и знания, которыми он обладал, были неисчерпаемы: ещё никогда Том не был настолько очарован открывающимися возможностями. После поражения Гриндевальда, мир, ещё не полностью оправившийся от войны, был легкой добычей, но действовать сейчас, когда ещё не забыты старые кровавые лозунги было неразумно — посеянное зерно сомнения в корни чистокровных семей будет восходить постепенно: Лестрейндж, Малфой, Эйвери, Яксли — у Тома Риддла было достаточно доверенных людей, они подчинялись ему беспрекословно — тёмная метка не терпела предательства, ни в действиях, ни даже в мыслях: принимая её, каждый давал магическую клятву, доверял Тому свою жизнь. И никто, даже Лестрейндж не обладал настолько весомой волей, чтобы обойти её — в этом у Риддла не было ни единого сомнения.

[indent] Старуха Хепзиба Смит пала жертвой третьего крестража, подвернувшийся под руку бодяга-маггл в окрестностях Лондона стал четвёртой жертвой — с каждым убийством все меньше ощущалось боли от разрыва души, все больше мертвым огнем горели презрение и алчность: ему было недостаточно, как если бы вкусивший запретный плод Адам оказался вне врат райского сада. В Албанию, к диадеме, к величию — шептал страстный голос, и Том поддавался ему, как поддавался соблазну изучения все новых темных заклинаний и магии, доселе ему не известной. Работа в лавке Горбина более не держала его, Риддл посетил Лютный после убийства Хепзибы лишь единожды — выторговал порт-ключ, не зарегистрированный Министерством магии, чтобы пересечь магическую границу двух стран незамеченным. Последствия масштабной войны, но аврорат тщательно фиксировал любые перемещения из-за границы — и, как свойственно при любом политическом строе, устраивал пару-тройку облав среди барыг несанкционированными порт-ключами, чем только плодил их количество — тупоголовые идиоты. Позволь они магам беспрепятственно перемещаться через границы и следя за всплесками магии в заранее очерченных территориальных зонах, а не за всем передвижением на континенте — толку было бы куда больше. Впрочем, подобное поведение сейчас Тому было на руку: порт-ключ выбросил его в магическом квартале Тирана, и добраться до лесного массива на Юго-Востоке страны было возможно лишь с помощью частичной трансгрессии.

[indent] — Я бы без сопровождения в Непроходший лес не совался, як не зря ’непроходшим’ зовётся. Колдоват, деревья чужих не пущают, — албанец опустошил кружку с хмелем и наклонился вперёд, оперевшись руками о стол: — живности там нет совсем, кентавры на запад ушли, говорят, топи неспокойны, даже красных колпаков не видать. Мертвая зона, отчуждённая… Пропадёшь, искать никто не будет. Здесь каждый сам за себя, а глупцов в тех лесах много сгинуло, — Том кивает в ответ, накрывая свою кружку ладонью: в отличие от уже заядло подвыпившего собеседника, Риддл не сделал ни единого глотка. Его не пугало отсутствие тварей, наоборот, столь большая зона отчуждения прямо указывала на Тёмную магию, пропитавшую лес, а затерявшиеся путники, не способные совладать со столь значимой силой — всего лишь не обладали волей, достаточной, чтобы не поддаться ведомому искушению: глупцы, недооценившие себя. Или переоценившие себя храбрецы, как эти львы с Гриффиндора — ни те, ни другие долго не живут.

[indent] Лёгкий взмах волшебной палочки под столом, и собеседник Тома со стуком роняет голову на деревянную поверхность. Риддл бросает на стол стопку сиклей, и, так и не притронувшись к своей кружке, подчищает её со стола невербальным Эванеско: словно албанец пил за столом в полном одиночестве — когда тот очнётся, то и не вспомнит о путнике, с которым поделился знаниями и слухами о ’Непроходшем лесе’ — по утру Риддла в деревне уже не будет.

