Во всем их разговоре, состоявшем из разумных доводов и аргументированных утверждений, скупо приправленном полунамеками и соображениями целесообразности, как-то все не находится места личному и идейному. Чему-то такому, что аккуратным хирургическим надрезом проводит ватерлинию между совещанием и частной беседой, что отделяет сухое обсуждение текущей картины дня и служебных сводок с последующим протоколированием от общения двух живых людей. Это нормально, привычно и давно не удивляет. Беседа с Оберштайном могла происходить где угодно, хоть на солнечном пляже у моря под зонтиком, и сопровождаться коктейлями, поданными обязательно в высоких стеклянных стаканах, хоть в служебном кабинете, суть всегда остается одной — он будет говорить о деле. Государственной важности, само-собой, других и не водилось. Фернер быстро привык и легко переключался между прохладой деловой обстановки и спокойным горением души, когда в конце дня встречал Оберштайна за ужином, не меняясь в лице. Но сейчас примеривающимся пальцем его касается ощущение чего-то смутного, непонятного, и потому подозрительного.