***

[indent] Лес встречает его абсолютной тишиной. Она обрушивается резко, подобно завесе, стоит только ступить за первую линию деревьев у самой кромки — тишина эта кому другому могла бы показаться зловещей, но для Тома она ощущалась совсем иначе, как нечто очень близкое, родное. Он идёт вперёд осторожно, освещая себе путь Люмосом, и перешагивая через сухие ветки — наступи он в них, и тишину разрушит хруст, похожий на выстрел, и вся магия леса, кружившая вокруг подобно густому туману могла тут же развеяться, оставив после себя лишь пустоту: сейчас же лес казался вместе с ним одним целым.

[indent] Том Риддл был влюблён в магию — как иначе было описать то чувство вдохновения и поистине детского восторга, которое просыпалось в нем, стоило ему ощутить эти магические всплески, выливающиеся в нетерпеливое покалывание на кончиках пальцев. Магия была повсюду, она проникала в тело, насыщала его, питала — и затмевала разум: тишина леса звенела музыкой, и Том не смог сдержать торжествующей улыбки, больше походившей на широкий оскал — это место приняло его, оно принадлежало ему, словно указывая: ты здесь на своём месте. Это будоражило, это заставляло кровь кипеть. 

[indent] Однако, чем дальше он углублялся в лес, тем хуже ощущалась звеневшая тишина — её переливающийся звон становился все тише, перерастая в шепот, шипение… Остановившись, Том поднял зажженную палочку над собой, осветив пару деревьев впереди — и застыл, на мгновение любуясь отблеском огня на иссиня-чёрной чешуе: — так прекрасна, — змея была огромна, подними та голову, и её глаза оказались бы напротив него. Она словно бы застыла тенью отбрасываемого от палочки огня, раздумывая над нападением или путями отхода. Том тоже не двигался: наблюдая за поистине королевой змей с неподдельным восхищением и любопытством — её шипение было похоже на музыку, он почти не сомневался — все это время она пела. И именно её зов привёл его сюда.

— Я умею говорить со змеями… они приползают ко мне, шепчутся со мной… это нормально, для такого, как я?

[indent] Том всегда знал, что он особенный — не в угоду другим детям, он был умнее, хитрее, опаснее и одареннее множества других — в то время как приютских бездарей занимали глупые игры, мечты о вновь обретенных родителях и наивные сказки о ’любви’, Том интересовался куда более важными вещами: влиянием, знаниями, силой, властью. Было приятно осознавать собственную уникальность — ему легко давались манипулирование и запугивание — не подобие серой массы, столь отвратительной в своей однообразности, как жидкая, блевотного типа каша, что подавали в приюте вместо еды — но нечто большее: настоящее, живое, яркое, и, возможно, даже немного безумное.

[indent] Опасались его не зря — Том не любил непослушание и бахвальство, а ввиду глупости и юношеской вспыльчивости, оба качества встречались у сирот довольно часто. Их приходилось наказывать, как в случае с кроликом этого идиота Стаббса — мальчишке нужно было дважды подумать, прежде чем бросать камень в змею, в то время как Том четко произнес ”нет”: небольшая медянка успела уползти прочь, заслоненная от камня протянутой ладонью волшебника, но неприкосновенность змеи и непослушание малыша Билли вылилось в тушку бившегося в конвульсиях белоснежного кролика, подвешенного за шею с верхнего лестничного пролета. Такая досада! — и как только бедное животное угодило в петлю… малышу Билли стоило лучше присматривать за своим любимым питомцем.

[indent] Да, Том Риддл всегда был особенным — его не удивило наличие целого магического мира, скрытого от прочих глаз — Том ждал нечто подобное с ранних лет и потому принял такой подарок ’как должное’ — впрочем, успев разочароваться в этом даре судьбы в той же степени, в какой и, в самом начале, восхитился им. Магический мир мало чем отличался от мира не магического — у него были свои  недостатки, пороки и обыденность — но от того легче было найти там пути к величию, ибо все живые существа были полны слабостей и плавающих на поверхности желаний. И даже в мире, полном магии, особенно в подобном мире, одним из главных движимых и подконтрольных чувств был — страх. Со временем Том научился смаковать это ощущение чужой дрожи под кожей, расширенных зрачков и учащенного дыхания — казалось, он различает тонкую нить пульса, ощущает тепло всей площадью тела, как змея, готовясь нанести удар в незащищенную броней зону. Все вокруг держалось на страхе — однако, раньше получавший удовольствие от этого Риддл постепенно испытывал другое чувство — скуку. Нет, разумеется, ему все еще льстило то, что его боялись — особенно если такой страх можно было ощутить в глазах наследников древних династий чистокровных семей, кто преклонил колени перед полукровкой — но в то же время Том уже не мог (или не хотел?) называть таких волшебников иначе кроме как слуг: а с подобным сбродом, кроме как отдавая приказы, разговаривать было не о чем. Именно поэтому его все чаще можно было застать в одиночестве — в путешествии — за разговором с самим собой; он строил планы и вырисовывал стратегии, но не делился ими, предпочитая нести подобное бремя единолично… и рано или поздно, это могло свести его с ума.

[indent] Возможно, именно поэтому, сейчас, сжимая в руках палочку и наблюдая за лениво разворачивающей свои кольца змеей, Том Риддл… улыбался. Ему стоило бы поблагодарить Салазара Слизерина за такой подарок, как владение парселтангом, но Темный Лорд не привык выражать благодарность — только восхищение — как было во времена Хогвартса, когда могучий василиск преклонил перед ним голову, или в период до школы, когда проползающие мимо приюта змеи заползали в его комнату, развлекая разговорами по ночам. Подобное в очередной раз подчеркивало его уникальность — и он наслаждался каждым мгновением.

[indent] — Мое имя Том Марволо Риддл, — он отвечает не задумываясь, без увиливаний и лжи, потому что наследие Слизерина — единственное, что он никогда не позволит осквернить ложью, даже себе: — Я здесь, чтобы найти древний артефакт одного из основателей Хогвартса. Мне жаль, если я потревожил тебя. … как твое имя? — Том сомневается лишь мгновение перед тем, как задать встречный вопрос. У обычных змей нет имени, но магические животные — особенные; имя василиска обладало силой, привязывающей чудовище Тайной комнаты к человеку, узнавшему его — это был магический контракт, и лишь наследник Слизерина был способен заключить его. Змея, которую он встретил в магическом лесу, не была похожа на обычного зверя. У неё, как и у любого магического существа, должно быть имя — но только Мерлину известно чем может грозить ей его раскрытие перед другим волшебником: — можешь не отвечать, если не хочешь, — Том невербально гасит огонёк на конце волшебной палочки, убирая ту в карман пальто, и медленно опускается на землю, не отрывая взгляда от блестящих во тьме леса маленьких глаз рептилии. — Я знаю, что значит сила имени. Не каждый заслуживает такого доверия.

[indent] Он замолкает, но произнесенное им самим его полное имя словно бы все еще висело в воздухе между собеседниками — юный маг и магическое существо — четко определив: волшебник существу рядом с ним в достаточно мере доверяет.

Отредактировано Tom Riddle (Пт, 2 Дек 2022 15:59:44)

[indent] Магическое существо вело себя… нестандартно — не сказать, что у Тома Риддла был богатый опыт в общении с магической живностью, но Нагайна не была похожа ни на Василиска, который встретил наследника Салазара Слизерина уверенным: — Приказывайте, хозяин, — ни на одну из обычных змей, которые воспринимали речь Риддла как нечто обыденное, привычное. Нет, змея перед ним была явно удивлена возможностью волшебника понимать её и говорить с ней — удивлена и… возможно, рада? Она вела себя куда более человечно, чем можно было ожидать от гигантской змеи, сжимающейся кольцами и все ближе подползающей к своей жертве. Её движения не были лишены змеиной грации, но в то же время слишком сильно напоминали человеческие — наклон головы, удивлённое шипение, и взгляд… слишком не-такой, чересчур знакомый. Это раздражало в той же мере, в коей и привлекало — подобно тайне, которую только требовалось разгадать. Можно было сразу исключить анимагию — змеи являлись одними из одиннадцати священных животных, превращение в которых человеком было априори невозможно — однако, в Непале столетия назад проводились ритуалы по переселению души в тела священных животных — в тот момент ритуалисты потерпели неудачу, погубили и тех, и других, наслав на себя гнев духов — Том всегда считал это лишь легендами, глупым предостережением, что не стоит идти против законов природы — не идти по пути, на который он уже ступил. И никогда не захочет уступить — награда по отношению к рискам несоизмерима. Однако..: — Нагайна… это санскрит, верно? Демон в женском обличии, прислужник кровавой богини Кали, наказанный духами за проведение ритуальных жертвоприношений. Весьма любопытное… имя, — он понижает голос до едва слышного шипения, и оно почти сливается с шелестом листьев, подхватываемое ветром к самым верхушкам деревьев. Том заинтригован, он не лукавит — это чувствуется в его словах, его предупреждающем шипении — я чувствую ложь, поэтому скажи мне правду — ему хочется узнать кто она, пусть он и не верит в демонов, что мучают его по ночам. Тёмный маг знает, что случайностей в магическом мире не бывает — лишь совпадения приятные или не слишком — и сейчас ему предстоит узнать к какому из совпадений подлежит эта встреча. Как это можно использовать? И что… ”это”?

[indent] Ему хотелось узнать все.

[indent] Существо рядом с ним уже ему доверилось, приблизившись, заинтересовавшись — в его взгляде и шипении чувствуется желание (были ли это связано с помощью или, как смешно, надеждой — Риддлу было все равно), и он всячески поддерживает это чувство, улыбаясь той-самой ласковой улыбкой, от которой млели все юные волшебницы и которой так доверяли преподаватели: — Я ищу диадему. Украшение, дарующее мудрость тому, кто её носит. Долгое время историю этого артефакта считали лишь легендой… но в магическом мире не существует всего лишь легенд. Каждая таит в себе крупицу правды. Тебе ведь это тоже знакомо, верно? — волшебник не сдерживает тихого смешка, когда змея, поддавшись было вперёд, словно бы останавливает себя, лишь сильнее сжимаясь в кольца — боится, но не его, а за него. Какая ирония! — Ты знакома с легендой о демонах Шахти? Полубожества, олицетворяющие силы, связанные с физическими субстанциями тела — такие как кость и плоть. Ради их благословения люди приносили сотни кровавых жертв, и чем мучительней, чем страшнее была смерть — тем сильнее было их благословение. И вот, однажды, эти глупые люди, жаждущие власти, ослепленные ею, решили принести в жертву не только собственную плоть, но и плоть священных одиннадцати животных, надеясь, что тогда сила Шахти достигнет истинного величия и превзойдет богов. Но они ошиблись… мучительная смерть священных животных разгневала духов. Вместо невиданной силы Шахти получили проклятие — по сей день тела их гниют в форме животных, которые были зверски замучены и убиты, как напоминание, что с великой силой приходит великая ответственность, — Том не отрывал взгляда от змеи, и в её глазах, таких человеческих, была уже знакомая ему боль: одиночество, страх. — Это была ошибка, — он облокотился руками о колени, поддавшись вперед, и в его глазах, горящих праведным гневом, можно было разглядеть азарт, манию, вожделение.

[indent] — Боги ошиблись, Нагайна. Они думали, что, прокляв Шахти, они наказали их навечно. Но на деле они одарили их бесценным подарком. Шахти получили шанс стать кем-то другим, сохранив при этом все свои знания и силу. Боги подарили им могущество, — Риддл выдыхает, на мгновение прикрыв глаза, а затем протягивает руку к змее, с раскрытой ладонью, словно бы позволяя приблизиться, коснуться, почувствовать. Ощутить в нем то, что она так давно искала — тепло, поддержку, помощь, надежду — пусть придумает сама, доверится настолько, что поверит в него, в его правду, и подчинится его требованиям. Как и людьми, всякой тварью, что теряет надежду, было так легко управлять: — Ты спросила, как я понимаю тебя. Удивляешься, почему я тебя не боюсь. Все просто. Я — такой же, Нагайна. Я — другой.

— Я такой же как ты, Том. Я — другой.
— Докажите!

[indent] Его собственный шепот на мгновение оглушает. Риддл позволяет себе тень ностальгической улыбки, но не отводит взгляд, сдержав дрогнувшие в предвкушении пальцы — давай же, позволь мне помочь тебе. Позволь… использовать тебя. Они словно поменялись местами — он и Дамблдор, сидящий напротив. Горящий шкаф, отражающийся в глазах маленького мальчика — как свет надежды, мелькнувший в глазах рептилии. В тот день в приюте Том доверился волшебнику — единожды, но сделал все, чтобы это доверие в дальнейшем изничтожить, ведь любая связь — слабость. Но сейчас выбор делает не он, и цепи сковывают чужую шею — он лишь защелкивает кандалы.

[indent] Восхитительное чувство. Оно распространяется по венам, греет леденящим теплом, обволакивает и концентрируется магическими всплесками на кончиках пальцев. Его шепот ласков, а пальцы нежны, едва касаясь кончиками шершавой чешуи: — Нагайна, расскажи мне… все.

[indent] Маледиктус, вот оно что — Том лишь едва заметно усмехается, но согласно склоняет голову, когда Нагайна, не сдерживая эмоции, проговаривается о своей сущности. Слишком человечное поведение змеи чересчур раздражает, эмоциональные всплески, полные боли, страха, потаенной ненависти — Риддл давно забыл об этой стороне людской сущности, ему, с раздробленной на части душой, подобные проявления чувств чужды и отвратительны. И все же, он выслушивает полный отчаяния монолог змеи с излишним вниманием, не меняя на лице учтивое и сочувствующее выражение — с годами взращивая в себе способность к манипулированию чувствами других, привыкаешь менять маски, подобно перчаткам — оценивая, анализируя, раздумывая. Страх — прежде всего главный враг для того, кто его испытывает; именно он вызывает ненависть. Маледиктус боялась своей сущности, от того и возненавидела себя, других вокруг: магов, змей, она сама навлекла на себя собственное одиночество.

[indent] Что ж, Том не из тех, кто будет открывать на это бедному существу глаза без причины — всему есть своя цена. И чем больше отчаяния, боли и ненависти к самой себе испытывает Нагайна — тем легче будет расположить её к себе, подчинить, если будет необходимо. Сломленные всегда расценивают благодарность выше собственной жизни. Ничего нового.

[indent] — Люди всегда испытывают страх к тому, что не могут контролировать. Будь то проклятие… Или, скажем, магия, — ловким движением вытащив палочку, Риддл чуть прокручивает запястье, рисуя кончиком палочки полукруг, который рассыпается сотнями маленьких искр, подобно игрушечному звездопаду. Существу напротив хотелось узнать его историю? — что ж, он не будет против. В конце концов, они и вправду похожи. Вот только он обрел могущество — или, по крайней мере, на пути к нему — в то время как маледиктус пошла по ложной дороге. — Я вырос в маггловском приюте. Моя мать… родила от маггла, — голос едва заметно дрогнул: — Использовала амортенцию или Империус, а когда истина вскрылась — оказалось слишком слабой, чтобы дать отпор. В результате, скончалась в одиночестве на пороге детского приюта, дав мне имя — Том в честь отца-маггла, и Марволо — в честь деда. Дети всегда считали меня странным, боялись, даже ненавидили… что ж, не буду отрицать, что у них не было на то оснований. Ведь, в конце концов, я был другим. Мог двигать вещи, не прикасаясь к ним, мог заставить каждого делать что я захочу, мог сделать больно тем, кто был груб со мной. И, главное, мог разговаривать со змеями — они были единственными моими друзьями. Как ты сказала? Предположения об их уме и сознании преувеличены? Не для ребенка, у которого змеи, приползающие к нему по ночам — единственные разумные собеседники.

[indent]  — Я довольно быстро понял, что я другой. И еще быстрее сообразил, как могу это использовать. Кто-то боится своего дара, а кто-то — наслаждается им. Я пытался использовать свой до того, как узнал, что его можно контролировать. В Хогвартс меня пригласили лишь в одиннадцать лет. Но свою уникальность я познал и принял куда раньше. Знаешь, в чем разница между нами, Нагайна? — обернувшись к змее, Том мягко улыбается, однако взгляд его — холоден, как если бы мыслями волшебник все еще был в приюте, среди чужих страхов, ненависти и боли: — Ты свой дар отвергла и посчитала за проклятие. Я могу тебя понять. Как я уже сказал, люди испытывают страх к тому, что не могут контролировать. Но если бы ты могла… контролировать. Превращалась бы в змею только лишь по своему желанию. Продолжила бы ты и тогда считать свой дар проклятием?

[indent]  Риддл действует осторожно. Он не допускает оплошности, разбавляя свою речь ненужными эмоциями — в рассказе о его собственной жизни присутствует толика горечи, а в вопросах о проклятии маледиктус — лишь лёгкий интерес. Он не показывает истинной заинтересованности, но она присутствует в слегка подрагивающих пальцах и чуть учащенном пульсе, приоткрытых губах и учащенном дыхании. Том помнит день, когда занимался поиском Королевского Змия — Василиска — и на страницах одной из книг прочитал о проклятии маледиктуса. Да, поистине жестокое наказание, корнями растущее из индийской мифологии — вот только, как и любой магический процесс — требующий затраты магии. Чем талантливее ведьма, тем дольше свойственно ей контролировать свое превращение — пока вся магическая энергия внутри нее не истощится. Тогда превращения начинаются бесконтрольно, пока не исчерпаются последние запасы — и остаётся лишь змея, не более чем пустой сосуд, лишенный последних крупиц магии. Последний этап, приобретающий схожесть с описанием смерти — но и её можно превзойти, обладая достаточным могуществом. С проклятием маледиктус же все гораздо проще. Пустой сосуд? — что ж, решение довольно простое — его просто нужно вновь наполнить. Как и в случае с созданием крестража, волшебнику достаточно поместить часть своей души в пустой сосуд, наделить его магической силой. В ”Тайнах наитемнейшего искусства” живые существа описаны как ненадежные сосуды для хранения частицы души в виду своей хрупкости и недолговечности — но если такое сосуд — поклявшееся тебе в верности  одно из опаснейших существ магического мира — это имеет свои преимущества.

[indent]  Что ж, они действительно могут помочь друг другу — маледиктус и один из самых опасных тёмных волшебников этого времени. Подобный вариант кажется Тому весьма и весьма притягательным. Но Нагайна — слишком чиста и правильна — доверчива и наивна, и посему сперва Риддлу необходимо завоевать её доверие. Едва ли это будет сложно для него — женщины всегда были к нему излишне расположены. Все, что остаётся сделать волшебнику — это заверить маледиктус в чистоте своих намерений.

[indent]  — Я лишь выполняю обещание, с диадемой. В Хогвартсе я сблизился с одним приведением, дочерью Ровены Когтевран, Еленой. Мы часто проводили время вместе. Она очень хрупкое создание, и её история весьма печальна. Елена поведала мне, как диадема разрушала жизни, и как уничтожила её: гордость, жадность, одиночество — этот артефакт приносит много горечи взамен мудрости. Я дал клятву Елене, что диадемой её матери никогда более не воспользуется ни один волшебник… — но Том никогда не говорил ей, что уничтожит артефакт. Право, женщины редко когда бывают настолько дальновидными: — и собираюсь сдержать слово. Ты поможешь мне в этом, Нагайна..? Я понимаю, что у тебя нет причин помогать мне, но… я был бы тебе за это благодарен.